Дети ада

1

Аня готовила ужин на кухне, а Иван, растянувшись на тахте, смотрел заинтересовавшую его передачу по телевизору: бойкому черненькому корреспонденту давал интервью Андрей Семенович Глобов, пожалуй, самый активный и постоянный их клиент. По таким пустякам, как воровство, рэкет, миллионер не обращался к ним — он давал задания посерьезнее, например, последить за своими сотрудниками, компаньонами, расследовать какую-нибудь аферу в его сложном большом хозяйстве. Недавно Глобов приобрел на заводе пять новеньких «КАМАЗов» с прицепами. Были у него и военные грузовики, проданные ему по конверсии. Трудности с продовольствием его фирмы не касались. Грузовой транспорт с нарядами, путевками, подписанными влиятельными людьми Санкт-Петербурга ездили в республики бывшего СССР и привозили оттуда все, что нужно было. Даже замороженные мясные туши, колбасу, коньяк, промышленные дефицитные товары. Покупал Андрей Семенович все оптом по цене ниже рыночной. «КАМАЗы» везли в другие республики, теперь их называли независимыми суверенными государствами, импортные холодильники, видеотехнику, одежду, продукцию санкт-петербургских предприятий. Импортные партии товаров Глобов получал из-за рубежа, там у него были прочные связи с бизнесменами, они законно оформляли все сделки. Открыл за рубежом миллионер несколько своих филиалов. Он как раз сейчас рассказывал, что с зарубежными бизнесменами приятно иметь дела — они честны, пунктуальны, обязательны. Что обещают, то всегда выполняют, чего не скажешь про отечественных предпринимателях.

На даче в Комарово Иван познакомился у Глобова с его новым советником по культуре, литературе и науке. Странное впечатление произвел на Рогожина новый сотрудник миллионера. Был он невысокого роста, глаза бледно-голубые, невыразительные, цвет чисто выбритого лица золотушный, курчавые волосы зачесаны назад. Они имели странный красноватый оттенок, будто подкрашены суриком. Звали его Пал Палыч Болтунов. Редкий человек так оправдывал свою фамилию, как он: язык нового сотрудника будто пропеллер во рту!

Говорил на любые темы, проявляя завидную эрудицию. Голос негромкий, тусклый, но в нем чувствуется уверенность в себе. Слушать его было интересно. И вместе с тем в Пал Палыче чувствовалась какая-то фальшь, искусственность. Ни о ком он хорошо не отзывался, но и не очернял, отделывался пустыми незначительными характеристиками с долей сарказма и насмешки. Считал себя знатоком литературы, небрежно отзывался о крупных писателях, с которыми якобы был накоротке. Андрея Семеновича он просто очаровал. Три тысячи рублей определил ему зарплату миллионер, причем обязанности Пал Палыча были весьма расплывчаты. Работал он до прихода к Глобову на «ниве просвещения», как сам выразился Болтунов. С таким хорошо подвешенным языком только и можно давать советы и без умолку болтать... Глобов сказал, что у нового советника по культуре оказались большие способности не только в области просвещения, но и в торговом бизнесе. Пал Палыч заключил для него несколько выгодных сделок с издательствами и бумажными воротилами, что позволило быстро и без хлопот издать три детектива, принесших хорошую прибыль. И это сейчас, когда бумага сильно подорожала, как и услуги типографии, книготорга. Болтунов оформил контракт с мурманчанами на поставку прямо из порта в Санкт-Петербург партии стиральных машин и шведских холодильников. Пал Палыч и не скрывал, что сейчас умные люди, к которым он безусловно и себя причислял, уходят из гуманитарной науки в сферу крупного бизнеса. Наша соцкультура захирела, оказалась несостоятельной и ей грозит полный упадок. Это при господстве партии навязывались народу «гении» и «таланты», украшенные премиями и наградами. Сейчас все они превратились в пустышек. Будто их и не было никогда. Тут он был прав, Пал Палыч!

