Белая Кость

Часть 06

Перед мордами коней клубился белёсый воздух. Меховые береты и воротники плащей Рэна, его матери и лорда Айвиля заиндевели от дыхания. Время первых заморозков ещё не наступило, но в этом году осень преподносила сюрпризы. Слишком рано закончилось лето, слишком быстро осыпалась листва. Раньше срока с места сорвались перелётные птицы.

Под копытами чавкала грязь. Слуги, держа навьюченных лошадей под уздцы, перепрыгивали через ямки, заполненные чёрной водой, и впервые за двенадцать дней не озирались с опаской. Пять сотен рыцарей и наёмников придавали уверенности в том, что путешествие закончится без приключений.

Дорога петляла между холмами, бежала через перелески и луга, застланные ржавой травой. Иногда с той или иной стороны возвышались дозорные башни. Наблюдательные площадки не просматривались, но Рэн знал, что стражники, прячась за зубцами, не сводят с путников глаз и готовы в любой миг разжечь сигнальный огонь в чаше или затрубить в рог.

К горизонту тянулись пропитанные влагой поля, вдали виднелись тёмные очертания замков и вытянутые пятна деревень.

Дорога пошла в гору. Слышался гул голосов, будто где-то рядом собралась возбуждённая толпа. Достигнув вершины пологого холма, Рэн придержал лошадь. Внизу раскинулась бескрайняя равнина, утыканная столбами, на которых раскачивались железные клетки. Там и тут сновали люди, возле костров сидели кружком крестьяне. До путников доносились крики, говор и плач.

Первая мысль: это стихийный рынок для бедняков. Но нет, это был не рынок…

— Кто в клетках? — спросил Рэн, догадываясь, каким будет ответ.

— Преступники, — сказал Айвиль и пустил коня шагом по дороге, бегущей по вершине холма. — Знатные люди сидят в темницах, остальные — здесь.

Отдалившись от Рэна, лорд оглянулся:

— Ваша светлость, скоро стемнеет. И это зрелище не для глаз миледи.

Рэн покосился через плечо. Прикрывая воротником нижнюю часть лица, Лейза наблюдала, как крестьянин пытается залезть на столб, закусив зубами узел с вещами или с едой. Бревно высокое, толстое, гладкое. Крестьянин то и дело соскальзывал вниз. Из клетки к нему тянулась тощая рука.

Другой мужик оказался более находчивым. Похоже, пришёл сюда не впервые и знал, с какими трудностями столкнётся. Он держал длинную палку, на конце которой болтался мешок. Тот, кто сидел за железными прутьями, никак не мог его отвязать.

— Трогайся! — произнёс Рэн и, качнувшись в седле, послал коня вперёд.

Оба отряда, эсквайры и слуги медленно двинулись следом.

Рэн догнал Айвиля и поехал рядом, продолжая бегать глазами от столба к столбу, от клетки к клетке. Он не мог рассмотреть лиц людей, заполонивших поле, но чувствовал исходящее от них чувство обречённости, хотя они находились на свободе и, по идее, должны радоваться, что под ногами земля и можно стоять в полный рост.

— В Шамидане нет тюрем для простого люда?

— Все тюрьмы платные, — проговорил Айвиль. — Беднякам они не по карману. Точнее, их семьям.

К холму приблизились всадники и двинулись вдоль подножия, поглядывая то на толпу в долине, то на герцога и лорда. На шеях воинов висели бляхи. Что на них изображено — сверху рассмотреть не представлялось возможным. В сумерках кольчуги казались чёрными, а не бронзовыми. Выродки?..

— Преступников охраняют ваши люди? — спросил Рэн, ещё сомневаясь.

— Мои, — откликнулся Айвиль. — Надзиратели здесь долго не выдерживают. И моих людей нельзя подкупить. Знатное Собрание платит, правда, немного, но…

— Что — но? — поинтересовался Рэн, не дождавшись продолжения.

