Белая Кость

Часть 14

В религиозные праздники нельзя работать, и настоятельница отправляла девочек-прислужниц домой. Эти несколько дней в кругу семьи были для Янары серьёзным испытанием. Она всегда не там сидела, не там стояла и всё делала не так. Единственным местом, где Янара ни у кого не путалась под ногами, был сеновал под крышей конюшни. Если ей не поручали пасти коз, она забиралась наверх, пряталась в сено и спускалась поздно вечером. Отец ворчал, что дочка совсем одичала в своём монастыре, и брал её с собой в деревню: обменять козье молоко на муку или купить что-либо у странствующего коробейника. Сажал Янару на свою лошадь в мужское седло, а сам шёл рядом и говорил, как надо держать спину, как натягивать и попускать поводья. Это всё, что она узнала о верховой езде.

Сейчас Янара ехала в дамском седле. Точно такое же она видела у супруги лорда, в чьих владениях находился монастырь. Дворянка иногда проведывала свою шестую по счёту дочь, которую отдала Богу в невесты, едва та научилась ходить.

Ныли ноги и руки, в спину будто вгоняли кол, и он медленно двигался вдоль позвоночника, парализуя тело. Вызывая из памяти образ грациозной леди, Янара изо всех сил старалась держать правильную осанку и не показывать вида, с каким трудом ей даётся каждая лига. Вдобавок к этому Янару смущали наёмники. Сначала она избегала на них смотреть: вдруг кто-то неправильно расценит её взгляд. А потом успокоилась: рядом с ней рыцарь, он не даст её в обиду. Холаф тоже был рыцарем, но его не рыцарское поведение объяснялось тем, что Янара была его женой. И лорд Мэрит — рыцарь. Однако в его обязанности входило держать челядь, и в том числе невестку, в чёрном теле. Теперь она вдова и пополнила ряды тех, кто находился под защитой доблестного воинства. Во всяком случае, так написано в книгах. В монастыре не хранили бы рукописи с заведомой ложью.

В одной из деревень им повстречался купеческий обоз. Рэн купил Янаре перчатки для верховой езды, ботинки на меху, плащ на подкладке и с капюшоном, вязаный шарф и платье из толстого сукна. Она не противилась, понимая, что в своей старой одежде походит на нищенку, и не беспокоилась о том, чем будет расплачиваться. Под ней иноходец — Рэн сказал, что это часть её приданого. Она отдаст ему коня.

Отряд из девяти человек делал остановку после полудня, чтобы перекусить, и вечером, когда всё вокруг исчезало в темноте и редкие звёзды, мелкие как горошины, тоскливо смотрели вниз. Обед и ужин проходили в молчании. Молчали и посетители — те немногие, кто не сбежал из харчевни при появлении наёмников. Наверное, им некуда было идти. Они глотали похлёбку или кашу, запивали элем или сидром и, вытянув ноги, ковырялись в зубах, искоса поглядывая на воинов.

Янара начала сомневаться, что их с Рэном сопровождают наёмники. Вот её отец был чистейшим наёмником, несмотря на то что в его опочивальне хранились рыцарские доспехи. Ни зимой, ни летом он не снимал стёганую куртку и штаны из нескольких слоёв материи, прошитых крупными стежками. Не любил стричься, и волосы спадали на плечи нечёсаными прядями. Бороду подравнивал большими ножницами, ими мать резала крапиву на оладьи. Забывал утром умыться и лишь после долгих препирательств мыл руки перед тем, как сесть за стол. От него пахло дымом и конским навозом. С его сапог грязь отпадала лепёшками. В разговоре он вворачивал такие словеса, что Янара от стыда давилась воздухом. А однажды отец до полусмерти избил бродячего менестреля, приняв за любовника жены.

Спутники Рэна совсем другие. И Рэн другой.

Забывая о ноющем теле, Янара с любопытством смотрела по сторонам. Она никогда не путешествовала и ничего толком в своей жизни не видела. Холмы ей казались горами, озёра — морями, сосны — исполинскими великанами, небо — огромными воротами в рай; к ним вела дорога, сливаясь с небесами на горизонте.

