Дети ада

1

В электричке было немного народу. Иван с Аней сидели на жесткой деревянной скамье. Когда-то она была обита кожзаменителем, но юные варвары содрали обшивку. И другие скамьи были ободраны. За окном в сумраке мелькали заснеженные деревья, редкие огоньки в окнах дач. Когда поезд тормозил перед очередной станцией, сосны и ели отступали и открывались улицы занесенных снегом дачных поселков. В некоторых домах окна освещены. Люди праздновали Новый 1992 год. Было шесть часов утра. У Ани слипались глаза, она сжимала тонкими пальцами ладонь Ивана. В конце вагона дремала еще одна парочка. Высоченная девица в зимней мужской шапке и низенький толстый парень в бежевой куртке. На остановке вошли еще несколько ранних пташек: две девушки с ярко накрашенными ртами и накладными черными ресницами и четверо хмельных шумных парней. У всех верхняя одежда вывалена в снегу. Боролись или в снежки играли. В вагоне сразу стало шумно, послышался смех.

— А знаешь, мне Глобов понравился, — сказала Аня, моргая. Глаза ее снова обрели былой блеск. — Русский миллионер! Даже не верится. Раньше мы слышали о подпольных миллионерах, за которыми охотилась милиция, а этот легальный... Ведь понятие миллионер, капиталист ассоциировалось у нас с детства с ненавистным образом мистера Твистера Маршака или жующим ананасы буржуем Маяковского... Да еще забыла упомянуть мерзкого буржуина Аркадия Гайдара... А тут обыкновенный простой дядька, правда, симпатичный с умными глазами, пьет коньяк и закусывает селедкой...

— Маринованной миногой, — поправил Иван. — Лимоны тоже были.

— Это здорово, что он не считает денег. Так должно быть. Я давно так вкусно не ела, а уж французского шампанского точно никогда в своей жизни не пила, даже в глаза не видела. Я даже не знаю, чего у него на столе только не было?

— На то он и миллионер, — зевнул Иван.

— А почему ты не миллионер?

— Нет таланту, — усмехнулся он. — Глобов по восемнадцать часов в сутки работает. Про таких как он говорят: не голова, а Дом Советов.

— И жена у него красавица...

— Любовница, — снова поправил Иван. — Жены у него нет.

— Что же так?

— Видно, не все за деньги покупается... — со значением произнес он.

— Он только свистнет — сотни красоток прибегут! — рассмеялась Аня.

— А ты заметила, Натали довольно равнодушно к нему относится. По крайней мере, я не скажу, что она пресмыкается перед ним, как некоторые...

— Что ты имеешь в виду?

— Разве ты не обратила внимания, как смотрел ему в рот Пал Палыч Болтунов? Рыженький советник его по культуре? Да и другие женщины строили ему глазки, когда мужья отворачивались.

— Натали, конечно, очень красивая, — признала Аня. — И держится, как принцесса.

— Болтунов целовал ей ручки и величал принцессой...

Иван не жалел, что встречал Новый год на Комаровской даче Глобова. За два дня до Нового года Андрей Семенович позвонил им с Дегтяревым и пригласил к себе. Иван с Аней первого января уехали на электричке, а Тимофей Викторович с женой остались. Шеф порядочно выпил, что с ним редко случалось, а пьяный он никогда за руль не садился. К Глобову они приехали на его «Жигулях». Дегтярев скорее всего вернется в Санкт-Петербург второго утром. Мимоходом он в праздничной суете сообщил Рогожину, что «хозяин», как они звали миллионера, поручает им новое интересное дело... Уже и контракт подписан. Но в подробности не стал вдаваться, да место и время для этого было неподходящими.