— Выродки проходят здесь хорошую школу. — Айвиль повернул голову к Рэну. — Знаете, почему это место называется полем Живых Мертвецов?

— Потому что все они обречены, — предположил он.

— Почти все, — кивнул Айвиль. — В клетки сажают и мелких воришек, и убийц. Тех, кто всего лишь разбил в покоях лорда вазу или перегрел ужин. Кто заболел и не смог выйти в поле. Тех, кто не заплатил подушный налог… В клетках мужчины, женщины. Детей мало. Одних сажают на год, других на десять лет. Но срок заключения ничего не значит. Люди лежат или сидят в клетках, скрючившись. Опорожняются в просветы между прутьями. Зимой замерзают, летом задыхаются от вони собственного дерьма. Но главное их наказание заключается в том, что их кормят и поят родственники. Они — обуза для своей семьи. Сначала родственники приходят к ним раз в неделю, потом раз в месяц, а потом… Потом хоронят их заживо. Есть такие, кто сразу отказывается от помощи близких. Но это редкость. Все надеются на чудо. А чудес на свете нет.

Поёжившись, Рэн обвёл равнину взглядом. Сотни клеток — сотни живых мертвецов.

— Что делают с трупами?

— Складывают на краю поля и ждут неделю, когда за ними кто-то придёт. Как правило, никто не приходит. Тела сбрасывают в общую яму и сжигают. Этим занимаются монахи. Они даже ходят здесь, песни поют, молитвы читают. Только кому нужны эти молитвы? Богу нет дела до этих людей.

Рэн посмотрел на лорда искоса:

— Вы сочувствуете преступникам? Или мне показалось?

— Вам показалось, — усмехнулся Айвиль.

Сквозь нескончаемый гомон и плач пробился голос:

— Помогите мне, пожалуйста! Миледи! Прошу вас! Я ни в чём не виноват!

Рэн оглянулся на мать. Она ехала между командиром отряда рыцарей и знаменосцем и, сжимая на груди полы плаща, смотрела перед собой.

— Ваша светлость! Не оставляйте меня здесь!

Рэн хмыкнул. Похоже, этот преступник разбирается в символике знатных домов… Дал знак воинам и послал коня рысью. За спиной забренчало, залязгало. Послышались щелчки плетей.

— Миледи! Пожалуйста!.. Белая кость. И кровь. Пурпурная кровь!

Сзади вдруг всё затихло.

Рэн развернулся. Отряды стояли как вкопанные. Лейза, вскинув руку, всматривалась в кишащую людьми равнину.

— Я здесь! Здесь! — долетел крик. — Белая кость! Пурпурная кровь! Золотые крылья! Я здесь!

Лейза направила лошадь вниз по пологому склону холма.

— Миледи! — воскликнул Айвиль и ринулся к ней. — Это опасно! Стойте! Склоны размыло.

Но Выродок, отвечающий за безопасность матери герцога, уже схватил кобылу под уздцы и вынудил её остановиться. Лейза спешилась. Приподнимая подол платья, спотыкаясь и оскальзываясь, пошла на зов незнакомца.

— Я здесь! Миледи! Господи! Я здесь!

— Мама! — крикнул Рэн и послал коня наискосок по склону.

Айвиль подоспел первым. Спрыгнув с коня, схватил Лейзу под руку как раз в тот миг, когда она чуть не упала.

— Что ты делаешь? — Рэн выбрался из седла и вцепился в другую руку матери. — Что! Ты! Делаешь!

Она смотрела на него полубезумным взглядом, губы дрожат.

— Найдите его!

— Кого?! — спросил Рэн, готовый взорваться от злости.

— Того, кто кричал.

— Сейчас найдём, миледи. — Айвиль дал знак своим людям и, продолжая держать Лейзу под локоть, повёл её вниз.

