Белая Кость

Часть 02

Плод запретных утех сестры пищал как котёнок. Криза прикрывала ему лицо тряпкой, трясла на руках, приговаривая: «Тише, маленький. Тише». Ночь выдалась безлунной, и на пустыре с поникшим бурьяном их не было видно. На том краю деревни скулила собака, и Криза не боялась, что кто-то услышит писк ребёнка. Но мог проснуться муж. Или маленькая дочка, привыкшая спать с мамой. А муж такой — не найдя жену дома, деревню на ноги поднимет. Потом изворачивайся, сочиняй, что она делала в глухом месте ночью.

Сидя на корточках, Рейза срывала пучки пожухлой травы и оттирала кровь с толстых ляжек. Чтобы скрыть свою беременность, она много ела, притом глотала всё подряд, объясняя прожорливость глистами. Не зная о её деликатном положении, Криза возмутилась: «Ты скоро лопнешь! Я отведу тебя к травнице». Вот тогда сестра и призналась в грехе с бродячим менестрелем.

Криза опешила. Красавец менестрель и её сестра?! Молодое пьянящее вино и это перекисшее тесто?!

В этом году зима собрала неплохой урожай душ незадачливых путников, замёрзших в поле или уснувших навечно в лесу под деревом. Стоял лютый мороз, чего не случалось много лет. Снег валил без остановки. Музыкант явился в деревню в прохудившемся плаще, без лошади и без денег. Хозяин таверны сжалился над скитальцем и выделил ему комнату на чердаке. Менестрель всю зиму развлекал посетителей таверны. Всё, что зарабатывал, отдавал хозяину. Пел он отвратительно, ещё хуже играл на лютне, но милое лицо, обрамлённое золотыми кудрями, очаровательная улыбка и мечтательный взгляд компенсировали недостаток таланта и собирали в жарко натопленном зале чуть ли не всех крестьянок. Криза тоже несколько раз приходила посмотреть на человека, совсем не похожего на местных мужиков. Он выбрал Рейзу, её сестру! Уму непостижимо!

Дальнейшие признания Рейзы и вовсе шокировали Кризу. Сестра не знала точно, от кого понесла: от музыканта или от мужа, поэтому отправилась к знахарке, чтобы вытравить плод. Старуха убедила её выносить, родить и продать ей младенца.

Криза долго не разговаривала с сестрой, не понимая, как можно продать свою кровиночку. А потом подумала: будь у неё пятеро детей — с шестым, тем более незаконнорождённым, она поступила бы так же. Пусть живёт, воздухом дышит, на солнце смотрит. Заезжий священник на проповедях всегда адом стращает, мол, убийство дитя во чреве — это тяжкий грех. Грех-то грех, да только не священнику рожать, кормить, одевать и на ноги ставить. А женщины как бегали к знахаркам, так и бегают, рискуя здоровьем и жизнью.

Раньше было проще. Целительницы жили по соседству, далеко ходить не надо. Когда новую веру объявили исконной и единственной, прировняли знахарок чуть ли не к ведьмам и запретили им селиться в деревнях. Вот и Рейзе, чтобы ребёночка отдать, надо пройти через поле и глубокий овраг. И желательно сделать это до рассвета, чтобы никто не увидел.

— Чего так долго? — прошептала Криза.

— Да сейчас я, сейчас, — бормотала Рейза, заправляя подол нижней рубахи между ног. Подоткнула край ткани за верёвочный пояс — теперь она походила на мужика в исподних штанах — и одёрнула платье.

— Ты бы его покормила.

Рейза пошатнулась и уселась на землю:

— Подожди. Дай в себя прийти.

Криза положила ребёнка ей на колени:

— Я пойду?

В темноте глаза сестры сверкнули как глаза волчицы.

— Куда?

— Домой. Вдруг муж спохватится.

— Э нет, дорогуша, — прошипела Рейза. — Поможешь мне дойти до знахарки. Иначе расскажу твоему муженьку, с кем ты до свадьбы миловалась.

Криза сбегала домой. Предупредила мужа, что до рассвета не вернётся, мол, сестре плохо, наверное, глист выходит. Подсунула дочку ему под бок и, прихватив старенькое одеяльце для малютки, поспешила на пустырь.

