Дети ада

2

Реваз как солдат перед командиром навытяжку стоял в подвальном помещении овощного склада Кузнечного рынка и слушал Старейшину. Правда, Старейшина всего на пять лет был старше его, но его слушались все земляки Реваза в Петербурге. Он был среднего роста, широкоплеч, тонконог, как и большинство горцев, черные усы его были густыми, карие узкие глаза острыми, могли вселять страх, когда был в гневе, а Реваз сильно провинился перед Старейшиной. Тот сидел на опрокинутом мешке с картошкой, за его спиной громоздились еще мешки, ящики с цветной капустой, коробки с яблоками. Он был в джинсах, мягкой кожаной куртке со стоячим воротником, белоснежных дорогих кроссовках, сизый подбородок его выдвинулся вперед, густые черные брови сошлись на переносице и шевелились, как две встретившиеся на узкой дорожке гусеницы. Под традиционной огромной кепкой, которую он не снимал и в жару, пряталась плешь с чайное блюдце.

Старейшина быстро говорил на гортанном родном языке Реваза. Он упрекал того за провал в квартире Рогожина. Реваз уверял земляков, что хозяин уехал в Германию, неизвестно когда вернется, а тот заявился через неделю. Неужели он, Реваз, не мог поточнее узнать у этой белой толстозадой сучки из книжного магазина? Или ее задница затмила ему мозги?

«Обзывает сучкой, а сам просил устроить с ней встречу у меня на квартире...» — мелькнуло в голове у Реваза.

Старейшина горевал о потере Тимура, удивлялся как тот с пистолетом в руках не смог справиться с безоружным русским Ваней? Реваз резонно заметил, что «русский Ваня» оказался бывшим десантником и у него был громадный нож. На вид не атлет: чуть выше среднего роста, худощав, интеллигентное лицо, в общем, обыкновенный питерский чувак...

— Лучше бы он тебя, мудака, сбросил с балкона, чем Тимура, — по-русски сказал Старейшина. — Такого джигита потеряли! Огонь был, горный орел! И номерной пистолет ухнул. Теперь начнут копать гады в красивых фуражках!

— Его сообщник Форик и кто на крыше был — они ничего не скажут на суде, — подал голос Реваз. — Оба уже за грабеж сидели, никого ведь не продали?

— Вай-вай-вай! Лучших людей теряем... — качал головой с висячим с горбинкой носом Старейшина. Кепку он снял и бережно положил на ящик с яблоками. Их запах заглушал все остальные запахи. По тротуару шаркали ноги, слышались голоса, прогудел клаксон грузовой машины.

— Лучшие! — презрительно хмыкнул Реваз, немного осмелев. — Два вооруженных лба не справились с одним сонным чуваком. Пришили бы и все дела. Лезут напролом, даже в балконное окно как следует не посмотрели: есть ли кто дома?

— Потаскушка твоя не врубилась, что ты их навел на квартиру?

— Она больше, шеф, думает задницей, чем кумполом, — улыбнулся Реваз. — Баба она и есть баба.

Они со Старейшиной из одного горного города и вот уже два года вместе работают в Питере. И до этого случая хорошо ладили.

— Форик и второй — он не наш — не продадут, но береженого Бог бережет, — думая о своем, раздумчиво проговорил Старейшина. — Свалим из Питера на время. Продадим, что у нас накопилось, и рванем в горы, а когда мусора перестанут по ринкам шастать и вынюхивать, вернемся. Наше место никто не займет — корни здесь пущены глубокие.

— Когда? — спросил Реваз. Решение Старейшины застало его врасплох, покидать Петербург в эту пору ему совсем не хотелось. Да и на родине очень уж неспокойно...

— Дуй в авиакассу и возьми четыре билета на следующий понедельник... Нет, понедельник тяжелый день — на вторник. Усек?

— А остальные как же? — поинтересовался Реваз.

— Остальные наши к этому делу никакого отношения не имеют, пусть делают тут на ринках свой бизнес и берегут наши места, — ответил Старейшина. — За это здесь не сажают, слава Аллаху!

— Шеф, там война, — вздохнул Реваз и встретившись взглядом с ним, торопливо зачастил: — Да нет, я не боюсь, что ты! Понимаешь, не поймут нас земляки, если не привезем оружия, патронов.

— У тебя же есть знакомый в охотничьем магазине?

— Ну сколько он продаст ружей? Пять-шесть двухстволок, сотню коробок патронов...

— И этому будут рады наши, — успокоил Старейшина. — Да им сейчас и не до нас. Который год стреляют... Кто на нас с тобой зуб имел, тех уже нет в живых... Не можем же мы им отсюда привезти танк или вертолет?

— В общем, из огня да в полымя, — вспомнил русскую пословицу Реваз.

— А чего бы тебе не пострелять там, в горах, в наших кровных врагов? — с хитрой усмешкой взглянул на него Старейшина.

— Как прикажешь, шеф, — покорно нагнул голову Реваз. Так щенок склоняется перед взрослой собакой.

— Насчет ружей и патронов постарайся, друг, — посерьезнел Старейшина. — Пустыми мы туда не заявимся, сам понимаешь.

— У меня сегодня встреча с этой... из книжного магазина, — перевел разговор в более безопасное русло Реваз. — Ты хотел...

— Чего я хотел?

— Я ее подпою к десяти вечера, дам покурить травки, а ты, шеф, подгребай на Достоевского. Телка, что надо, потом спасибо говорить будешь, верное слово.

— Молодой ты, Реваз, а хитрый как шайтан! — на пасмурном лице Старейшины появилась улыбка. — Поставь коньяк и шампанское в холодильник.

— Коньяк в холодильник?

— На такой жаре только холодное пить, — махнул рукой тот. — И лимоны прихвати. Помянем Тимура, прими его в райские сады великий Аллах!

Старейшина не верил ни в Бога ни в Аллаха, но в разговоре часто поминал и того и другого.

— Тимур подбивал клинья к моей двоюродной сестренке...

— Послушай, Реваз, а кто такой Достоевский, на улице которого ты живешь? — поинтересовался Старейшина, надевая кепку.

— Большой человек был... — солидно заметил Реваз. — Книжки писал и в карты играл.

— И выигрывал?

— Шеф, давай в Дом-музей его как-нибудь сходим? — предложил Реваз, имеющий самое смутное представление о классике русской литературы. — Там, наверное, и колода под стеклом выставлена.