Людей на даче собралось много, в основном друзья и видные сотрудники Глобова. Женщины блистали нарядами, драгоценностями на обнаженных руках и шеях, мужчины были в костюмах, белых рубашках при галстуках. Столы богато накрыты: великолепные закуски, коньяк «Белый аист», колбасы разных сортов, красная рыба, целиком зажаренный на вертеле молочный поросенок, даже был рождественский гусь с яблоками. Обслуживали многочисленных гостей официанты, приглашенные из города. Андрей Семенович тоже был в синем новом костюме, бедой накрахмаленной рубашке, на ногах сверкали лакированные полуботинки. Ни колец, ни перстней он не носил. Красивая статная блондинка с высокой грудью сидела за столом по правую его руку, по левую — Иван глазам своим не поверил! — сидел Александр Борисович Бобровников... Он улыбнулся Рогожину, сделал большие глаза, взглянув на Аню, восхищенно покивал головой. Блондинка была в белом с блестками платье, не скрывавшем ее пышных форм, на шее — сверкающее колье, на пальцах бриллиантовые кольца. По тому вниманию, которое ей уделял Андрей Семенович, можно было понять, что он без ума от нее. Иван поинтересовался у Дегтярева, мол, не жена ли она Глобова? Тогда он еще не знал, что «хозяин» разведен. Тот ему рассказал про развод, а с блондинкой Андрей Семенович познакомился в Москве, сам слетал за ней перед Новым годом и доставил на дачу. Вообще-то, Натали работала в Петербурге, в столице у нее родители. Она была актрисой малоизвестного московского театра. «Хозяин» уговорил ее переехать в Санкт-Петербург, быстро устроил в молодежный театр. Оказывается, он театрал и к тому же меценат: субсидирует этот самый театр. Без его денег модерновый театрик давно бы прогорел. Натали согласилась стать примой театрика.

Когда начались танцы, за белое пианино уселся длинноволосый молодой человек во фраке — Иван смог как следует разглядеть Натали: она была почти одного роста с миллионером, красивое ее лицо, обрамленное золотистыми волосами, освещали огромные голубые глаза. Прекрасная фигура, держится как королева. Ей бы и играть в старинных трагедиях, например, Елену Прекрасную или Травиату. Позже Иван узнал, что пианист — лауреат международного конкурса, виртуоз своего дела. И еще что поразило его в Натали — это фарфоровый цвет лица и ослепительная улыбка, но она не так уж часто одаряла гостей своей улыбкой. Когда в красивой женщине не замечаешь никаких недостатков, она кажется несколько искусственной, как греческая мраморная статуэтка, изваянная талантливым мастером. Слов нет, красива, изящна, но от такой красоты будто веет холодом. На нее можно смотреть, но не дотрагиваться. Надо отдать должное и Андрею Семеновичу, он выглядел рядом с красавицей интересным мужчиной. И не миллионы его украшали. Густые темные волосы с благородной платиновой сединой не закрывали высокий лоб, глаза тепло сияли, стройный, танцует легко, изящно, на губах несколько грустная улыбка. Нет, он не кичился своим богатством, могуществом, красотой своей гостьи, просто деловой занятый человек сегодня полностью расслабился и отдыхал. Был со всеми приветлив, никого не обошел своим вниманием. Его охранники сегодня тоже сидели за столом с гостями. Правда, то один то другой вставали и выходили наружу. Глобов при встрече поцеловал руку Ане, преподнес ей красные гвоздики. Ивану вручил позолоченную электронную зажигалку, а Дегтяреву — ручку «Паркер» в коробке.

С Бобровниковым Ивану довелось побеседовать, когда гости после новогодних тостов и обильной закуски встали из-за стола, чтобы потанцевать. Александр Борисович сам подошел к нему, долго тряс руку, смущенно заглядывал в глаза, будто чувствовал себя виноватым, хотя Рогожину не в чем было его упрекнуть: его бывший шеф сам себя наказал, ввязавшись в сомнительные аферы с антиквариатом...

— Я тебе не успел позвонить, — заговорил он. — Как говорится, прямо с корабля на бал!

— Корабль — это тюрьма? — улыбнулся Иван.

— Мое дело пересмотрели в связи с новыми веяниями в мире бизнеса и освободили подчистую. Да не одного меня.... Нынешнее российское правительство считает, что деловые люди вроде меня больше пользы принесут отечеству не в тюряге, а на воле. Ведь деньги делать далеко не каждый может, верно?