Перед рассветом стало совсем темно. Криза зябко куталась в платок и всё время спотыкалась. К её удивлению, сестра шла бодро, уверенно, словно и не рожала. Будто руки жгла ужасная ноша, и она спешила от неё избавиться.

— Давай я тебе его подкину.

— Чего? — оглянулась Рейза. — Иди быстрее и говори тише!

Криза прибавила шаг:

— Я подкину тебе ребёнка, а ты уговоришь мужа его оставить.

— Не согласится. Он и так каждый день ворчит, что нас кормить нечем. Зачем ему ещё один рот?

— Тогда подкинь мне.

— И смотреть, как твой муж моего сыночка ремнём стегает?

— Мой муж добрый человек.

Рейза резко обернулась:

— Не сбивай меня, не надо. Я уже давно всё решила. Ты не дашь мне денег, а знахарка даст.

Немного погодя сёстры добрались до оврага. Стали осторожно спускаться по склону, хватаясь за торчащие из земли корни. Под башмаками шуршала листва, трещали ветки. За каждым кустом на дне лога страх рисовал притаившихся злодеев.

Криза поёжилась:

— Она сказала, зачем ей ребёнок?

— Я не спрашивала. — Поскользнувшись, Рейза протянула ей утонувшего в одеяльце кроху. — Подержи. — И принялась листвой вытирать себе ноги. — Дьявол… Рубаха совсем промокла. Не могла взять мне тряпок?

Криза хотела огрызнуться, но прижала свёрток к груди и с трудом сделала вдох:

— А вдруг она убьёт его и съест?

— Не говори ерунду! — прикрикнула сестра и грубо выхватила младенца. — Пошли!

Они выбрались из оврага и оказались в роще. Ветки хлестали Кризу по лицу и норовили сорвать с головы чепец. Щетинистая трава впивалась колючками в платье. Неожиданно в мутной мгле проступили очертания кособокой лачуги.

— Принесла? — прозвучал свистящий голос.

— Принесла, — ответила Рейза, дёргая юбку, зацепившуюся за куст.

Криза с трудом разглядела на фоне дома чёрный силуэт. Откуда старуха знает, кто пришёл? Зрение как у совы или действительно ведьма?

Тихо скрипнула дверь. Женщины вошли внутрь.

Огонёк масляной лампы освещал земляной пол, дощатые стены и низкий потолок с такими щелями, что в них рука пролезет. В лачуге было тесно от жуткого беспорядка. На столе вокруг ступки с пестиком громоздились плошки с семенами. На полках — глиняные миски и склянки из тёмного стекла. Под потолком висели связки сушёных трав, тряпичные мешочки и звериные лапы. Под стенами — охапки соломы. Внутри пахло увядающей осенью сильнее, чем снаружи.

— Это кто? — спросила старуха, заталкивая под платок седые волосы.

— Моя сестра, Криза, — ответила Рейза. — Она никому не скажет.

— Не скажет, — кивнула знахарка, разглядывая Кризу в упор. — Такая молодая, а уже шестеро детей.

— Вы ошиблись, бабушка. У меня один ребёнок. Дочка. — Криза кивком указала на сестру. — Это у неё шестеро. С этим…

— Спрошу последний раз, — произнесла знахарка, запахивая на груди вязаную кофту. — Тебе он нужен?

Рейза протянула ей свёрток:

— Нет.

Упираясь бедром в хлипкий стол, старуха сдвинула его в угол. Постелила на пол шерстяную тряпку:

— Клади его голеньким.

Криза вжалась спиной в стену. Хотелось забрать ребёнка и сбежать. Но наблюдала за сестрой и не могла сдвинуться с места.

Оказавшись на полу, младенец зашёлся отчаянным плачем.

Знахарка ногой отшвырнула одеяльце в сторону, обошла Рейзу. Повернула её спиной к ребёнку, лицом к двери. И протянула ей маленький, будто игрушечный нож. Блестящий клинок, в дырку на рукоятке протянут кожаный шнурок.

— Сейчас обрежешь пуповину.

Рейза свела брови:

— Какую пуповину?