Их и Рэна окружили рыцари и наёмники. К ним присоединились Выродки — надзиратели. Откуда-то появился факел. На вершине холма не чувствовалось зловоние грязных тел и испражнений: ветер дул в другую сторону. А здесь, внизу, смрад выедал глаза и застревал в горле.

— Я допустил досадную ошибку, миледи, — проговорил Айвиль, прижимая перчатку к носу. — Разрешите мне её исправить.

Лейза была настолько взволнована, что не стала уточнять, о какой ошибке идёт речь, и просто кивнула.

Айвиль обратился к Выродку — телохранителю:

— Я разрешаю тебе в случае опасности притрагиваться к госпоже.

— Белая кость! — прозвучало слева.

— Здесь мой сыночек, — раздался женский голос. — Ему всего пятнадцать. Спасите его!

— Выпустите моего отца! — послышалось справа. — Его оклеветали.

Со всех сторон понеслось: «Он уже не может говорить… Она кашляет кровью… Верните мне брата…»

Взвизгнула сталь клинков. Серый воздух рассекли хлысты. Кто-то взвыл от боли. Надзиратели пустили коней по кругу, в центре которого находились путники. Нищая, оборванная толпа с криками и стонами отхлынула к краю поля.

— Сюда! Он здесь! — позвал наёмник.

Лейза хотела подойти к столбу поближе, но посмотрела на блестящую в свете факела кучу дерьма под клеткой и запрокинула голову.

— Повтори, что ты сказал, — велела она, глядя на вцепившиеся в прутья грязные руки.

— Белая кость, — послышалось сквозь рыдания. — Пурпурная кровь. Золотые крылья.

— Где ты это слышал?

— Вытащите меня отсюда, я вам всё расскажу.

— Спрашиваю последний раз. — В голосе Лейзы звучали металлические нотки. — Где ты это слышал?

Клетка заходила ходуном.

— Пожалуйста… Я умираю… Пожалуйста…

— Уходим, — произнесла Лейза и пошла прочь.

— Королева Эльва… Это она говорила.

Лейза застыла на месте и уставилась себе под ноги.

— Эти слова из стихотворения, — сказал заключённый, задыхаясь. — Королева иногда его читала, а потом повторяла: «Белая кость. Пурпурная кровь. Золотые крылья». И плакала.

— Что это значит? — тихо спросил Рэн.

— Стихотворение твоего отца, — ответила Лейза и вернулась к клетке. — Ты был лично знаком с королевой?

— Я… лично… да. Очень лично и очень… близко.

Рэн покачал головой. До Дизарны доходили слухи о распущенности королевы, но верилось с трудом, что старуху облизывают мальчики.

— Она мне подарила сапоги… и плащ с воротником из соболя. Кинжал. А ещё подарила серебряный кубок. Да… и бархатный жакет. Но у меня всё забрали. Сказали, что я это украл, и посадили сюда.

Лейза предприняла последнюю попытку уличить юношу во лжи:

— Это стихотворение она прочла в книге?

— Нет. Оно было написано на листочке. Королева хранила его в тайнике.

— Где?

— Я и так много сказал, — донеслось из клетки. — Вытащите меня. Вы мне обещали.

Лейза посмотрела на Айвиля. Лорд отрицательно покачал головой. Рэн открыл рот, но ничего не успел сказать. Мать приподнялась на носки, положила руки Айвилю на плечи и прошептала, касаясь губами его уха:

— Он мне нужен. В долгу не останусь.

— Вы его получите, — прошептал лорд в ответ. — Но не сейчас.

Лейза развернулась и направилась к холму.

— Это нечестно! — крикнул юноша, раскачивая клетку. — Вы мне обещали! Это нечестно! Ваша светлость! Миледи! Вернитесь!

Путники взошли на гребень холма, поднялись в сёдла и продолжили путь.