И вот сейчас в студии на Чапыгина Глобов и кудрявый Болтунов сидели за круглым столом в компании ведущего экономиста и пространно размышляли о путях современного бизнеса в России. Глобов мог себе позволить быть в свитере и замшевой куртке — белые рубашки и галстуки он не терпел — Пал Палыч был в темном костюме, при галстуке, держался он все же скованно, по-видимому, был редким гостем на телевидении. Он напряженно смотрел на ведущего, а руки его скручивали и раскручивали листок бумаги. Отвечал он на вопросы ровным монотонным голосом, но по существу. Часто откашливался и сглатывал слюну. Экономист тоже был в костюме, а ведущий — бородатенький с плешью длиннолицый мужчина лет тридцати с крупным носом красовался в пушистом свитере с широкой поперечной полосой на груди. На столе стояла пепельница, Глобов и Болтунов курили, а ведущий и экономист нет.

— Расскажите, Андрей Семенович, о вашей первой удачной сделке, — вкрадчиво спрашивал ведущий, теребя пальцами ворот, очевидно, свитер наколол ему худую шею. — Ну, когда вы почувствовали вкус к бизнесу?

— Два года назад я впервые пошел на биржу, — начал Глобов. — Присмотрелся как там заворачивают делами ребята и понял, что тут-то и делаются большие деньги без всяких трудов, а мне тогда позарез необходим был начальный капитал для бизнеса в издательском деле. Я выискивал на бирже бумажника, мне нужно было двадцать три тонны офсетной бумаги для книги...

— А какую книгу вы собирались выпустить? — влез ведущий. — Современного автора или...

— Или, — улыбнулся Андрей Семенович. — Современных авторов, пожалуй, кроме Пикуля, никто не покупает сейчас... Думаю, что они слишком уж много восхваляли партию, Советы... Нет им веры у читателей. Появилась возможность печатать книги, которые раньше запрещались. Пока книжный рынок не насытится невиданной ранее у нас литературой, до тех пор современным авторам, даже талантливым, придется подождать своей очереди.

— И долго им ждать?

— Я не пророк, — ответил Глобов. — Бизнесмены бросились было издавать в свое время удравших из СССР литераторов, но потерпели провал: оказалось, многие из них далеко не талантливы. Вопили на весь мир, что их острые честные романы не печатают в России, а когда напечатали, читатели не стали их покупать, потому что это оказалось чистой воды графоманией...

Болтунов утвердительно кивнул кудрявой головой и заметил:

— Их и за границей-то издавали мизерными тиражами, там их тоже почти никто не покупал.

— Мы отвлеклись от главной темы... — вмешался ведущий. — Кажется, речь шла о бизнесе?

— На бирже я познакомился с посредниками, примелькался там. И вот однажды подходит ко мне мужичонка в мятом дешевом костюмчике, явно провинциал, и говорит, что хочет продать десять тонн пшеницы. Я хотел было сказать, что зерно меня не интересует, но тут вспомнил, что один суетливый гражданин из южной республики совсем недавно спрашивал про пшеницу...

— И тут в вас проснулся бизнесмен! — с улыбкой вставил ведущий.

— Он никогда во мне и не спал, — ответил Глобов. — Чтобы быть биржевиком, необходимо обладать отменной памятью ко всему прочему. Мужичонка назвал свою цену, я, естественно, стал торговаться, хотя мало смыслил в зерне и ценах на него. В общем, договорились, что окончательный ответ я дам ему через два часа. Бросился искать южанина, нашел его через администратора биржи — имя я его запомнил — в гостинице «Россия». Тот заинтересовался моим предложением, конечно, пришлось и с ним поторговаться, только на этот раз я не сбивал, а набивал цену... Эта операция в общей сложности заняла у меня четыре часа, а в карман я положил комиссионных за посредничество несколько десятков тысяч рублей.

— Это и есть наш современный бизнес, — вставил Болтунов. — Конечно, мы еще не привыкли к подобным, методам и некоторые моралисты застойных времен осудят нас.

— Не кажется ли вам, уважаемый Андрей Семенович, что это... как бы сказать... — тягуче замямлил экономист.

Пал Палыч взглянул на экран, пожал плечами и скупо улыбнулся, показав золотые зубы, мол, что я говорил?..

— Я вас понял, — обаятельно улыбнулся Глобов. — Нет, не кажется, что я кого-либо надул, господин...

— Илья Иосифович, — подсказал ведущий и сострил. — Я не обижусь, если назовете меня товарищем.

— А вы знаете, что такое товарищ? — блеснул эрудицией Пал Палыч. — Это от слов товар и щи.