Янара не хотела думать, что ожидает её там, за горизонтом, что прячет в себе эта мнимая обитель блаженных. В постоялом дворе она запирала дверь своей комнатушки на засов, забиралась на кровать и, не замечая холода замёрзшей постели, пыталась разобраться в своих чувствах к Рэну.

У него тёплый взгляд и тёплые руки. Когда он прикасается к ней, будто невзначай, поправляя капюшон или помогая сесть в седло, или придерживая поводья её коня при переходе через ручей — внутри становится тепло. И неважно, что дует промозглый ветер, а тело цепенеет от неудобной позы — стоит Рэну посмотреть на неё, как в жилах начинает бурлить горячая кровь. Вечера возле очага в тавернах… Она никогда их не забудет. Они садились в низкие кресла, лицом к лицу. Её ноги между его ног. На полу две покорные тени. Рэн что-то рассказывает. Смеётся. Иногда постукивает пальцами по её колену. Ему кажется, что она не слушает, витает мыслями где-то далеко. Она не далеко. Близко. Так близко, что слышит, как бьётся его сердце. Как между словами он на миг задерживает дыхание. Тянется к ней. А она боится шевельнуться и вынырнуть из сна.

Если бы он притянул её к себе — она бы обняла его крепко-крепко, прижалась к нему сильно-сильно. Это ведь сон, вымысел разума. Пусть разум придумывает сказку, в которой рядом с мужчиной — ей хорошо. Ведь на самом деле — с мужчиной плохо.

Рэн брал Янару за руку и провожал до комнаты. Согревал прощальным взглядом и отправлялся к себе. Он тоже не хотел её будить. Переступи он порог, сними с себя и с неё одежду — она проснётся. Пробуждение будет таким болезненным, что после него не захочется жить.

Через пять дней путники остановились на последний ночлег. До столицы оставалось всего несколько лиг, но с наступлением темноты городские ворота закрывались. Об этом Янара узнала из разговора крестьян, которых в зале было так много, что хозяин велел слугам принести из кухни ещё один стол и выделил Янаре и Рэну по комнате в хозяйской части постоялого двора.

Рэн не явился к ужину. Не пришёл он и позже, когда посетители разбрелись по каморкам, а те, кому не хватило кровати, улеглись на полу и на скамьях, пристроив под головы баулы и мешки. Янара сидела за столом и смотрела на два стула, установленных по её просьбе возле очага. Стульям было тепло. Ей — холодно.

Далеко за полночь кухарки перестали греметь посудой, потушили масляные лампы — оставили только одну, на крюке возле входной двери — и отправились по домам, прикрывая ладонями зевки.

Огонёк с трудом пробивался сквозь покрытое нагаром стекло, пламя в очаге теряло силу. Янара глядела на спящих мужчин и пыталась понять, что она здесь делает. Не в этом зале, не в харчевне — а за границей своего мира. Без денег, без вещей, без планов на будущее. За последние дни разум впервые стал задавать вопросы: куда она едет, к кому и зачем? Янара искала ответы и не могла их найти.

Под утро она бесшумно выскользнула из харчевни, намереваясь постоять во дворе, посмотреть, как тают звёзды, и собраться силами перед важным днём. Послышались тихие шаги. Сбоку замерла тень.

— Здесь холодно, миледи, — проговорил наёмник.

— Сейчас же вернитесь! — настаивал второй, возвышаясь в дверном проёме.

Янара прошла в зал и села на стул возле потухшего очага.

Вскоре явились кухарки. Из кухни потянуло приятным теплом. Проснулись мужики. Одни подхватили баулы и удалились. Другие потолкались возле рукомойника и расположились за столами. Наёмники отправились седлать коней.

Хозяин не стал разжигать очаг: кому он нужен днём? Люди останавливались здесь только на ночь, когда городские ворота закрыты.

Наконец пришёл Рэн. Опустился на стул напротив Янары. Лицо утомлённое, взгляд рассеянный.

— Ты выглядишь обеспокоенной. — Его голос тоже был усталым. — Что тебя мучает?

