Дети ада

3

Я вышел из летного городка рано утром. Мне начальство предложило машину до станции, но я предпочел пройти тридцать километров по лесной дороге пешком. Вещей у меня не было. Один вещмешок за спиной, да спиннинг в брезентовом чехле. Вещами и мебелью я не успел обзавестись и очень был рад этому. Громоздкие вещи — спутники женатого человека, а я — холостяк. Все мои необходимые вещи уложились в мешок, а чемодан с книгами и коробку с одеждой и обувью я послал малой скоростью в Ленинград. Дело в том, что я родился и вырос в Ленинграде. Родители мои погибли в блокаду. В живых из всех моих родственников осталась одна тетка. Она жила на улице Халтурина, неподалеку от Марсового Поля. Вот я и решил навестить тетку. Поживу в Ленинграде, а там видно будет.

За эти тридцать километров до станции я должен определить свою дальнейшую судьбу. Поэтому я и отказался от машины. Буду идти и думать.

Мимо меня по заасфальтированной дороге проносились машины. Грузовые и легковые. Машины исчезали вдали, а запах бензина оставался. Иногда возле меня водители притормаживали, предлагали подвезти, я благодарил и шел дальше. В кустах, тянувшихся вдоль дороги, трещали птицы. Над лесом плыли желтые кучные облака. Иногда облако закрывало солнце, и мир становился сумрачным. Откуда-то выпархивал ветер, шумел в соснах, шевелил кусты. Но солнце скоро пробивалось сквозь облако и снова асфальт лоснился, плавился. А ветер поскорее прятался в лесу. Навстречу мне попадались колхозники с косами, женщины с подойниками и граблями. Пора сенокоса. В эту пору трава пахнет по-особенному. Запахи моего детства... Я слышал вжиканье кос на пойменных лугах, смех женщин. Видел, как над кустами поднимались стога. И меня вдруг потянуло сбросить вещмешок, снять рубашку и взять в руки грабли или косу. Я свернул с дороги на луг. Загорелый плечистый мужик окинул меня оценивающим взглядом, протянул с поднимающегося стога вилы. Я стал подавать ему сено. Одонок рос, все труднее становилось удерживать над головой огромные охапки сена. Труха сыпалась мне за ворот, кусалась. Я разделся до пояса и плечи мои ощутили горячее дыхание солнца. Мужик был неразговорчивый, он молча руками принимал сено, бросал под ноги и уминал по кругу. Жена его, надвинув на лоб выгоревший платок, подгребала граблями сено с другой стороны.

Потом мы обедали. Я ел деревенский хлеб, испеченный на поду с капустными листьями, пил парное молоко. И я чувствовал себя в этой работящей молчаливой семье своим человеком. Одонок мы закончили. Когда я уходил, мужик подал мне свою тяжелую руку, скупо улыбнулся:

— Я думал, в армии вы отвыкли от нашей работы...

— Ну и как? Гожусь вам в помощники?

— Кость у тебя, летун, мужицкая...

И снова я шагаю вдоль шоссе. Чувствую во всем теле приятную усталость. Мимо проносятся машины. Чем ближе к станции, тем их больше. Солнце припекает, но я не надеваю фуражку. Вон впереди речушка, смочу волосы и сразу станет прохладно. Вода темная и я отчетливо вижу себя: лицо загорело, светлые глаза немного усталые, в русых волосах — сенная труха. Невеселое лицо. Почему не улыбаешься, Ваня?

Так и не получил я письмо из Великих Лук от Ленки. Три лишних дня торчал в части, а письмо так и не пришло. Родом Ленка тоже из Ленинграда, а учиться уехала в другой город, там легче поступить. Вообще-то ей очень не хотелось уезжать из Ленинграда, а потом привыкла и в письмах писала о Великих Луках с симпатией. Город современный, летом весь в зелени. Посередине протекает древняя река Ловать, по которой еще плавали варяги к грекам. Ленка выращивает на опытном поле гречиху. Пускай выращивает, а то гречневой крупы в магазинах давно уже не бывает. Лишь по заказам изредка выдают. Эх, Ленка! Почему ты мне не ответила? Я так ждал твоего письма. И город Великие Луки хотелось бы мне посмотреть. Особенно старинную реку Ловать. В школе я тоже что-то слышал про водный путь из варяг в греки...

Мне не хотелось думать о Ленке плохо. Впервые я ее увидел в Исаакиевском соборе. Два года назад. Меня вдруг потянуло посмотреть на Ленинград с высоты птичьего полета. Это было в последний день моего летнего отпуска. Вместе с группой я поднялся на самый верх. Экскурсовод что-то рассказывал об архитектуре собора, а я смотрел на город. Прямой, как луч, Невский, Дворцовая площадь, Казанский собор, набережная Лейтенанта Шмидта. Прекрасен Ленинград, что и говорить! Отсюда я увидел и теткин дом с красной крышей, Марсово Поле... А потом я увидел Ленку. Она тоже не слушала экскурсовода. Высокая, стройная, с огненной копной рыжих волос на голове. Большие серые глаза немного грустные. Она была в джинсах и белой рубашке с закатанными рукавами. Руки тонкие, пальцы с маникюром длинные. Девушка смотрела с верхотуры на город, будто прощалась с ним. Мне это было понятно. Вот бывает так: случайно встречаются в большом городе два человека и думают об одном и том же. Потом я у Ленки спрашивал, что она тогда чувствовала? На смотровой площадке? Оказалось, то же, что и я.