Впереди ехали двое Выродков, держа факелы. Уже стемнело. Поле Живых Мертвецов осталось позади. К дороге вплотную подступил лес. Рэн в этот раз держался возле матери, тайком бросая на неё взгляды. Она никогда не говорила о тяге отца к сочинительству. Молчала и сейчас. И почему какое-то стихотворение заставило её разволноваться и забыть об осторожности? Ведь на том поле собрались люди отнюдь не довольные своей жизнью. Воины искрошили бы их в куски. Напрасные и невинные жертвы сейчас никому не нужны!

— Прошение о помиловании, — проговорил Айвиль, держась справа от Лейзы.

Она кивнула и обратилась к Рэну:

— Когда твоего отца заточили в темницу, ему разрешили написать прошение о помиловании. Он написал стихотворение.

— Его зачитали на суде, — сказал лорд.

— Меня на суд не пустили. Я была под домашним арестом. Мне потом рассказали, что там было что-то о белой кости, пурпурной крови и золотых крыльях.

— Это было не прошение, а угроза, — вновь подал голос Айвиль.

Глядя на гриву кобылы, Лейза со стоном выдохнула:

— Я просила отдать мне стихотворение мужа. Хотела сохранить как память. А мне сказали, что его выбросили. Получается, обманули.

— Если эта бумага сохранилась, вы её получите, — пообещал Айвиль и натянул поводья. — Миледи! Стойте на месте!

Лошадь, впряжённая в телегу, дрожала с такой силой, что оглобли ходили ходуном. На дороге лежали, утопая в грязи, тела. Вокруг валялись тряпки, втоптанные в чёрное месиво. Похоже, что люди ехали на поле Живых Мертвецов, а их ограбили и убили.

Рэн спрыгнул с коня, забрал у Выродка факел и склонился над телами. Молодая женщина: бледное лицо и застывшие глаза, устремлённые в небо. Горло перерезано, одежда залита кровью. В пяти шагах от матери лежала девочка, уткнувшись лицом в землю. Ей воткнули нож в спину. Нож забрали, но о ширине клина можно было судить по разрезу на стёганой кофте. Рэн присмотрелся к следам. Девочка умерла не сразу, барахталась и ползла к матери. Из-под телеги торчали босые ноги мужчины. Рядом стояли сапоги и валялись продырявленные башмаки…

Рэн выпрямил спину и уставился на мешок, кем-то оброненный между кустами.

— Они не могли уйти далеко. Найдите их!

Две сотни Выродков ринулись в лес, и всё вокруг наполнилось звуками: кони всхрапывали, кольчуги звенели, ветки трещали.

Чувствуя на себе взгляды Айвиля и Лейзы, Рэн всматривался в темноту. Если бы горы были рядом, он бы попросил горных духов обратиться в камни и преградить убийцам дорогу. Но вокруг только грязь, лес и небо.

Шум отдалился и стал еле слышен.

— Довезём их до ближайшей деревни, — проговорил Рэн. — Крестьяне о них позаботятся.

Рыцари уложили тела на телегу, укрыли рогожей и развернули лошадь. Наблюдая за ними, Рэн думал о человеке, который сидит сейчас в клетке и в толпе высматривает своих родных. Он умрёт от холода, голода и жажды, уверенный, что его бросили. Похоронили заживо.

Теперь шум приближался. Выродки выехали на дорогу и швырнули на землю двоих, одетых в гамбезоны. Один босой. Не успел сменить обувь.

Не пытаясь подняться, мужики озирались и скалились как волки. Одичавшие взгляды, кудлатые бороды, взлохмаченные волосы.

Рыцари рывком поставили их перед Рэном на колени.

— Лорд, смилуйтесь, — промямлил тот, что помоложе. — Как перед богом клянусь, никого и пальцем больше не трону.

Рэн вытащил из ножен меч. Лейза отвернулась. Айвиль свёл брови.

Мужики протянули к Рэну руки, поползли к нему на коленях:

— Помилуйте нас… Помилуйте…

Других слов они явно не знали.

