Дети ада

3

Без телефонного звонка в середине февраля к Рогожину вдруг пожаловал Александр Борисович Бобровников. Впервые после освобождения из тюрьмы. Кажется, он сидел в Крестах. Был он в новой желтой дубленке, бобровой шапке, будто оправдывая свою фамилию, теплых сапогах «Саламандра». Розоволицый, улыбающийся и уже заметно округлившийся после тюремных харчей, обнял Ивана в прихожей и сунулся было облобызаться, но тот уклонился. Небрежно поставил на приступку вешалки квадратную коробку, перевязанную шпагатом.

— Слышал, ты снова женился? — весело гудел он, раздеваясь. — И венчался в Спасо-Преображенском соборе? Ну, ты даешь, старик! Вроде бы рано тебя к Богу потянуло, да и грешил ты меньше меня. Слышал, в тюрьме заключенные сами построили церковь? И крестятся там, молятся...

— К Богу никогда ни рано, ни поздно тянуться, — не очень-то приветливо заметила Аня, выглянув из комнаты. Она смотрела теленовости, когда раздался продолжительный звонок в дверь. — А церковь построили — это замечательно. Даже в таких заскорузлых душах, как у уголовников, пробудилась совесть...

— А это и есть та несчастная, которая решила связать свою судьбу с этим громилой? — нагнулся поцеловать ей руку Бобровников. — Да, я же вас видел у Глобова в Комарово. Правда, Иван почему-то нас не познакомил.

— Сколько лишних слов: несчастная, громила!

— Аня, неужели у вас нет чувства юмора? — засмеялся Александр Борисович.

— Юмор? В наше страшное, дикое время? — помягче взглянула на него Аня. — Сейчас даже анекдотов не придумывают. Многие смеяться разучились.

— Я вам парочку расскажу про Горбачева и Ельцина!

«Пьяный он, что ли? — подумал Иван. — И чего так поздно принесло его?» Он принес новый фильм, после «Новостей» хотели его посмотреть с Аней. Не то чтобы Иван не был рад приятелю, но теперь люди редко ходят друг к другу в гости. Русские всегда славились своим гостеприимством, но если в холодильнике пусто, а выпивка стоит бешеных денег, и угощать-то нечем.

— Иван, я тут прихватил кое-чего для ужина, — словно прочтя его мысли, сказал Бобровников. — Или я не вовремя?

— Мы всегда рады гостям, — улыбнулась Аня. Она уже успела снять халат и пройтись по своим густым волосам щеткой. Пушистый черно-белый свитер спускался на широкую плиссированную юбку. Пожалуй, только Иван мог заметить ее округляющийся живот. Врач в женской консультации на улице Маяковского сказала, что для такого срока живот у Ани довольно большой.

— А если близнецы? — услышав об этом, спросил Иван.

— Разве это плохо? — Аня погладила живот. — Не надо будет второй раз начинать все сначала... Думаешь, просто быть беременной?

Она не жаловалась мужу, но по утрам ее частенько тошнило, возле маленького носа высыпали коричневые веснушки, походка ранее энергичная, стала плавной, неторопливой. И на глазастом лице появилось умиротворенное выражение. Иногда лишь впадала в глубокую задумчивость и тогда могла невпопад отвечать мужу. Беременность часто вызывает у мужей даже неприязнь к деформированной жене. Иван же все больше убеждался, что его жена женственна, ни живот, ни пятна на лице ничуть не делали ее менее желанной для него. Наоборот, теперь каждый жест ее, движение, были проникнуты материнством, что вызывало в нем еще и неведомое ему чувство благоговения перед великой тайной рождения нового человека. Аня много читала религиозной и мистической литературы. Как-то призналась мужу, что боится лишь одного: как бы в новорожденного не вселился чуждый Богу дух. Она где-то вычитала, что еще до рождения блуждающие духи вселяются в утробе матери в младенца. Если человек истинно верующий, то вселится в него добрый дух, а если безбожник, может и злой, бесовский. Без мужа она несколько раз ходила в собор и даже поделилась своими сомнениями со священником.

Аня накрыла стол в комнате, окна которой выходили на Спасо-Преображенский собор. Недавно выпал снег и сквер вокруг собора побелел, на черных деревьях налипли комки, темная ограда рельефно выделялась на окружающей белизне. Крест-накрест охваченные цепями пушки смотрели в небо. Александр Борисович, полюбовавшись на собор, повернулся к ним:

— Его построил Монферран?