— Мать и ребёнок всю жизнь связаны пуповиной. — Голос знахарки шуршал, как новая метла по шершавым доскам. — Не оглядывайся и ничего не говори. Присядь. Сзади, на полу, проведи ножом линию. Отсеки от себя ребёнка. Отдай нож мне и уйди не оглядываясь. Не оглядывайся всю дорогу, пока не переступишь порог своего дома.

— А я? — выдавила Криза.

— А ты придёшь домой, наденешь чёрный платок и будешь молчать.

В висках стучало: почему чёрный? Почему чёрный?! Муж не поймёт. Как ему объяснить?

Рейза выполнила указания старухи. Отдала ей нож, получила серебряную монету размером с ноготь на мизинце, взяла Кризу за руку и под обиженный плач сына покинула лачугу.

Надев шнурок с ножом на шею, знахарка закрыла за ними дверь.

Сёстры пересекли овраг, спотыкаясь о кусты, падая и поднимаясь. Цепляясь за торчащие из склонов корни деревьев, выбрались наверх и на исходе сил побежали через вспаханное поле к деревне.

Небо посветлело. На горизонте протянулась алая полоска. Криза смотрела на пропитанную кровью юбку, хлопающую сестру по ногам, а перед глазами стояла головка младенца, покрытая тёмными волосиками словно пушком.

— Это ребёнок твоего мужа.

— Помолчи, — простонала Рейза.

— Почему ты его не забрала? Он сын твоего мужа!

— Помолчи!

Сестра сбавила шаг. Пошла, покачиваясь из стороны в сторону, путаясь в мокром подоле и оставляя за собой влажный след. Взрыхлённая земля с жадностью всасывала капли крови.

— Что-то мне плохо. — Рейза уселась. — Плохо мне, Криза. Слышишь?

Криза взяла её за ледяную руку, заглянула в белое лицо.

С приходом новой веры роль лекарей в деревне исполняли брадобреи. Вырывали зубы, вскрывали нарывы, накладывали повязки на переломы. Даже готовили настойки от разных недугов. Но они не разбирались в женских болезнях. И не хотели разбираться. Верующие в нового Бога выгнали знахарок с насиженных мест. Они будто задались целью извести женский род. Спасибо, что оставили повитух. Если повести Рейзу к повитухе — бабка сразу догадается. Плевать! Сестра теперь богата и может заплатить за молчание серебряной монетой.

— Идём, Рейза. Деревня уже близко. — Криза потянула её за руку.

Сестра попыталась встать, но завалилась на спину:

— Плохо мне. Словно сердце вырезали.

Криза заплакала:

— Идём, милая. Идём! Осталось совсем чуть-чуть.

— Такая молодая, а уже шестеро детей, — прошептала Рейза и закрыла глаза.

Осеннее утро ленилось заглядывать в рощу. Деревья тонули в сером полумраке. Пожухлые листья колыхались на ветках, как клочья парусов на искривлённых мачтах. Из мглы, скрывающей дно оврага, торчали поникшие метёлки травы.

Знахарка закопала одеяльце за лачугой, похоронила единственную вещь, связывающую ребёнка с его коротким прошлым. Спрятала лопату под крылечко. Очистив кофту и юбку от цепкого репейника, прислушалась.

Через рощу проходила граница между земельными владениями трёх лордов. Она петляла между оврагами, зигзагом бежала по склонам холмов и делила поляны на неравные части. Не утруждая себя изучением ориентиров, крестьяне собирали хворост — единственно доступное беднякам топливо — где придётся. Встречи мужиков и баб из разных деревень нередко заканчивалась жестокой дракой. Одни считали, что этот хворост лежит на земле их хозяина, другие утверждали обратное. После побоища стражники, не разбираясь, кто прав, а кто виноват, наказывали тех и других поркой. Бесконечные жалобы и прошения утомили лордов, и они приказали прорубить просеку, кривую и петляющую, как граница. Так появилась дорога, по которой часто проезжали всадники, громыхали телеги и кареты. Сейчас ветер донёс натужный скрип деревянных колёс, бряцанье доспехов и отголоски приказов. Войско? Кто-то собрался воевать?

Знахарка постучала башмаком о башмак, стряхивая комочки земли, и вошла в лачугу. Младенец кричал во всю мощь своих маленьких лёгких. Старуха видела, как содрогается его тельце, замотанное в шерстяную тряпку. Уголок ткани закрывал искажённое личико и приглушал крики. После ритуала успокаивать малыша было бесполезно. Дай ему сейчас воды или молока, он подавится, изойдёт слюнями и пеной, но плакать не перестанет.