Янара обхватила себя за плечи:

— Не знаю, почему мне так страшно.

— Ничего не бойся. Я всё решил, пока ты спала. У тебя начинается новая жизнь, в которой есть я.

Янара хотела сказать, что в эту ночь она не сомкнула глаз и старая жизнь вряд ли её отпустит. Но в голове эхом звучали удивительные слова, возымевшие волшебную силу. Ей ни о чём не надо волноваться. Рэн обо всём позаботится.

Ближе к полудню путники добрались до Фамаля и, миновав военный палаточный лагерь, въехали в городские ворота.

Столица поразила и оглушила Янару. Она даже не предполагала, что в одном месте может собраться такое количество людей: казалось, что сюда съехались со всего света. Толпа гудела, кричала, смеялась. Слышался говор на незнакомом языке. Важно вышагивали монахи в белых рясах либо в чёрных, звеня железными цепями на шеях. То и дело проезжали рыцари. На перекрёстках стучали топоры и молотки: работники возводили помосты для выступления менестрелей и прочих бродячих артистов.

Откуда-то донеслось: «Рэн Хилд!» Толпа подхватила и принялась скандировать: «Хилд! Хилд!» Янаре хотелось бросить поводья и закрыть уши ладонями.

К путникам отовсюду стекались всадники в коричневых кольчугах и брали Янару и Рэна в плотное кольцо. Кони с диким ржанием вставали на дыбы, вынуждая ротозеев освободить дорогу.

Отряд поехал вдоль огромного строения, пугающего своей угрюмостью. Высоченные глухие стены, рубленые карнизы, толстые колонны. Острые шпили втыкались в тучи как копья. Янара сжалась. Неужели это Фамальский замок? Но увидев нищих, усеявших широкую лестницу, успокоилась: это храм. За ним находилась площадь, на противоположной стороне которой возвышалась белокаменная громада.

От волнения всё поплыло перед глазами. Янара вцепилась в поводья. Лишь бы не упасть, лишь бы не упасть… Воздух сотрясали цокот, скрипы, бряцанье, лязг. Резкие голоса звучали как лай, разобрать слова никак не получалось. Сквозь туман удалось рассмотреть дворянина: на груди медальон с изображением стрел, выложенных крýгом, на меховом берете брошь с крупным коричневым камнем. Рэн что-то говорил ему, свесившись с седла, а лорд беззастенчиво разглядывал Янару.

Откуда-то появилась пожилая женщина в добротном платье и строгом чепце с атласными лентами.

— Миледи! Я смотрительница женских покоев. Прошу вас следовать за мной.

Кутаясь в короткую накидку, пошла вперёд.

Рэн подбодрил Янару улыбкой. Лорд взял его коня под уздцы и повёл в другую сторону.

Сбросив плащ, Рэн положил перевязь с мечом на каминную полку и развалился в кресле. Верные слуги, приехавшие с ним из Дизарны, засуетились: подкинули в камин дров, принесли вина и стали готовить ванну. В гостевой башне в каждых покоях имелась купальня: облицованное мрамором помещение с жаровнями для подогрева воды. На первом этаже находилась общая баня с парилкой, несколькими бассейнами и комнатами для отдыха.

Из большого окна, обрамлённого лепными вензелями, были видны две стены королевской восьмигранной башни, сходящиеся под тупым углом друг к другу. На окнах плотные занавеси, и нельзя разглядеть, что делается внутри. Рэн знал, что в залах пусто. Лордов — великих и малых — поселили в башне Молчания. Само название говорило о том, чем занимались там владельцы феодов: они молчали.

Об этой традиции, принятой несколько веков назад, Рэну поведал Святейший отец. Перед важным событием влиятельных людей собирали в одном месте и, во избежание споров и проявления недоброжелательности, запрещали им общаться. Идея отличная, однако Рэн обладал хорошим воображением. Перед внутренним взором рисовались картины, как из рукавов извлекаются записки и исчезают в других рукавах. Башню Молчания оплетала невидимая глазу паутина заговоров и интриг, изжить их с помощью тишины невозможно.