— Я вот точно не могу, — заметил Иван.

— Смешно сажать в тюрьму за спекуляцию и наживу, когда вся страна сейчас занимается спекуляцией и всеми правдами-неправдами люди наживают деньги. В том числе и само правительство. Читал в газетах про правительственные аферы? Я — жалкий цыпленок по сравнению с воротилами, делающими миллиарды. И никого ведь не посадили.

— А как ты сюда попал? — поинтересовался Иван, зная что в выборе знакомых миллионер очень осторожен.

— С Андреем у нас давняя дружба, — улыбнулся Бобровников. — Мы с ним знакомы еще по комсомолу.

— Глобов тоже работал в комсомоле? — удивился Иван. — Что же я ничего про него не слышал?

— Он экономист, — пояснил Александр Борисович. — Когда я был секретарем райкома, он возглавлял отдел коммунального строительства в райисполкоме. Впрочем, у него было много профессий, деловая хватка будь здоров! Потому он и выбился в люди.

— В миллионеры, — машинально поправил Иван.

— Вот оно поганое советское воспитание! Миллионеры, выходит, не люди? Живоглоты, паразиты, мироеды... Так ведь нас учили в школе? И мы с тобой как попки повторяли эти фальшивые истины перед молодежью.

— Глобов, по-моему, неплохой человек, — сказал Иван.

— В любом обществе, дружище, есть хорошие и люди и мерзавцы. Разве в нашей комсомольско-партийной системе было не так?

Рогожин часто задумывался над тем, что же такое все-таки комсомол? Почему он так мгновенно перелицевался? Надо прямо сказать, что комсомольские работники еще в те времена разложились куда больше, чем партийные. Те все-таки побаивались ЦК, Комиссии партийного контроля, а комсомолята пьянствовали, развратничали, жирели на обильных хлебах. ЦК КПСС считалось одной из богатейших организаций в стране. И вот как только грянули перемены, комсомольские работники первыми возглавили разные сомнительные совместные предприятия, занялись выпуском порнографической литературы, открыли видеозалы, где гонялись кассеты самого непристойного содержания...

— Расскажи, чем ты сейчас занимаешься? — спросил Иван.

— Андрей Семенович предложил мне возглавить головное его совместное предприятие по книгоизданию.

— Рад за тебя, — сказал Иван, но тут вспомнил, что этими делами вроде бы занимается Болтунов.

— Тухлый? — усмехнулся Бобровников. — Он же бездельник и демагог!

— А мне показалось, что Глобов его ценит.

— Попомни мое слово: он еще пожалеет, что связался с ним, — мрачно заметил приятель.

— Ты его знаешь?

— Приходилось встречаться... — неохотно ответил приятель.

Раз не хочет говорить, его дело. Ему-то, Рогожину, что за дело до сотрудников и советников «хозяина». Он даже не стал выяснять, почему Бобровников назвал Пал Палыча Тухлым.

Александр Борисович был бледноват, в тюрьме он потерял не меньше десяти килограммов своего веса и ему это пошло только на пользу: исчез животик, щеки немного запали, в глазах появилось нечто грустное, то ли отрешенность от мирской суеты, то ли часто накатывающая задумчивость. В тюрьме есть время серьезно подумать о смысле жизни... Раньше он отличался бьющим через край оптимизмом, любил посмеяться, вкусно поесть, выпить, так и сыпал за столом анекдотами. Он смолоду начал лысеть, светлые волосы постепенно отступали ото лба. Глаза у него небольшие, светлые с желтизной, толстый короткий нос, чувственные губы сердечком, на круглом подбородке ямочка. Лицо типичного комсомольского работника: моложавое, розовое, улыбающееся. Роста он среднего, но широк в тазу. Спортом Бобровников никогда не занимался, в армии не был. Ему по блату дали освобождение, он со школьной скамьи занимался общественной деятельностью: председатель совета отряда, секретарь комсомольской организации, член райкома ВЛКСМ...