Рэн снёс молодому убийце голову одним верным ударом. Следуя за движением меча, крутанулся вокруг себя и срубил голову второму мужику. Тот даже не успел понять, что происходит, — умолк, не закончив фразу. Рэн подождал, когда эсквайр вытрет клинок. Вложил его в ножны и, держась за высокую луку, взлетел в седло.

— Можно было отвести их в деревню, — проговорил Айвиль, с задумчивым видом почёсывая щетину на подбородке. — Там бы их судили и отправили на поле Мертвецов.

— Я их помиловал, — сказал Рэн и, расправив сзади плащ, движением бёдер послал коня вперёд.

Янара сунула Люте в руки скомканную нижнюю рубаху:

— Спрячь. Постираешь ночью, чтобы никто не видел.

Старуха кивнула:

— Никто не увидит, миледи. Не волнуйтесь.

Закрыв за ней дверь, Янара посмотрела на вторую служанку, суетящуюся возле кровати.

Люта и Лита — сёстры-близняшки — жили в замке с рождения. Прислуживали отцу герцогини, потом герцогине, матери Холафа. Последние три года скрашивали одиночество Янары. Вместе с ней вышивали и шили, тайком приносили книги из библиотеки и слушали раскрыв рты, как она читает. Обрабатывали на её спине раны после порки. Плакали, когда хотелось плакать ей, и пели, когда Мэриты отлучались из крепости.

Наблюдая, как Лита замывает пятно крови на матрасе, Янара подавила тяжёлый вздох. Глупо… Как же всё глупо и опасно! Если не сейчас, то через три — четыре месяца Холаф и его отец узнают, что она водила их за нос. Какое наказание ожидает её за ложь? Разденут донага и будут хлестать плетью, пока она не потеряет сознание. Потом сбросят в узилище под угловой башней. Так поступили со старостой одной из деревень, когда его уличили в обмане. В чём заключался его обман, никто не знал. Господа не посвящали слуг в подробности. Просто собрали обитателей замка во дворе и предупредили, что всякого, кто опустится до лжи, ждёт такая же участь. Люта и Лита догадались, что задумала Янара, и всё равно решили ей помочь.

Послышалось бренчание цепей. Стражники опускают подъёмный мост… Янара в ужасе приникла ухом к пергаменту, заменяющему стёкла. Неужели приехал Холаф? О, господи! Хоть бы не он! Холаф пренебрегал многими правилами, не отличался чистоплотностью и брал жену, когда хотел. Его вряд ли остановит ложь о беременности.

— Иди на лестницу, — велела Янара старухе. — Если господин надумает прийти ко мне, скажи ему…

Лита вытерла мыльные руки о передник, заправила под чепец седые космы и уставилась на хозяйку, ожидая окончания приказа.

Янара провела ладонью по лицу, не в силах сдерживать дрожь в пальцах:

— Беги на кухню и принеси нож.

Накинув одеяло на матрас, Лита ногой затолкала ушат с водой под кровать и с понурым видом покинула опочивальню.

Обхватив себя за плечи, Янара прислонилась к стене. В монастыре ей говорили: «Будь покорной мужу». Она покорялась. «Будь верной». Даже в самые тяжёлые минуты она не помышляла о другом мужчине. «Люби и почитай». А вот с этим не сложилось. Невозможно любить и уважать человека, который превращает тебя в грязное и ничтожное существо. Убить мужа и свёкра не получится. Злости хватит. Сил и умения — нет. Но уйти из этой жизни с достоинством она найдёт в себе силы. И пусть новый Бог осуждает такие поступки, пусть люди сочтут её грешницей, она не станет исполнять желания подонков и с того света, из преисподней, призовёт их к ответу.

Донёслась какофония звуков: стук и скрип, унылый цокот копыт и лязг металла. Янара вновь приникла ухом к пергаменту. Ни залихватского свиста, каким обычно отмечал своё возвращение домой Холаф. Ни смеха рыцарей, предвкушающих обильную трапезу. Мэрит — старший не щёлкает плетью, поторапливая конюхов и слуг.