— Оставьте нас, — прозвучал голос матери.

Рэн оторвал взгляд от окна и, отставив кубок, принялся расстёгивать куртку:

— Мы можем поговорить после того, как я приведу себя в порядок?

Лейза дождалась, когда слуги выйдут, проверила, плотно ли закрыта дверь. Подойдя к Рэну, опустилась на пол и, вцепившись в сапог, потянула на себя:

— Я вся извелась! Ты поступаешь очень неосмотрительно.

— Ты же знаешь, что я всегда смотрю по сторонам.

— Мне сейчас не до шуток.

Высвободив ногу из сапога, Рэн осторожно пошевелил пальцами. Из-за старой травмы голени, полученной на тренировке, в стопе иногда застаивалась жидкость. Чтобы спала отёчность, приходилось периодически снимать обувь и массировать ногу. За последние пять дней Рэн ни разу этого не делал, опасаясь, что без чужой помощи не сможет обуться, а просить наёмников он не хотел. О болезнях короля могут знать только верные слуги, личный лекарь и мать.

— Болит? — спросила Лейза.

— Ноет. Сейчас пройдёт.

Отбросив сапог, мать взялась за второй:

— Я не верю местным шарлатанам. Ты бы поговорил с Айвилем. Его Выродки возвращаются с ранениями и снова отправляются воевать. У него наверняка есть хороший врач.

— Ты доверяешь Айвилю?

— В Шамидане он держит всех на крючке, поэтому его не любят. То, к чему он стремится, можешь дать только ты. Он это знает и будет всячески доказывать тебе свою верность. Единственное, что меня беспокоит…

Отряхнув руки, Лейза поднялась и, осмотрев комнату, скрылась за спиной Рэна.

— Что тебя беспокоит? — спросил он, выгнув шею.

Мать поставила перед ним низкий табурет, обитый бархатом, и проговорила:

— Когда-нибудь тайны, которые уходят в могилу, сведут в могилу его самого.

— Рядом с ним всегда наёмники.

Лейза покачала головой, села на табурет и, умостив больную ногу Рэна у себя на коленях, стала массировать стопу:

— Здесь герцог Лой Лагмер.

— Знаю. Айвиль доложил.

— Лою было десять, когда я видела его последний раз. За двадцать лет он ничуть не изменился.

— Такой же желторотый? — усмехнулся Рэн.

— Такой же жестокий, трусливый и хитрый. В детстве он убил крестьянскую девочку, прибежал в соплях и слезах к отцу и сказал, что нашёл на берегу реки труп. Кто-то из крестьян видел, как они играли возле реки. Но Лой божился, что его там не было. За лжесвидетельство крестьянам отрезали языки. В убийстве ребёнка обвинили пастуха и отправили на плаху. Дело не получило бы огласки, если бы девочку не изнасиловали палкой. Ей разорвали все внутренности.

Рэн откинулся на спинку кресла:

— О господи! Зачем ты мне это рассказываешь?

— Хочу, чтобы ты знал, с кем тебе придётся иметь дело. Я уверена, что это он убил Холафа Мэрита. Их видели вместе на сожжении королевы Эльвы.

— Это не доказывает его вину.

— Мне не нужны доказательства. Я прочла признание в его мерзких глазах.

— Мама… — проговорил Рэн с досадой. — Дай мне самому сложить мнение о людях.

Лейза провела ладонями по его ноге:

— Ну вот, покраснела. Уже лучше?

Он встал, потоптался на месте:

— Совсем другое дело! Я в купальню.

— Подожди. Потом ты не найдёшь для меня времени. А завтра у тебя важный день.

Важный… Айвиль сказал, что Знатное Собрание пожелало выслушать претендентов на престол, чтобы решить, кто станет королём. Семёрка великих лордов вознамерилась показать всем, кто в королевстве главный. Только Рэну плевать на их показное величие. К этому разговору мать готовила его целых двадцать лет.

— Ты нашла стихотворение отца? — спросил Рэн, опускаясь в кресло.