— Товарищем называли судейских работников, были товарищи министров, — счел нужным дополнить скучный экономист. Чувствовалось, что он игнорирует Болтунова: ни разу не взглянул на того, а когда Пал Палыч заговаривал, презрительно усмехался и отворачивался, как от надоедливой мухи.

— Глядите сами, — продолжал Андрей Семенович, — саратовский мужичок, предложивший мне зерно, получил то, что хотел и уехал очень довольный, южанин и того больше был счастлив, у них там трудности с хлебом, а деньги девать некуда, а я получил сумму, которую тут же пустил в издательский оборот. В итоге все довольны. В том числе и читатели, книжку-то в один день раскупили!..

— Ваня, ужин на столе, — позвала Аня.

— Еще пять минут, — сказал Иван. — Тут мои знакомые выступают...

— Не надоело тебе, дорогой, этих болтунов слушать? — она равнодушно взглянула на экран, пожала плечами и снова скрылась в кухне. Как и любая хозяйка она не терпела, когда к столу опаздывают, но Ивану очень уж хотелось досмотреть эту передачу до конца.

Держался миллионер в студии с надписью «прямой эфир» свободно, вот только крупный прямой нос заблестел от яркого света юпитеров. Блестела плешь и у ведущего, а рыжеватые волосы Болтунова стали почти красными. По укоренившейся привычке, Андрей Семенович иногда указательным пальцем щупал верхнюю губу, будто приглаживал несуществующие усики. В уголках умных глаз собрались мелкие морщинки, зачесанные назад волосы казались глянцевыми.

— Что такое в нашей стране бизнес? — снова влез в беседу Болтунов. — Это новое непонятное еще многим явление...

— Чего уж тут непонятного! — презрительно хмыкнул экономист. — Бизнес и надувательство наивных граждан несовместимы в цивилизованной стране.

— То в цивилизованной! — возразил Глобов. — А у нас все принимает уродливые формы, начиная от моды и кончая бизнесом.

— Это верно, — с умным видом кивнул головой экономист.

— Сколько у вас на сегодняшний день миллионов? — задал бестактный вопрос ведущий Илья Иосифович. Плешь его чуть ли не пускала зайчики в экран.

— Много, — улыбнулся Глобов. — Но деньги у меня всегда в обороте. Стоит их придержать, как инфляция сразу же вводит бизнесмена в убыток. Вот почему деловые люди готовы давать огромные проценты банкам и частным лицам, лишь бы получить крупные суммы. Чем больше денег в обороте, тем больше и прибыль: хватает нам, бизнесменам, и тем, кто дал в оборот.

— Наша корпорация, — снова солидно вступил в разговор Болтунов. Сидит на стуле, как аршин проглотил, а лицо — бесстрастная маска, — не забывает и о неимущих: каждый месяц какую-то сумму мы переводим в разные благотворительные фонды. Поддерживаем, например, частный модернистский театр. Создаем и свой благотворительный фонд для сотрудников.

— Сколько вы даете театру, если не секрет? — поинтересовался ведущий. — Какова сумма?

Что-то в нем было неприятное. Даже настырность — нынешние тележурналисты, очевидно, копируя зарубежных коллег, стали бесцеремонными, даже наглыми — в Илье Иосифовиче сквозило нечто покровительственно-снисходительное по отношению к присутствующим, дескать, тут главный я, что хочу, то и ворочу...

— Что вы все о деньгах? — довольно резко заметил ему Андрей Семенович. — У меня есть бухгалтеры, компьютеры, счетные машины, даже машинка для проверки на фальшивость валюты... Разве я могу все цифры в голове держать?

— Могли бы вы купить нашу телерадиокомпанию? — не моргнув глазом, наступал Илья Иосифович. — Мы тоже подумываем, как бы освободиться от государственной опеки. Стать совсем самостоятельными.

— Наверное, мог бы, только она мне и даром не нужна, — рассмеялся Глобов. — Скажу вам честно, более скучного телевидения, чем наше — питерское — да и московское, тоже нет нигде в мире. Даже ваша реклама, на которой вы делаете большие деньги, раздражает телезрителей! Вы назойливо рекламируете то, что девяносто девять процентов населения не способно купить. Да еще на свободно конвертируемую валюту. У кого она есть? Даже далеко не у всех кооператоров. А вы гоняете ролики по десять раз в день.