— Стасов, конец тысяча восемьсот двадцатого года, — подсказал Иван.

Бобровников обвел глазами накрытый Аней низкий журнальный стол, сделал большие глаза:

— А где же... — хлопнул себя по лбу. — Я совсем забыл!

— Чем богаты, тем и рады, — сказала Аня. Она выставила на стол все, что было у них вкусного: немного полукопченой колбасы, сыра, бутылку водки, купленную по талону. На газовой плите варился кофе. Из кухни распространялся душистый аромат.

Александр Борисович сходил в прихожую, принес оттуда коробку. Рогожины смотрели на него как на фокусника, который из черного цилиндра извлекал самые неожиданные вещи: палку сырокопченой колбасы, промасленный сверток с ветчиной, брусок копченого мяса, баночку красной икры, черную с позолоченной наклейкой бутылку французского коньяка и в довершение всего самый настоящий зелено-золотистый ананас..

— Живут же люди! — вырвалось у Ивана. Он бросил взгляд на жену и увидел, что она улыбается.

— Вы, наверное, прилетели к нам с другой планеты, — сказала она.

— Вряд ли есть еще в солнечной системе планета богаче, чем наша земля, — философски заметил Бобровников, откручивая пробку с пузатой бутылки с медалями.

— Брал на складе — не в ларьке, — пояснил гость. — В ларьках продают разную гадость. Эти кавказцы прямо на квартирах делают «марочные» коньяки, в коньячный спирт подмешивают разную гадость и продают, негодяи! И на Западе покупают всякие подделки, а здесь продают, как настоящее. Что творится на белом свете.

— Точнее, у нас в России, — вставил Иван.

— Жулье заполонило весь Питер, — продолжал Александр Борисович. — Что на рынках делается? Мафия на мафии и мафией погоняет. А местная власть сквозь пальцы на все это смотрит, потому что получает огромные взятки. И наши новые правители не пьют разную гадость, что подсовывают простым смертным — они получают все натуральное и высшего качества.

— Почему же так плохо стал жить наш народ? — задала риторический вопрос Аня.

— Народ? — рассмеялся Бобровников, разливая золотистый коньяк по маленьким хрустальным рюмкам. — Народ бывает разный... Глобов — народ, я — народ, вы — народ. А разве мы похожи друг на друга? И живем одинаково, по одним законам? Народ — это безмозглая толпа демонстрантов на Дворцовой площади, преступники и каратели, народ — длинные очереди... Я не могу видеть мордатых бывших партийцев, которые держат в руках красные флаги с серпом и молотом и орут: «Не отдадим нашего, Ленина!» «Не дадим развалиться СССР!» Неужели они не знают, что Ленин ненавидел русский народ? Истреблял его самых лучших сыновей! Если Горбачева умные мыслящие люди называют антихристом, то Ленин был истинный Сатана... Он вырезал со своей бандой заморских бесов лучшую интеллигенцию, аристократию... И эти орущие: «Не отдадим Ильича!» и есть та порода воров, предателей, рабов, которую и мечтали вывести Ленин с Троцким на Руси... Наш советский народ просто не умеет жить по-человечески. Его никто не научил этому. Большевики, я имею в виду правящий класс, жили как и не снилось буржуазии до семнадцатого, а народ довольствовался тем, что его кормушка была полной. У нас в магазинах был самый дешевый в мире хлеб. Мясо, молочные продукты, крупы, мука — все было дешевым. А теперь вон как все обернулось! Кормушки перестали наполнять дешевым продуктом и все взвыли! У нас настоящего народа-то давно уже нет — у нас совки, привыкшие к даровой жратве и кое-как работающие. Больше воровали на фабриках-заводах, чем работали. От такой неинтересной жизни совки спились, отстали на десятки лет от прогресса. Будут крепкие хозяева — они не позволят у себя воровать, не будут держать на работе пьяниц, лодырей, вот совки и всполошились, благо им разрешили драть глотки на площадях и в цехах. Шляются по улицам, стоят в очередях, митингуют, поносят всех и вся, готовы разорвать на части кооператоров и всех ловких людей, которые стараются любыми способами выжить в новых условиях. Заметьте, не пытаются перенять их опыт, открыть собственное дело, что-то производить, изобретать, а мечтают о том, как все разорить, разграбить, уничтожить, чтобы все были нищими, голодными... И это народ? Разинув пропойную пасть ждет, когда его с ложки накормят новые правители? Да плевать они хотели на народ! А сами они кто? Жулье, взяточники, человеконенавистники. Они ведь не прилетели в Кремль с другой планеты, а порождение все той же гнилой соцсистемы. Они никогда ничего для других не сделают, потому что даром больше кормить совков никто не будет. Закрылись кормушки, плановая система развалилась. Народ семьдесят с лишним лет воровал, лепил недоброкачественную продукцию, по-черному пил, народил несколько поколений ущербных людишек с большими, но пустыми головами и тонкими ножками и чтобы он вдруг стал другим? Не верю, что совок изменится... Дай Бог, чтобы новые поколения вытащили Россию из грязи, навоза.