— Уезжаете? — помнится, спросил я. — Прощаетесь с Ленинградом?

— Утром отчаливаю, — вздохнула она.

Я тоже уезжал утром, только в другую сторону.

Мы спустились с Ленкой вниз. Молча прошли один квартал, другой. Не очень-то я умею развлекать девушек, причем малознакомых. Боялся неосторожным словом спугнуть то хорошее, что почувствовал к этой девушке, симпатичной и не воображале. Понравится мне девушка, и я иду с ней и молчу, как истукан. Она уйдет, а я только тогда вспомню, что даже телефон забыл спросить. Я думал об этой девчонке в джинсах, мысленно наделял ее всеми земными добродетелями. Люди, которые нравятся друг другу, обязательно приукрашивают один другого. И, по-моему, это очень хорошо. Если будешь думать о близком человеке хорошо, то он обязательно станет лучше. Человек стремится к идеалу. А идеал выдумал человек.

Ленка молчала и я молчал. Наконец, я спросил, где она живет? Ленка жила на Васильевском острове, пятая линия. До ее дома еще далеко и я стал свободно себя чувствовать. На троллейбус нам и в голову не пришло сесть. А потом мы вдруг разговорились. Ленка рассказала о себе, об институте — она перешла на третий курс — о гречихе. Я не мог ей рассказать всего, что знал. Но не стал и придумывать лишнее. Сказал, что я летчик, летаю на сверхзвуковых машинах и еще сказал, что люблю свою профессию.

Мы дошли до ее дома, повернули обратно. Дошли до моего дома, потом снова до ее. А потом я ей предложил пойти куда-нибудь поужинать.

Мы с трудом прорвались в ресторан «Нева». Швейцар с пышными черными усами предупредил нас, что ресторан работает до одиннадцати часов. Мы пришли в восемь. И почему ему взбрело в голову, что мы будем там сидеть три часа?..

Однако, он оказался прав: мы в числе последних покинули ресторан с большой белой колонной в вестибюле. Видно, у швейцара наметанный глаз. Когда мы выходили, он с интересом посмотрел на порозовевшую оживленную Ленку и подмигнул мне. Я чувствовал легкое опьянение и весь мир мне казался нежно-розовым, как зал ресторана, и хорошим. Я улыбнулся и протянул швейцару рубль.

— Не берем, — строго ответил швейцар. — Не за что. Не сезон.

Мне стало стыдно и, кажется, я сразу протрезвел.

Ленка взяла меня под руку и мы пошли по Невскому. И хотя знаменитый проспект был весь в огнях, небо было светлое, а над куполом Казанского собора полыхал закат. Совсем не чувствовалась ночь. А ведь белые ночи давно прошли.

— Не хочется уезжать из Ленинграда, — с грустью произнесла Ленка. — И почему эту гречиху нельзя выращивать на площадях и вдоль проспектов? Ты видел гречиху в цвету?

Видел. Когда гречиха цветет, кажется, что на полях выпал розовый снег.

— Последний день перед отъездом — мой, — продолжала Ленка. — Я в этот день ни с кем не встречаюсь. Брожу одна. Так мне лучше с Ленинградом прощаться. А в Великих Луках я лишь каждый вечер слышу по телевизору какая погода в моем родном Ленинграде...

— Давай будем бродить до утра? — предложил я. — Прощаться.

— А чемодан?

Я остановил такси и мы заехали к Ленке за вещами. Я подождал ее в машине. Я думал, она будет с час копаться, собираться, но она вернулась с чемоданом и плащом через пять минут.

— А теперь поедем за твоим чемоданом, — сказала она.

— У меня сумка, — улыбнулся я.

Вещи мы сдали в камеру хранения. Мы оба отправлялись с Московского вокзала. До Бологого нам было с ней по пути. Я не долго думая, сдал в кассу свой билет и взял в воинской кассе другой, на Ленкин поезд. Пусть у меня будет пересадка, зато мы поедем почти четыре часа вместе! Если бы не служба, я проводил бы ее до Великих Лук, с удовольствием посмотрел бы на ее гречиху...

Ночь была теплой. Мы вышли на набережную. Постояли на Дворцовом мосту, потом на Кировском, на Литейном. Вода в Неве была глянцевой, с бликами. Она колыхалась внизу, плескалась в гранитные берега. На тихих волнах дремали чайки. Со стороны Финского залива пришел весь в ярких огнях речной трамвайчик. Слышалась музыка. Волна разбежалась и гулко ударилась о парапет.

— Лена, — сказал я, — мы с тобой пять часов знакомы, а у меня такое ощущение...

— Будто бы меня знаешь всю жизнь, — подсказала она.