— Это уже наш бизнес, — ответил ведущий. — Без рекламы мы пропадем. А кому нужна реклама? Разумеется, богатым людям.

— Бедные могут выключить телевизор, — не очень-то умно заметил Пал Палыч. И опять кашлянул, прикрыв рот ладошкой.

— Реклама — двигатель прогресса, — заметил экономист. — Просто наш народ еще не привык к ней.

— Пока люди бедны, они будут плеваться, глядя на вашу рекламу... — начал Андрей Семенович.

— Не нашу, а вашу, — улыбнулся Илья Иосифович. — Богатые платят за рекламу, а наше дело гонять ее по телевизору.

— Ну и гоняйте! — махнул рукой миллионер. — Я вашим клиентом никогда не буду.

— А у вас много валюты? — не унимался ведущий. — Рубль дешевеет, богатые люди покупают доллары, марки, фунты.

— Если вы ни о чем другом не можете говорить, давайте на этом и закончим, — вдруг жестко произнес Глобов. Лицо стало угрюмым. — Показали телезрителям советского миллионера и достаточно.

— Бывшего советского, — промямлил экономист, которому так и не дали развернуться. — Разве вы забыли, что СССР не существует? Да и СНГ непонятно, что такое. Рвутся экономические связи, грядут кризис и хаос...

— Если бы я принимал близко к сердцу все наши политические игры, то давно бы уже разорился, вылетел в трубу, делая ставки на наших убогих политиков, дерущихся за власть. К счастью, многие из них настолько мелки и ничтожны, что если и оказывают какое влияние, так это на биржу. Только благодаря им доллар все выше поднимается по отношению к рублю. Но это ведь чушь! Банка пива стоит доллар, эта же банка продается за шестьдесят рублей. А доллар стоит уже больше двухсот рублей! Любому мало-мальски сведущему человеку ясно, что тут какая-то ненормальность, проще — надувательство! Кто покупает доллары и набивает на них цену? Богатые люди, делающие миллионы. А раз рубль падает, экономисты предвещают гиперинфляцию, значит, от рублей нужно любым путем освобождаться. И вот платят за доллар любые деньги. У кого миллионы, тот не будет торговаться. А глядя на курс рубля и доллара, мелкие кооператоры тут же взвинчивают цены на все товары иностранного производства и в результате страдают простые люди. В магазинах тоже все дорожает.

— Значит, вы убежденный противник валюты... — ехидно заметил Илья Иосифович.

— Я бизнесмен и валюта мне так же необходима, как и всем другим. Я ведь имею дела и с зарубежными фирмами.

— Ходят сплетни, Андрей Семенович, что у вас в Дании роскошная вилла?

— Это идея, — улыбнулся Глобов. — Нужно будет об этом подумать. Кстати, там вилла обойдется мне дешевле, чем дача под Москвой.

— Неужели вы собираетесь нас покинуть? — всплеснул руками ведущий. Он явно издевался над миллионером.

— Вас — да! — невозмутимо ответил Андрей Семенович. — Это мое первое интервью на питерском телевидении и, надеюсь, последнее...

Ответ Глобова понравился Ивану. Последние годы на телевидении ведущие все больше вели себя развязно, позволяли себе плоские шуточки, непозволительные намеки. Да и другие выступающие старались не отставать от них. Наверное, правильно, что стало свободнее, непринужденнее. Стоит вспомнить телевидение застойных лет, когда каменные лица дикторов, политиков, ведущих передачи вызывали скуку и тоску. А эти восхваления партийных лидеров? Разыгрывались целые спектакли награждений, когда косноязычный Брежнев вешал Золотые Звезды Героев на груди космонавтов, артистов, писателей. И противно было слышать их благодарственные речи, умильные лица, верноподданнические поклоны и заверения, что будут и впредь служить делу Партии, славить ее и ее вождей...

Понимая, что Аня злится, он с сожалением выключил телевизор и пошел ужинать, подумав, что надо было в свое время купить маленький телевизор на кухню. Теперь не купишь! Даже портативный аппарат стоит больше 30 тысяч...

Аня сделала на ужин картофельные котлеты из германского порошка. На вкус не отличишь от натуральных, вот только никакой подливки не было. А хорошо бы грибную! В этом году Иван и в лесу-то почти не был, если не считать редких прогулок летом в Плещеевке... Антон прислал письмо, в котором сообщил, что 12 куриц за одну ночь пропали, а козу, по-видимому, кто-то ударил поленом, у нее случился выкидыш. В общем, в деревне жить тоже тяжело стало.