Покинув жилище, знахарка прижала свёрток к груди и двинулась вдоль оврага, зыркая по сторонам. Она не боялась встретиться с крестьянами. Они её не тронут. Почти все бегают к ней тайком за снадобьями и костерят почём зря новую веру. А вот стражники заинтересуются, откуда у неё ребёнок и куда она его несёт. С ними-то старуха и боялась столкнуться.

На небо выползло мутное солнце, однако в роще светлее не стало. Кроны деревьев сплетались, между стволами лохматились кусты. В воздухе появился запах сосновой смолы и хвои, предупреждая о том, что до Глухого леса рукой подать.

Знахарка пошла быстрее, уже не высматривая в просветах силуэты всадников и не пытаясь услышать храп лошадей. Глухой лес пользовался дурной славой, стражники объезжали его десятой дорогой.

Внезапно роща закончилась. Только что деревья стояли стеной, и вдруг — открытое пространство, на котором ничего не растёт. Летом ржавая земля дымится и в руке рассыпается как пыль, а зимой превращается в непроходимое болото, не покрывается ни снегом, ни льдом. Местный люд поговаривал, что если в этом месте копнуть поглубже, то можно провалиться в предбанник преисподней.

С другой стороны пустыря зеленел густой труднопроходимый лес, названный Глухим. Существовало поверье, что этот лес оглох от крика детей — больных, инвалидов или просто ненужных, которых когда-то приносили сюда из близлежащих деревень и оставляли на съедение зверям.

На опушке, под крайними соснами, виднелся шалаш из еловых веток.

Знахарка замерла. Здесь, в роще, её защищали духи рода. О духах, обитающих в Глухом лесу, она ничего не знала, но чувствовала их силу. А ещё старуха боялась отшельницы, пожилой женщины с измождённым лицом и взглядом мученицы. В жару и холод она носила чёрное платье и чёрный платок и никогда не разводила огонь, чтобы согреться или приготовить еду. При встречах они обменивались одними и теми же фразами и расходились. Единственное, что их связывало, это отказники.

Отшельница появилась из шалаша и двинулась через пустырь. Перед рощей остановилась:

— Принесла?

Знахарка вышла на открытое пространство:

— Принесла.

— Тебе он нужен?

— Он никому не нужен.

Положив свёрток с малюткой на землю, знахарка сняла с шеи шнурок с ножом, повернулась к ребёнку спиной и провела позади себя на земле черту.

Отшельница забрала у неё нож и вложила ей в ладонь две серебряные монеты.

Знахарка не оглядываясь скрылась за деревьями. Она не знала, какая судьба уготована малышу, и никогда не задавала вопросов, понимая, что не получит ответов. Всякий раз, принимая деньги, убеждала себя, что творит добро.

Проводив старуху взглядом, отшельница надела шнурок с ножом на шею и сгребла малыша в охапку.

Глухой лес… Ягодные и грибные поляны, малинники и орешники, поваленные бурей деревья и кучи хвороста — даже замерзая и голодая, люди ни к чему не прикасались. Домашняя скотина сюда не забредала. Бродячие собаки в чащобу не забегали. Лошади несли всадников в обход без всяких команд, шпор и плетей.

Лорд, на чьей земле рос этот лес, время от времени порывался его вырубить, но не мог заставить мужиков исполнить его волю. Они падали ему в ноги и просили пощадить. Тогда лорд привёз дровосеков издалека. Но те наслушались рассказов крестьян и сбежали. Люди боялись проклятия лесных духов, стоящих на защите душ убиенных детей. Даже священник со своей новой верой не сумел их убедить, что нет никаких духов. Более того, он взял топор и в одиночку отправился на вырубку, желая подать пример. Вскоре вернулся. Усевшись на скамью в таверне, залпом выпил кружку хмельного вина и пробормотал: «Ну его к дьяволу…»

В Глухом лесу было тихо как в могиле… В кронах не шумел ветер. Не скрипели стволы. Под ногами не хрустели ветки. Отшельница смотрела, как с куста на куст перелетают молчаливые стайки птиц. Как дятел бесшумно долбит дерево. Сбоку мелькнули тени: олень с оленёнком перепрыгнули через безмолвный ручей. Приподнимая уголок тряпки, она видела открытый рот, напряжённые губы, красное от крика лицо и крепко зажмуренные глаза, но не слышала плача ребёнка. Отшельница могла запеть или что-то сказать, но не делала этого — голос не прозвучит ни в её голове, ни в ушах. Глухой лес делал всех живых существ абсолютно глухими.