— А ты что тут делаешь? — запоздало поинтересовался Александр Борисович. — Как лопнул «Аквик» ты вроде бы ушел из бизнеса? Разочаровался?

— Можно и так сказать.

Иван сообщил ему, что работает в частном детективном агентстве «Защита», услугами которого часто пользуется Глобов.

— Ты же в армии был десантником, — вспомнил приятель. — Вот и пригодилось.

— Мне нравится, — сказал Иван.

— Моя невеста, — поймав взгляд Ани, сообщил он. Она уже несколько раз поглядывала в их сторону, но не захотела прерывать их затянувшуюся беседу.

— С Катей разошелся?

— А ты?

— От меня жена отказалась на другой же день, как меня осудили, — с горечью произнес он. — Тут же нашлись у нее советчики. Я ведь сел с конфискацией имущества. Кое-что она, конечно, успела припрятать для себя...

— Вернут?

— У нас, дорогой Ваня, никогда ничего не возвращают, уж это-то пора бы тебе знать, — сказал Бобровников. — Вот судимость обещали снять.

Иван подозвал Аню и познакомил с Александром Борисовичем. Когда тот вежливо откланялся и растворился в толпе гостей, сказал:

— Бывший мой шеф из «Аквика».

— «Аквика»? А что это такое?

— Была такая хитрая фирма, но неожиданно лопнула, как мыльный пузырь. Мы все оказались за бортом. Шефа посадили, но вот через полгода выпустили.

— То-то он такой бледный и глаза у него несчастные, — сказала наблюдательная Аня.

— Саша не пропадет, — улыбнулся Иван. — Такие как говорится, и в огне не горят и в воде не тонут...

— Ты его недолюбливаешь?

— Российское правительство его простило, мне он ничего плохого не сделал. За что же мне его презирать?

— Ты же как раз таких как он преследуешь.

— Жадность фрайера сгубила, как говорят уголовники, — сказал Иван.

— А ты, пожалуйста, так не говори, —попросила Аня. — Тебе это не идет.

— С кем поведешься...

— Этот Саша не похож на жулика.

— Он не жулик. Он — акула.

— Господи, я его вспомнила! — воскликнула она. — Он приходил к тебе домой с бутылками и пакетами. И женщин приводил... Только тогда он был весь такой кругленький, розовенький как дюшка...

— Дюшка?

— Ну поросеночек, подсвинок.

— Значит, я давно был у тебя под наблюдением?

— Под колпаком! — рассмеялась она.

Слава Богу, что она, зная почти все про него, не ревновала к прошлому и не осуждала. Единственной занозой в ее сердце осталась Лола Ногина. Ее она почему-то невзлюбила, хотя кроме как по телефону с ней никогда не разговаривала.

Электричка резко затормозила, Аня, сидящая напротив, вдруг очутилась на коленях Ивана. Ветер хлестнул в замороженное окно снежной крупой, накал лампочек померк, что-то металлическое громко залязгало под вагоном.

— Что он, с ума сошел? — вырвалось у Ани. Подобрав сумочку с пола, она уселась на прежнее место.

Иван всматривался в белый сумрак, строений не видно, в сугробах лишь проступали очертания деревьев. Здесь настоящая зима. Кто-то остановил поезд стоп-краном. Пожужжав невидимым мотором, он снова тронулся. Были освещены лишь тамбуры, в самом вагоне свет совсем померк. Молодые люди, занявшие переднее отделение, продолжали смеяться и громко разговаривать. На пол выкатилась пустая бутылка из-под водки. Покачалась в проходе и снова укатилась под скамью.

— Странно, что Глобов взял на ответственную работу Сашу Бобровникова, — задумчиво произнес Иван. — Он не терпит тех, кто за его спиной обделывает свои дела-делишки, уж я-то знаю!

— Они же раньше были знакомы, ты сказал. И то, что Андрей Семенович помог старому приятелю в беде, делает ему честь. И в тюрьму не только плохие попадают.