Ворья расплодилось вокруг много, тащат все, что плохо лежит, особенно съестное. Ночью украли с веревки выстиранное белье. У соседей прямо из хлева увели подсвинка. Суда над бандюгами все еще не было, Пашка-Паук гуляет на воле и при случае мелко пакостит, наверное, придется еще раз накостылять ему по шее. Злобная Зинка-почтарка на днях довела Татьяну до слез, а Игорька огрела по ногам прутом ни за что. Если жена спустила ей, то сынишка вечером камнем разбил ей стекло в раме. Пришлось ему, Антону, вставлять... Из города приезжал следователь, расспрашивал про кражу, Паука, но и словом не обмолвился про Колю Белого, Петю Штыря и дядю Володю. Надо полагать, бандиты не сообщили, что Антон и Иван у них побывали и отобрали часть вещей и оружие. Да и зачем им было на себя лишнее навешивать? Штырю наложили гипс на сломанную руку. Милиция, как они и предполагали, мало проявляет интереса к краже у Антона. Ограбления происходят каждый день и в городе и в деревнях. У одного хозяина увели со двора лошадь, забили в лесу и разделали на мясо, с молокофермы украли две коровы, до сих пор не нашли, нет такой дачи в окрестностях, где бы воры ни побывали. Тащат посуду, молотки, даже гвозди... Судя по тому, что Пашка почти каждый день пьян, не обходится и без него. Дядя Володя скорее всего отделался легким испугом — он сам не залезал в дом, помог лишь перевезти вещи, дескать, не зная, что они ворованные. У него даже не взяли подписку о невыезде. По-видимому, у него есть свой человек в милиции. Об этом Антон узнал от участкового, приезжавшего по какому-то делу к Пашке-Пауку. И Штырь с Белым всячески выгораживают дядю Володю. Наверняка, он у них «пахан». Он, Антон, не собирается спускать ворюгам: будет писать в Псков и Москву, чтобы всех участников привлекли...

— Твои клиенты трепались с экрана? — спросила Аня, сидя напротив на табуретке. — Богатые предприниматели? Или преступники? Теперь модно их показывать.

— Противный был ведущий, — сказал Иван, терзая вилкой поджаренную котлету. — Наш клиент Глобов хорошо ему врезал под конец! Так и норовят публично заглянуть в чужой карман. На словах говорят, что предпринимательство, биржи, кооперация — все это приметы времени, это хорошо, а внутренне не могут скрыть свою черную зависть к преуспевающим людям. Как крепко въелась в кровь и плоть людей уравниловка, желание всех поставить под одну гребенку!

— Можно подумать, что ты любишь богатых! — усмехнулась Аня.

— Глобов мне нравится, — сказал Иван. — Он не откровенный хапуга, кое-что отдает и бедным людям. Вон театр содержит на свои деньги.

— Не смогла я достать к картофельным оладьям сметаны, — вздохнула Аня. — Плохая я хозяйка, Ваня?

— Не прибедняйся, — улыбнулся он. — Все очень вкусно и без сметаны.

— Это ты такой невзыскательный у меня. Конечно, я бы приготовила что-нибудь получше, но нет продуктов, в холодильнике пусто.

— Нам же Глобов предложил отовариваться у него в конторе! — вспомнил Иван. — А он тоннами закупает в других городах и республиках продукты, да и стоят они у него дешевле, чем на рынке.

— Где это? — оживилась Аня. — Только бы не было проклятых очередей! Я измучилась в них часами стоять. Люди занимают очереди с четырех утра. И знаешь кто? Старики и старухи. Скупают в магазинах все, что можно и тут же на тротуаре предлагают уже по рыночной цене. Что же такое творится, Иван? Неужели вся страна стала спекулянтом?

— Хорошо сказано! — оценил точное наблюдение он. — Никто ничего теперь не производит, а деньги делают на перекупке, перепродаже, спекуляции, обмане... Только не сама страна стала спекулянтом, а наши правители сделали ее такой. Твердят о голоде, холоде, а посмотри, никто из города не рвется в деревню?

— А что там делать? — спокойно заметила Аня.

— Пахать, косить, скотину выращивать...