У зверей и птиц было острое зрение и до предела развитое обоняние. Они не покидали леса, потому что за его границами раскинулся другой, враждебный мир, способный убить их малейшим шорохом.

Чаща впереди поредела. Отшельница замедлила шаг, готовясь услышать крик младенца, шум ветра… Плач чуть не разорвал ей ушные перепонки. С усилием сглотнув, она посмотрела на посиневшего младенца — звук собственного голоса напугал его и причинил ему такую же боль, как и ей — и вышла к Слепой лощине.

Такое название узкая долина с пологими склонами получила после чудовищного исторического события. Давным-давно, зимой, здесь произошло грандиозное сражение. Вражеское войско захватило в плен тысячу воинов, их ослепили и бросили. Истекая кровью, испытывая кошмарную боль, замёрзшие, голодные — воины были обречены на мучительную смерть. Командир приказал им выстроиться на дне лощины, плечом к плечу. Переходя от одного к другому, целовал их по-братски и перерезал им горло. Оставшись один, он вспорол себе живот.

Король Шамидана велел построить на краю лощины дом для плакальщицы. За хорошую плату она должна была каждый день перечислять имена погибших и скорбеть. Прошло несколько веков, короли забыли о плате, а плакальщицы, сменяя друг друга, продолжали оплакивать воинов.

На крыльце почерневшего дома появилась молодая женщина, одетая в белый плащ. Не сводя с отшельницы покрасневших глаз, спустилась по ступеням:

— Принесла?

— Принесла.

— Тебе он нужен?

Отшельница положила младенца на землю:

— Он никому не нужен.

Проведя ритуал, отдала нож плакальщице, получила три серебряные монеты и скрылась в Глухом лесу.

На берегу Немого озера стоял заброшенный монастырь. Его возвели два века назад. Старая вера пошатнулась, пожертвования от верующих на нужды религиозной общины прекратились, строение пришло в упадок, монашки разбрелись кто куда. За сохранностью прогнивших соломенных матрасов и щербатых глиняных мисок следила бывшая настоятельница. Старая женщина, нуждаясь только в обществе Бога, дни и ночи проводила в молитвах. Смерть от голода она приняла бы с благодарностью, но не отказывалась от помощи лорда Айвиля, на чьей земле и была построена обитель.

Солнце уже тёрлось краем о ветхую крышу, когда на виляющей между деревьями тропинке появилась плакальщица с орущим ребёнком. Настоятельница в это время снимала с верёвки постельное бельё, пропахшее чахлой лужайкой.

Проведя ритуал, плакальщица сжала в кулаке четыре серебряные монеты и удалилась. Настоятельница взяла из лохани простыню и понесла младенца к Немому озеру.

Никто не знал точно, почему водоём назвали Немым. Когда-то в стенах монастыря звучали предположения, разгорались споры. Монахини придумывали красивые легенды, притягивали за уши исторические события. Некоторые считали, что озеро получило такое название из-за своего неумения отражать. Оно ничего не говорило о внешнем мире: на водной глади не просматривались ни облака, ни солнце, ни двухэтажная постройка, окружённая плакучими ивами. Поверхность озера умалчивала о том, кто стоит на берегу: лошадь или человек, мужчина или женщина, и стоит ли кто-то. Размытые пятна появлялись на воде сами по себе, меняли очертания и исчезали.

Настоятельница прошла на трухлявый причал. Сбросила с орущего младенца тряпку и окунула его с головой в подёрнутое непрозрачной дымкой озеро. Она поднимала мальчика на поверхность и вновь погружала в холодную воду до тех пор, пока он не потерял голос. Замотала кроху в простыню и направилась в сторону возвышающегося над лесом замка лорда Айвиля.