— Но чтобы народилось здоровое поколение, родители должны хотя бы нормально питаться... — взглянув на роскошные закуски, произнесла Аня. — Я впервые за много лет вижу на столе такое изобилие.

— Твой Иван мог бы жить и получше, — сказал Бобровников, запросто переходя на «ты». — Если одни пьют и воруют, а их большинство, то есть и такие, которые и стараются блюсти моральные законы христианской нравственности. Таким сейчас хуже всех! Они — идеалисты, хотят верить в Человека-а, в пробуждение его самосознания... Я был в тюрьме, повидал там всяких... И на плаву воры в законе, с ними и администрация считается, а пахан там — царь и Бог! Устроили раз сидячую забастовку, теперь всем все можно, и что требовали? Чтобы им два раза в месяц приводили женщин в камеры... Готовы расцеловать гнилых демократов, которые блеют насчет отмены смертной казни. Вот, говорят, тогда мы развернемся! За убийство уже сейчас, благодаря продажным адвокатам, семь лет дают, а там, глядишь, амнистия. Можно резать, убивать честных граждан, можно совершать за плату убийство по заказу... Вот о чем мечтают в тюрьме уголовники. И я там не встретил ни одного вора и жулика, который раскаялся бы и мечтал выйти на волю стать честным человеком. Кляли себя, своих сообщников, что глупо попались, хвалились, что впредь, выйдя на свободу, будут гораздо осмотрительнее и ловчее... Рецидивисты, так те просто говорили, что нынешнее правительство нужно на руках носить, мол, оно создало все условия для небывалого расцвета вселенской преступности. И будь бы они на воле, то тоже с радостью пошли бы защищать Белый дом, Ельцина... И это все тоже народ! Я вот что подумал, мои дорогие... — проникновенная речь отнюдь не мешала Бобровникову опрокидывать рюмки с коньяком. — Совки не готовы к демократии, да они и не понимают толком, что это такое, не готовы тем более и к капитализму. Они будут до конца держаться за привычное старое и скоро самых страшных своих врагов большевиков снова сделают героями, ведь те не повышали цены, не увольняли пьяниц и прогульщиков с работы, при них и слова-то такого без-ра-бо-ти-ца люди не знали, думали, что это только там, у них, за бугром... Наш «сицилизмь», «комюнизьмь», как говорили недавние вожди, никогда подобного не допустит...

— Мрачную же ты картину, дружище, нарисовал! — выпив рюмку на редкость душистого коньяка, сказал Иван. Аня деловито сооружала бутерброды с маслом и икрой. — Какой же выход?

— Выход сейчас единственный: каждый спасается в одиночку! Рвемся в капитализм, а того не понимаем, что капитал делают талантливые, образованные люди и редкостные работяги. На наших пьяниц и воров рассчитывать не приходится, да и на идеалистов — тоже. Сильные, хваткие, умелые у нас выживут, а те, кто привык чего-то ждать сверху — они окажутся за бортом. Ведь капиталистам воры, пьяницы и бездельники, которые шаляй-валяй трудились на государственных предприятиях, и даром не нужны. Не нужны им и спекулянты из молодых да ранних, что скупают все в магазинах и тут же на тротуарах торгуют втридорога. Их уже успела новая власть развратить, сделать рвачами, хапугами, полубандитами. Бешеная деньга, которая дуриком пошла им в руки, уже настроила их мозги на обман, мошенничество, разврат. Капиталистам нужны умелые, честные работяги. Вот и придется таких нашим приличным капиталистам подыскивать. Страна у нас богатейшая, но ее загадили, захламили, вспомните Каспий, Байкал, Арал, Севан, да сколько мерзких грязных пятен на нашей земле оставили большевики везде, где добывали полезные ископаемые, уран, губили леса, хищнически уничтожали зверье, рыбу... Короче, Ваня, нужно все начинать сначала, фигурально выражаясь, с того самого тринадцатого года, на который так любили ссылаться наши гнусные теоретики-вруны! На поверку-то оказывается, до тринадцатого года люди в России жили в тысячу раз лучше. Не соверши большевики с Сатаной-Лениным переворот, Россия была бы, может, ведущей, богатой страной Европы.