— Милый, мы можем спокойно поужинать, а? Ты вчера принес какой-то новый фильм, после программы новостей включим видик, и посмотрим? Ну, сколько можно о политике, голоде, холоде, бедности, ей-Богу! Мне хочется волком завыть.

— Наверное, волчицей? — улыбнулся он. — Такая у нас проклятая жизнь, что довольных, спокойных людей почти не осталось... Вон даже миллионер Глобов сегодня вспылил на передаче.

— Чай или кофе? — предложила Аня. — Только молока нет, а на ночь пить черный кофе вредно. Не заснем.

— Значит, чай.

Аня была в стеганом халате, в разрезе виднелась ее заметно округлившаяся грудь в черных чашках нового лифчика. Прежний уже не вмещал. При свете лампочки под зеленоватым абажуром темно-серые глаза ее казались янтарными, каштановые волосы отросли и пышно спускались на плечи. На пальце поблескивало тонкое золотое колечко, подаренное Иваном. Камень был как раз под цвет глаз молодой женщины. Нет, он не купил его, за золотом и серебром в магазинах растягивались каждое утро длинные очереди, состоящие в основном из граждан южных республик. Они в течение часа скупали все, что блестело под стеклами витрин и магазин закрывался — это «Бирюза» на Невском. Граждане из южных республик шныряли по городу как черные тени, их можно было увидеть везде, особенно много у магазинов, торгующих дефицитами. Не меньше толпилось в очередях и граждан из Прибалтийских республик. Эти больше охотились за дорогой видеотехникой, кассетами, фирменными холодильниками. Все бывшие «братья навек» скопом сбрасывали с каждым днем все больше обесценивавшиеся рубли в крупнейших городах России как в помойку. Вывозили все, что можно. В основном на них работали кооперативные ларьки и магазины. Из России вывозилось все, а в Россию ничего не ввозилось из этих самых республик. Там уже действовали таможни, а на наших границах — ничего. Русский народ молча с затаенной злобой взирал на все это. Но долго подобное продолжаться не могло. Если российское правительство своим молчанием как бы поощряло этот бессовестный грабеж, то в народе медленно нарастал протест. Так в океане где-то в темной глубине перед страшной бурей-цунами начинает нарождаться та самая гигантская волна, которую принято называть девятым валом. Волна, сметающая все на своем пути... Неужели дойдет до этого?

Иван часто задумывался над великотерпением русского народа. Эти жалкие манифестации на Дворцовой площади — это не народ. Там будоражили толпы случайных людей так называемые демократы, но у народа веры им уже давно не было. Да и непонятно, что они хотят? То выступают за мэра, то предлагают свергнуть его и мэрию. И дураку было ясно, что идет мелкая, грязная борьба за власть. А чтобы придать видимость народного возмущения и зазывались разные бездельники на митинги и манифестации. Кого заманивали подачками, кого выпивкой, а кого просто порезвиться...

Девятый вал... Это революция, кровавая война, брат на брата, сын на отца! Но это же все было в 1917! Неужели история повторяется? Неужели русский народ ничему не научился за почти вековое господство большевизма? Девятый вал не только все разрушает и очищает — он несет на гребне пену, грязь, отбросы...

Кольцо с крошечным алмазом осталось у Рогожина от покойной матери. И вот теперь он счел нужным подарить его на день рождения Ане Журавлевой. Пришлось ей рассказать, как погибли родители, хотя об этом он не любил говорить, а если спрашивали, то отмалчивался или отвечал, что у него нет родителей. Многие знакомые считали, что он воспитывался в детдоме. Лишь Тимофей Викторович Дегтярев знал правду.

Случилось это в августе 1980 года. Отец Василий Васильевич и мать Дарья Ивановна в восемь утра вылетели на «ТУ-134» из аэропорта Пулково в Симферополь. Было время летних отпусков и родители по путевке отправились в санаторий, в Ялту. Отец был по профессии следователем прокуратуры по особо важным делам. Особо важными делами считалось раскрытие в Ленинграде убийств. И отец раскрывал их, не считаясь со временем и здоровьем. Иван с самого юного возраста редко видел отца дома. Дважды в него стреляли: один раз из украденного у милиционера пистолета, во второй раз из обреза. Раны оказались несмертельными, хотя отцу пришлось каждый раз проваляться в больнице по месяцу. Врачи утверждали, что он родился в рубашке: оба раза пуля и крупная дробь угодили в левую часть груди почти в одно и то же место, очень близко от сердца.