Я рассмеялся. Почему нам на ум приходят избитые слова? Неужели нельзя выразиться попроще?

— Ты мне очень нравишься, — сказал я. — Я это почувствовал там, на Исаакии... И мне до смерти хочется тебя поцеловать!

Я сказал самые простое слова и выразил в них все то, что сейчас происходило со мной. И вместе с тем уверен, что точно такие слова до меня произносили тысячи влюбленных на разных языках мира. И после меня будут их произносить!

Девушка ничего не ответила. Она смотрела на воду. Рыжие, с блеском, волосы ее щекотали мою щеку, я чувствовал запах ее духов. Я положил руку на ее худенькое плечо, придвинул к себе. Она не отодвинулась. Повернулась ко мне и сказала:

— Не надо, Иван. Я тебя прошу...

И так отвечали парням миллионы девушек. И на разных языках. Я все-таки поцеловал ее. Она не обиделась, но и не ответила мне. И тут я подумал, что ведь ничего не знаю о ней. Может, у нее есть парень? Там, в Великих Луках. И она вместе с ним выращивает особый сорт медоносной гречихи?.. И она любит его. И вот сейчас думает о нем. Мне очень захотелось спросить об этом, но я не решился. Надо не лезть к ней с глупыми расспросами, а радоваться, что девушка подарила этот чудесный вечер мне, а не другому.

Мы гуляли по ночному притихшему городу и разговаривали. Ленка была очень неглупой девушкой. Мне было приятно разговаривать с ней. Иногда у нас возникал спор. И я, забыв, что мы всего шесть часов знакомы, резко выговаривал ей. Кажется, мы спорили о ленинградских пижонах. Мне не нравился их вызывающий вид, броская манера одеваться. Ленка говорила, что одежда — это еще не все. И, возможно, эти ребята очень хорошие. Наверное, я был не прав. Просто я уже ревновал Ленку к этим парням, но признаться, что меня занесло, я не мог. Гордость, видно, мешала. И потом мне довелось в отпуске столкнуться с одной компанией юных пижонов...

К отправлению поезда мы окончательно разругались. Сидели в зале на широкой вокзальной скамье и смотрели в разные стороны. Это было глупо. Когда открыли на перроне ларек, я принес в бумажных стаканчиках теплое какао и две слойки с маком. За едой мы помирились.

А потом в вагоне я все время смотрел на часы и с ужасом дожидался, когда приедем в Бологое. Мы всю ночь бродили по городу, но спать не хотелось. Ни мне, ни ей. А когда, наконец, прибыли в Бологое, я прочитал в Ленкиных глазах нежность и растерянность. Она положила мне тонкие руки на плечи с погонами лейтенанта ВВС и, не стесняясь людей, поцеловала в губы.

— Лена... — бормотал я. — Леночка...

— Мы встретимся, — сказала Ленка. — Честное слово, встретимся!

И мы встретились. В новый, 1970, год. Была нелетная погода и я отпросился у командования на четыре дня. Я приехал в Великие Луки, где Ленка училась на агронома. Я жил в гостинице «Ловать», вернее, ночевал, потому что мы с Ленкой не расставались весь день. Я познакомился с ее подругами. И они, как только я появлялся в комнате, тотчас уходили, давая нам возможность с Ленкой побыть одним...

И вот сейчас я подумал, что за эти две встречи Ленка ведь ни разу мне не сказала, что любит меня. И в письмах, нежных и грустных, она осторожно писала мне о своих чувствах. Стоит ли удивляться, что она мне не ответила на последнее письмо? Может, она меня и не любила.

И все, что у нас произошло — это просто небольшое любовное приключение... Для меня, наверное — любовь, а для нее — эпизод.

Я шагал вдоль шоссе и твердил себе, что хватит думать о Ленке! Ну бывает в жизни всякое, ошибся. Пусть она хорошая, просто замечательная, но не для меня, демобилизованного офицера в тридцать пять лет. Может быть, все-таки зря я так и не спросил: есть у нее парень, или нет?

Солнце медленно садилось. Из кабины самолета оно в эту пору кажется овальным, лохматым и очень одиноким на синем небосводе. И облака, подсвеченные сверху, выглядят совсем иначе, чем когда на них смотришь с земли. От деревьев опрокинулись на шоссе длинные тени. До станции еще пять километров. Из тридцати двадцать пять километров пути я думал о Ленке. На обдумывание дальнейшей своей судьбы у меня осталось пять километров. Пять тысяч метров. Я поднимался на истребителе на 20 тысяч метров над землей... Можно ли за такой отрезок дороги решить важный жизненный вопрос?..

Надо мной невысоко пролетел ястреб. Плавно развернулся над шоссе и, не дрогнув ни одним пером, исчез за вершинами деревьев. Над сосновым бором плыли облака. Они больше не заслоняли солнце. Лучи просвечивали их насквозь. Откуда-то из глубины леса пришел однообразный звук: «Ку-ку! ку-ку!» Я не стал спрашивать у кукушки: «Сколько лет мне жить?» Наверное, еще много.