Какой же он невнимательный! Надо было поинтересоваться раньше!

— Оно спрятано в королевской крепости, в опочивальне королевы Эльвы. Туда никого не пускают. Я не хотела ссориться с охраной… Я подожду.

— Ладно, — кивнул Рэн, уже сообразив, о чём пойдёт разговор.

В дверь постучали. Мать состроила недовольную гримасу.

Получив разрешение войти, порог переступил лорд Айвиль, держа под мышкой несколько тетрадей в кожаных переплётах. Взглянув на Лейзу, усмехнулся:

— Понял. Я зайду позже. — И удалился.

Мать набрала полную грудь воздуха:

— Мне доложили, что ты привёз в замок вдову Мэрита.

— Да, привёз.

— Зачем?

— Я влюбился.

Лейза упёрлась руками в табурет и всем телом подалась вперёд:

— Рэн! Не шути так!

— Я не шучу.

Он взял с пола кубок. Подошёл к столу. Налил вина.

— Выпьешь? — Не услышав ответа, обернулся. — Тебе нужны какие-то объяснения?

— Да, я твоя мать и жду объяснений.

Рэн сделал несколько глотков. Вытер губы:

— Ты любила моего отца?

Лейза побледнела:

— Это запрещённый приём!

— Почему? Ты лезешь в мою личную жизнь, я тоже хочу покопаться в твоей. Ты вышла замуж в четырнадцать. В шестнадцать родила меня. В двадцать один год стала вдовой. Ты знала моего отца семь лет. Ты говорила на каждом углу, что он был безупречным мужчиной, добрым, заботливым, внимательным. Рассказывала, как он тебя баловал и оберегал. Но ты никогда не говорила, что любила его. Назови хотя бы одну причину, почему он был недостоин твоей любви.

Лейза молчала.

Допив вино, Рэн вернулся в кресло и взял мать за руки:

— Что в нём было не так? Тебе мешала большая разница в возрасте?

— Я не замечала её… Я очень скучаю по твоему отцу. Это правда.

— Но… Продолжай!

— Но рядом с ним моё сердце всегда билось ровно.

— А моё колотится в груди так, что болят рёбра.

Лейза покачала головой:

— Ничего не понимаю.

— Тот, кто за семь лет не смог полюбить безупречного мужчину, никогда не поверит, что можно влюбиться в незнакомку с первого взгляда. Ты никогда не поймёшь меня, а я никогда не пойму тебя. И если честно… понимать не надо. Достаточно знания, что такое возможно.

Рэн выпустил ладони матери, принял расслабленную позу и рассказал всё, начиная с того момента, когда впервые увидел Янару выходящей из ворот осаждённой крепости, и заканчивая прощанием с ней во дворе Фамальского замка.

— Она дочь рыцаря, вдова герцога. Хорошая родословная.

Лейза вздохнула:

— Я надеялась, что ты возьмёшь в жёны невинную девушку. Которая не будет сравнивать тебя со своим покойным мужем.

— Пусть сравнивает. Пусть видит, что я лучше.

— Дома объединяются, чтобы стать сильнее, — упорствовала мать. — Что даст тебе этот брак? Ты пополнишь ряды своих воинов? Получишь обозы с зерном, чтобы накормить свою армию? Или брак расширит границы твоей страны? Нет, Янара не даст тебе ни того, ни другого. Мало того — она лишит тебя поддержки святых отцов. Они считают, что вдове два года нельзя выходить замуж.

Рэн ударил кулаками по подлокотникам:

— Это не твоя вера! И не моя! Мы поженимся с ней по горскому обычаю. А через два года заключим брак в храме.

— Отлично! Только ваши дети будут считаться незаконнорождёнными.

Свесив руки по бокам кресла, Рэн побарабанил ладонями по обратной стороне сиденья:

— Я попробую договориться с отцами. Познакомься с ней. Ты же мечтала о дочери. Она тебе понравится.

Мать тяжело поднялась с табурета и удалилась. В комнату заглянул Айвиль.

— Дайте мне полчаса, — произнёс Рэн и направился в купальню.