— Миледи… — прозвучало от порога.

Янара обернулась. Ей хватило одного взгляда на служанок, чтобы понять: старый Бог, которого незаслуженно охаяли и заменили новым, услышал её мольбы.

Надевая на ходу накидку из овечьей шерсти, Янара выскочила из комнаты. По привычке побежала на смотровую площадку. На полпути развернулась — сверху она увидит всё, но ничего не услышит. Спотыкаясь и подгоняя идущих впереди старух, Янара спустилась по винтовой лестнице. Перед тем как выйти наружу, натянула на лоб капюшон и глубоко вздохнула.

Ступив на деревянную лестницу, ведущую во внутренний двор, Янара оцепенела. Лита и Люта заставили её пригнуться и закрыли собой. Троица, облачённая в бесформенную серую одежду, слилась с серой башней и не привлекла к себе внимания.

Янара смотрела поверх сомкнутых плеч старух и никак не могла собраться мыслями. Она провела в затворничестве три года и сейчас чувствовала себя птицей, которая разучилась летать. С высоты смотровой площадки крепость выглядела игрушечной, и лишь близость к облакам доказывала обратное. Теперь крепостные стены казались Янаре неприступными скалами. Столпившиеся на галерее стражники походили на чучела, которых подняли на стену, но не успели расставить между зубцами. Соседняя башня злобно щурилась узкими окнами — щелями и пугала непонятными символами, вырезанными на камнях. Ворота были открыты. За ними виднелся мост, а чуть дальше — дорога.

Чтобы вырваться на волю, надо пробежать мимо слуг, замерших возле кузни и конюшни, мимо рыцарей, горделиво восседающих в сёдлах. А главное, надо пересечь двор, посреди которого на повозке лежал Холаф. Лошадь, впряжённая в телегу, прядала ушами и косилась на людей.

Мэрит — старший стоял на крыльце хозяйственной постройки и, глядя на тело, прикрытое суконным одеялом, убеждал себя, что сын устроил спектакль, а рыцари ждут не дождутся, когда герцог даст им знак поднять отца на смех.

Один Сантар, держась обеими руками за борт телеги, повторял как заведённый:

— Он схватился за сердце и упал… Он схватился за сердце…

— Мой сын никогда не болел! — вскричал Мэрит — старший.

— Он схватился за сердце и упал! — Сантар уронил голову на грудь и подавился рыданиями. — Я поворачиваюсь, а он на коленях… Губы синие, лицо белое. А потом раз, и лбом в землю.

— Хватит наматывать сопли на кулак! — Мэрит — старший наконец-то сошёл с крыльца. Как и Сантар, вцепился в повозку. — Его кто-то осматривал?

— Лекари. Три. Или четыре. Я запутался.

— Что сказали?

— Сердечный приступ. — Сантар вытер нос ладонью — Один хотел его разрезать. Я запретил. Резать или нет, решаете вы, а не я.

Мэрит — старший приподнял одеяло, пробежал глазами по одежде Холафа:

— Крови нет?

— Нигде, — покачал головой Сантар. — Ни капли. Только под левой мышкой синяк.

— Его убили.

— Я тоже так думаю, — поддакнул Сантар. — Но как?

— Не важно — как. — Мэрит — старший стиснул плечо сына и повернулся к рыцарям. — Я знаю, кто виновен в смерти Холафа. Лой Лагмер и Рэн Хилд! Ваш долг перед сюзереном обязывает вас собрать под нашим штандартом войско и отомстить за господина.

Один из рыцарей спешился. Сорвал с себя зелёную тунику с изображением двухголового волка и бросил на телегу. Выдернув из шлема зелёное перо, вложил мертвецу в руку.

— Что это значит? — нахмурился Сантар.

— Смерть герцога освободила меня от клятвы верности.