Мать была учительницей, преподавала химию в средней школе. Иван был единственным сыном у них...

Узнал он об авиакатастрофе только через две недели: десантный полк, в котором он служил, был в летнем лагере. Ближайший населенный пункт находился в сорока километрах. В те времена не принято было оповещать население о катастрофах и землетрясениях, как и столкновении и авариях железнодорожного транспорта. По-видимому, тупоумные правители-маразматики полагали, что в бесконечно строящемся и развивающемся социалистическом обществе не должно быть никаких катастроф и стихийных бедствий. Иван еще мальчишкой слышал по телевидению, как генсек где-то за рубежом (у нас бы подобного не допустили!) ответил на вопрос журналиста: «Какова в СССР смертность?» Он гордо сказал: «У нас нет никакой смертности!» Целые регионы отравлялись радиоактивными отходами, загрязнялись моря, умирали тысячи людей, даже не зная, из-за чего... Об этом не писалось, не говорилось.

Рогожину дали недельный отпуск и он прибыл на место катастрофы, впрочем, все уже было убрано, вывезено, что осталось от 165 пассажиров символически похоронено, а так как осталось очень мало, да и неизвестно было, кому принадлежат разрозненные останки, тот, кто раньше приехал и собрал их, тот и похоронил у себя на родине. Ивану ничего не осталось, кроме рваного с зазубренными краями куска опаленного дюралюминия, подобранного им на месте падения самолета, вернее, какой-то части его — лайнер взорвался в воздухе на высоте восьми тысяч метров. Так что могилы родителей не существовало, их могилой стала обширная площадь гористой возвышенности без названия и разряженная атмосфера. Кусок обшивки самолета Иван хранил в письменном столе под альбомами.

А золотое колечко он нашел, вернувшись из армии, в материнских вещах. Драгоценностей у них в доме не было. Поколение его родителей жило скромно, без всякой роскоши. Поколение честных людей. В его отсутствии в двухкомнатной квартире больше года жил с женой и дочерью слушатель Военной академии связи майор Демидов, друг отца. Иван сам отдал ему ключи. Майор уже готовился к защите диплома, когда Рогожин демобилизовался. Ивану присвоили звание лейтенанта, уговаривали остаться, но он никогда не хотел быть военным, как и следователем, но вот так все сложилось, что он сейчас занимается почти тем же, чем до самой трагической смерти занимался отец. С семьей майора всего-то они прожили вместе два осенних месяца. Демидов с женой уехали в Пермь, а Иван остался один в своей осиротевшей квартире, из окон которой он в любое время мог любоваться красивым Спасо-Преображенским собором. Иногда он безмолвно обращался к Богу: зачем он взял на небо отца и мать? Им бы еще жить и жить...

— Ваня, я больше не могу работать в своей сумасшедшей конторе, — пожаловалась Аня, стоя к нему спиной у мойки.

— Переходи к нам, — сказал он, вертя в пальцах блестящий ножичек с пилкой для ногтей. Хотя он им никогда не пользовался, но носил в кармане куртки или пиджака. У него вошло в привычку, когда задумывался в одиночестве вертеть наподобие четок эту блестящую изящную штуковину с зелеными инкрустированными накладками. Руки были заняты, а голова работала сама по себе. Делал он это и стоя в засаде или наблюдая за объектом. Вспомнил, что и отец любил вертеть в пальцах расческу или зажигалку. Неужели и такие пустяки передаются по наследству?..

— Завтра же подаю заявление, — решительно произнесла Аня. — Люди такие злые стали! Приходят в контору, скандалят по каждому пустяку, одна бабка с полчаса кричала, что мы, работники жилищной конторы, разворовываем всю гуманитарную помощь, которую присылают из Америки и Германии таким, как она, то есть, бедным. Она, бабка, дескать, никак не может получить несчастную банку консервов или сухого молока. Талдычат по радио, телевидению, что отовсюду приходит в Питер помощь, а где она? Где эти десятки тысяч тонн продуктов? Почему их не раздают бедным?..

— Может, нет дыма без огня, — осторожно заметил Иван.