— Ты у меня, Аня, мудрец! — усмехнулся Иван. — Только запомни: в мире бизнеса ничего не делается просто так, здесь чувства не играют никакой роли. По-видимому, Глобов и Бобровников еще раньше обделывали какие-то взаимовыгодные дела. Саша, даже работая в Смольном, делал деньги на ремонте квартир, доставал знакомым финские краны, ванны, паркет, плитку, дубовые двери... В Смольном был специальный отдел, который занимался благоустройством квартир партийных и комсомольских работников.

— Тебя это волнует?

— Бобровников чуть было не втравил и меня в грязные дела «Аквика», — жестко произнес Иван. — Я мог бы тоже загреметь под суд, даже не зная за что! Я ведь бумаги подписывал, за границей заключал контракты.

— Он прекрасно знал, что ты никогда не согласишься заниматься противозаконными делами, — убежденно сказала Аня. — И знал, что тебя не купишь. Разве не так?

Большие глаза ее сейчас казались черными, а щеки совсем бледными, из-под синей вязаной шапочки с помпоном выбивались тугие пряди каштановых волос. И на осунувшемся лице ярким розовым пятном выделялся маленький свежий рот. Пальто ее было расстегнуто, круглые колени, обтянутые черными колготками, притягивали его взгляд.

— Ты высокого мнения обо мне!

— Чтобы не происходило вокруг нас, порядочный человек всегда останется порядочным, это у него в крови, мой милый.

— И порядочные иногда попадают впросак...

— Знаешь почему я ушла из жилконторы? Я вдруг поняла, что меня раздражают эти несчастные женщины с сумками, озлобленные мужчины, старики и старухи, требующие чего-то, сующие под нос какие-то удостоверения, дающие им право на льготы... Каждый день одно и то же, одни и те же лица, бесконечные разговоры о нищете, нехватке продуктов, подорожании... Особенно горюют пенсионеры, что пропали все их многолетние сбережения в сбербанках, что там подбросил Горбачев? Сорок процентов компенсации! А все подорожало в сотни раз! Не хватит сбережений и на похороны... И лица у них недобрые, как будто я виновата, что происходит вокруг! И я поймала себя на мысли, что мне хочется всех их послать к черту... И я... — она запнулась. — Короче, одну женщину, которая опоздала на полчаса за продуктовыми карточками, отправила обратно, заявив, что прием окончен. Она умоляла выдать, а я попросила ее уйти, мол, карточки закрыты в сейфе и опечатаны. И она, бормоча ругательства, ушла.

— Ну и что?

— Карточки лежали у меня в столе, под папкой, мне просто не захотелось ей их выдавать. Что-то нашло на меня — я ее возненавидела. И другие наши работницы поддержали меня. На дверях конторы висит объявление в какое время можно получать карточки и талоны на водку, а они все прут и прут, когда им заблагорассудится...

— А потом тебе захотелось побежать вслед за ней и с извинениями вручить карточки, — сказал Иван. — И тебе до сих пор стыдно, что ты этого не сделала.

— Я сделала это, — помолчав, ответила она. — Узнала по нашей книжке ее адрес — она жила в соседнем доме — принесла ей домой карточки и попросила утром зайти и расписаться в ведомости.

— А она не пришла.

— Пришел вечером грубый подвыпивший мужчина с красным лицом — ее зять — и сказал, что знать ничего не знает и потребовал снова для нее карточки и талон на водку. И я ему выдала, а потом написала заявление об уходе. И две недели, что еще работала, не могла забыть про это.