Отец Холафа побагровел от гнева:

— Дрянь! Да как ты смеешь… — И захлебнулся словами, наблюдая, как рыцари друг за другом спешиваются, избавляются от символики его рода и вновь садятся на коней.

Выхватив меч из ножен племянника, Мэрит двинулся на вассалов сына:

— Я выпотрошу всех до одного и станцую на ваших кишках. Ну что? Кто первый?

Сантар вцепился в его рукав и произнёс, вмиг охрипнув:

— Не горячитесь, дядя.

Он ехал с этими людьми два дня, пил с ними, ел, грелся у костра и спал бок о бок. Их молчание он расценил как размышления о мести. И до сих пор не верил, что они, не сговариваясь, решили предать.

— Думаю, что доблестные воины желают принести клятву верности новому сюзерену.

— Не желают, — откликнулся рыцарь, придерживая гарцующего коня, и посмотрел на Мэрита — старшего. — Вы не нуждаетесь в нашей защите, граф. Что нам защищать? Вашу жизнь? Но такого уговора с герцогом не было. А кроме жизни, у вас ничего нет. Этот замок принадлежал вашей супруге, хранительнице титула. Потом он перешёл к вашему сыну. Холаф не оставил наследника.

— У Холафа есть жена, — вставил Сантар. — Возможно, она носит под сердцем ребёнка.

Рыцарь пропустил замечание мимо ушей и продолжил:

— Вашу судьбу будет решать Знатное Собрание или король. Сомневаюсь, что вам позволят хозяйничать на чужой земле.

— Мой сын вытащил вас из навозной кучи и посвятил в рыцари! — проговорил Мэрит, задыхаясь от злости. — Вы живёте на моей земле и кормитесь плодами трудов моих крестьян!

— Земля принадлежала вашей супруге. После её смерти…

— Вон! Грязные шакалы! Вон! — заорал Мэрит, потрясая мечом. Озираясь по сторонам, вызверился на слуг и стражников: — Чего уставились, гниды? Давно плетей не пробовали?

Дождался, когда всадники выедут за ворота. Приказал поднять мост и уставился на племянника:

— Они правы. Мы лишимся всего.

Сантар кивнул. Его старший брат получил в наследство земли и замок отца и стал лордом. А ему, четвёртому сыну, пришлось присосаться к дяде и двоюродному брату. Холаф возвёл Сантара в рыцари, сделал своим знаменосцем, выделил покои в одной из башен крепости. На горизонте маячило место возле трона. Будущее рисовалось безбедным и беззаботным. Теперь же Сантар чувствовал себя обманутым.

— Ты или я? — спросил Мэрит тихо.

— Вдвоём, — прошептал Сантар. — Так хотел Холаф.

Янара не слышала, о чём они говорят. В ушах звучали слова рыцаря: «Холаф не оставил наследника». Она не разбиралась в правилах наследования, в монастыре этому не учили. Но внутренний голос подсказал, что будь она беременна, замок остался бы в руках свёкра.

Мэрит — старший и Сантар повернулись к башне в тот миг, когда Янара влетела внутрь. Вместе со старухами она попыталась запереть дверь на засов, но не смогла сдвинуть его с места. Путаясь в подоле платья, падая и сбивая колени о края ступеней, побежала вверх по лестнице. Снизу донеслись гулкие шаги.

Первая мысль: спрыгнуть со смотровой площадки. Следом мелькнула другая…

Переступив порог опочивальни, Янара глотнула из кувшина воды, рухнула на четвереньки, заложила два пальца в рот и опорожнила желудок.

Люта протянула ей полотенце и посмотрела на вошедших в комнату Мэрита и Сантара:

— Прошу вас уйти. Миледи плохо.

— Что с ней? — спросил Сантар, с брезгливым видом наблюдая, как Лита елозит тряпкой по полу. — Отравилась?

— Я беременна, — просипела Янара и не смогла сдержать рвотный спазм, в этот раз вызванный страхом.

Мужчины переглянулись и молча ушли.