— Я тебя, дорогой, угощала крадеными продуктами с иностранными этикетками? — спокойно, но со зловещими нотками в голосе спросила Аня. Видно, и впрямь ее достали квартиросъемщики!

— Ты послала бы бабулю к нам, глядишь, мы и выяснили бы, куда вы деваете народные продукты?.. — балагурил Иван.

— Я уже могу напечатать на машинке страницу за две минуты, — похвасталась Аня. — А за день до тридцати страниц.

— Прогресс!

— Когда вы переезжаете на Жуковского?

— Шеф говорил, что на той неделе.

— Ты будешь брать меня на задания? — она заулыбалась, подсела к столу. Темно-серые глаза ее казались огромными, черные ресницы загибались кверху. Руки у нее тонкие, маникюр на ногтях жемчужного цвета. — Помнишь, Перри Мейсон частенько брал свою Деллу Стрит даже на самые опасные мероприятия?

— Надо будет тебя научить стрелять из пистолета, владеть приемами каратэ...

— Милый, уволь, пожалуйста, — перебила она. — Мне достаточно будет газового баллончика с нервно-паралитическим газом.

— А я думал, мы с тобой плечом к плечу будем палить из дур в злодеев, — рассмеялся он.

— Из каких дур?

— Так преступники называют пистолеты.

— Одна моя знакомая подполковница из ОБХСС всегда говорила, что она стреляет только глазами, — вспомнила Аня. — Высокая, мужеподобная, а мужчинам тоже хочет нравиться.

— Ладно, я завтра переговорю с шефом...

— Я с ним вчера по телефону разговаривала, — невинно произнесла Аня. — Он велел завтра утром заявление принести.

— Это за моей спиной! — грозно сдвинул темные брови Иван.

— Близко от дома, близко от любимого человека... — все тем же тоном продолжала она.

— А как в конторе?

— Думаю, начальница меня держать не станет, она ведь знает, что ты детектив, а в чем-то бабка с Литейного права: наши работнички мухлюют с талонами на водку...

— Вот и выведи их на чистую воду!

— Я лучше с тобой буду выслеживать какого-нибудь усатенького бизнесмена, изменяющего своей жене, — кротко улыбнулась она.

Ему захотелось поцеловать ее, что он и сделал, перегнувшись через стол и притянув ее к себе. Она тут же, как ласковая кошка устроилась у него на коленях и разве что не замурлыкала.

— Может, свою дурацкую игрушку оставишь в покое? — сказала она. — Вроде бы твои нервы в порядке, а что-то крутишь, вертишь.

— Мудрецы ламы и настоятели монастырей тоже перебирали четки, — заметил он, но ножичек положил в карман.

— Вот так-то лучше, а то как старичок какой... Ламы ведь были старыми?

— Что тебе врачиха сказала? — вспомнил он. Аня говорила утром, что хочет заглянуть на улицу Маяковского в женскую консультацию, где работала знакомая гинеколог.

— Наш ребеночек нормально развивается, — ответила она. — Я молю Бога, чтобы была девочка.

— Лучше мальчик, — неуверенно возразил он. Какой отец не мечтает о сыне?

— Мой милый, посмотри, какие вокруг теперь мальчики? Каждый третий, я где-то в газете читала, теперь хулиган, вор, насильник.

— Это ты перехватила, дорогая, — возразил он.

— А кто не ворует, не хулиганит, не обрывает трубки в будках телефонов-автоматов, тот настырно протирает перед светофорами стекла у частников или подается в брокеры, крокеры, биржевики и прочее...

— Кто будет, тот и будет, — не стал спорить Иван. — А девочки, думаешь, сейчас лучше? Сколько их размалеванных ошивается у гостиниц, отелей, консульств!..

— Наши дети вырастут честными, порядочными людьми, — твердо заявила она. — Неужели мы вдвоем позволим ребенку стать уродом, я имею в виду моральным? У нас ведь с тобой не было в роду ненормальных. Значит, наследственность будет хорошая.

— Ладно, — решил Иван. — Завтра вместе пойдем в наше агентство. Дегтярев уже спрашивал про тебя.

— Ты не будешь ревновать к нему? Ведь я буду секретаршей...

— К Тимофею? — улыбнулся он. — Я ему верю, как самому себе. И потом, он вообще не бабник.

— Как звучит-то: агентство! — произнесла Аня. — Не какое-то там ЖЭУ или ПРЭУ...