Иван не успел ответить: по проходу мимо них пробежала плачущая девушка с распущенными черными волосами. Одна щека ее ярко горела, в руках раскрытая сумка. Вслед за ней бежал высокий парень с искаженным злобой лицом, в руке у него темная бутылка, которой он намеревался огреть девушку по голове. Иван, не успев даже привстать, подставил подножку. Парень в голубой куртке с меховым воротником и синим петушком на голове растянулся на грязном полу. Бутылка со звоном отлетела под сидение. Пружинисто вскочив с белыми от бешенства глазами, парень бросился на Ивана, но тот уже стоял в проходе и встретил его коротким тычком правой руки в задранный подбородок. Парень отлетел на пустое соседнее сидение. К ним уже бежали еще двое. Тоже в куртках и с петушками на головах. Девушки, повскакав с сидений, смотрели на происходящее. Парни что-то кричали, но в грохоте мчавшегося поезда слов было не разобрать. Иван знал, что в проходе между двумя рядами желтых ободранных сидений им не развернуться. Одного он тоже вскоре уложил на пол, второй споткнулся об упавшего и бестолково махал кулаками, но до Рогожина ему было не дотянуться. И тут вступил в драку тот, кто бежал с бутылкой за девушкой. Вскочив на скамью, он подпрыгнул под самый потолок и как в кино, где показывают каратистов, длинной ногой в ботинке ударил Ивана в грудь. Тот отлетел к окну, но на ногах удержался, а парень уже снова подпрыгнул на другой скамье чуть не наступив на съежившуюся рядом Аню. На этот раз его нога оказалась крепко схваченной Рогожиным, он вывернул ее в сторону и дернул на себя. Парень с воплем грохнулся на медленно поднимающегося с пола дружка. Электричка стала тормозить, девушки с передней площадки махали парням руками, показывая на выход. Злые, растрепанные молодцы — один из них шарил по полу, отыскивая слетевший с головы петушок — нехотя потянулись к выходу. Тот, которого Иван прихватил за ногу, сильно прихрамывал.

— Падла, мы тебя запомним! — грозился тот, который был ближе к тамбуру. — Мы тебя на куски разрежем, гад!

Иван сделал движение, будто хотел броситься к ним, и парни, чуть не сбивая друг друга с ног, бросились к выходу. Высыпав на заснеженный перрон, они грозили в окно кулаками, красные лица их кривились, рты раскрывались, один из них без петушка на голове грохнул кулаком в грязное стекло. Девицы показывали красные языки, одна махом вскинула полы пальто и юбку и показала толстые ляжки и белые трусики.

— Ладно, хулиганье в петушках, но эти-то... — возмущенно произнесла Аня. — Господи, ну что за люди! Юбку задрала как раз та, за которую ты вступился.

— Разве? — уронил Иван. Грудь ломило, мог бы мерзавец и ключицу сломать! Где они учатся этим диким приемам? Это не каратэ, а какая-то дичь...

В вагон вошли несколько пожилых мужчин и женщин. Они тоже шумно разговаривали, видно было, что выпивши, но никаких безобразий не собирались вытворять. Аня снизу вверх посмотрела на Ивана, все еще стоявшего в проходе. Бутылка снова выкатилась из-под сидения.

— Как ты их... — восхищенно произнесла она, когда электричка стала набирать ход. — Закувыркались как клоуны!

— Он мог бы ей спьяну голову раскроить, а она вон горой за них! — сказал он, тяжело дыша, скулы порозовели, однако худощавое с выступившей щетиной лицо с яростно блестевшими глазами было бесстрастным. — Честное слово, не хотелось с ними драться... Говорят, как начнется год, таким ему и быть...

— Этот, что прыгал козлом на скамье, каратист?

— Они все теперь прыгают, дико орут и бестолку махают ручонками, — сказал Иван. — Насмотрелись на Чака Норриса, Брюса Ли... Каратэ — это искусство, чтобы по-настоящему овладеть им, нужны годы тренироваться...

— А ты владеешь?

— У меня другие приемы, — сказал он. Приятно было чувствовать себя героем в ее глазах, но Иван-то понимал, что победа пусть даже над тремя пьяными парнями — это простая разминка. Тогда у дома, когда он схватился с автомобильными ворами, опасность была побольше. Те знали, что их ожидает и готовы были на все. Иван сказал ей, что у него свои приемы... Это правда, при желании он мог бы голыми руками свернуть любому из них шею или сломать руку-ногу, но нельзя же всякий раз восстанавливать справедливость кулаками?..