— Вы ведь тоже работали в комсомоле, партии... — робко вставила Аня, пораженная убежденной горячностью его речи.

— Сейчас мне это дико даже слышать, — усмехнулся Александр Борисович. — Партия, комсомол! Кое-кто хотел бы вернуть их, таскает жалкие плакатики с лозунгами: «Да здравствует коммунизм!» И это тоже народ. Те, кто хочет снова сытно жрать из кормушки, пить дешевую водку, воровать готовую продукцию и лодырничать на работе. Только возврата к старому нет, это уж точно. Сейчас мы переживаем уродливую отрыжку примитивного капитализма. У нас пышным букетом расцвело все самое низменное, страшное, что сопутствует переменам.

— Выходит, социализм-коммунизм — это нищета, воровство, пьянство? — сказал Иван.

— А ты в этом сомневаешься? — блеснул на него веселыми глазами приятель. — И еще одно — добровольный самообман. Ведь никто всерьез не верил ни в какой коммунизм, даже самые оголтелые проповедники идей марксизма-ленинизма. Делали вид, что верят. И потом была запущена такая могучая пропагандистская машина, какой еще в мире не было! Людей начинали обрабатывать с детяслей. Разве не помнишь, что даже там висели портреты Карла Маркса и Ленина? А так же выставлялся стенд с портретами членов политбюро. Вот мы с тобой оба работали в комсомоле, так ведь это была клоака, Иван! О чем думали комсомольские жеребчики в своих роскошных кабинетах? О бабах, о вкусной жратве, загранпоездках на дармовщину, о карьере, ради которой готовы были продать самого близкого друга. Сидели на первом этаже Смольного, а в мечтах себя видели на втором и третьем, где заседали партийные функционеры.

— Я в Смольном не сидел, — усмехнулся Иван.

— А туда честных да принципиальных и не брали, дружище! От них одна морока. С проходимцами и приспособленцами куда легче. Нужны были «свои» люди, преданные начальству. Таких и подбирали, тащили за шиворот снизу вверх.

— Тебя заметили и вытащили, — поддел его Иван.

— Я был такой же, как все. Это у меня в тюрьме, Ваня, глаза открылись на истину. Там, знаешь ли, тоже есть философы почище еще штатных. Все растолковали, разложили по полочкам. Пусть их философия заземленная, примитивная, зато жизненная.

— Я вот все понимаю, кроме одного: были партократы, чинуши, взяточники, но ведь и в магазинах все было, верно ведь? — блестя темными глазами, заговорила Аня. — Народ выбрал новую власть, демократы заполонили освободившиеся места, казалось бы, действуйте, работайте, выполняйте свои предвыборные обещания, а на деле? Как с цепи сорвались! Мгновенно из сладкоречивых обещальщиков превратились в хапуг, рвачей, бюрократов, нахватали квартир, дач, машин, а народу стало в сто раз хуже жить, чем при партийном господстве. Куда же все делось? Выходит, эти новые... демократы еще больше воруют? Теперь и дураку ясно, что простым людям стало невмоготу сводить концы с концами, их обирают все: новые власти, правительство, бытовые организации — все, кому не лень. Цены будто сошли с ума, каждый день все дорожает, это как снежный ком, а правительство обещает новые беды, которые навалятся на народ, когда подскочат цены на энергоносители. А зачем они их хотят поднять, раз будет всем хуже? Что это за реформы, от которых народ уже волком воет? Я наслушалась от жильцов в конторе. Как же людям жить? Не все могут на улицах торговать спичками и газетами?

— Нет настоящей власти, значит не будет в стране порядка, — сказал Иван.

— Как нет власти? — возразил Бобровников, поощрительно улыбнувшись Ане. — А кто занял у нас Смольный и Мариинский дворец? Кто сидит в Кремле и Белом доме и каждый день издает указы и постановления?

— Которые никто не выполняет, — вставил Иван.

— Смутное время, — улыбнулся Александр Борисович.

— Смутное, говоришь? — взглянул на него Иван. — Я вот прочел всю «Историю государства Российского» Карамзина. Наконец выпустили... Так Россия веками пребывала в смутном времени. Ну, может, при Екатерине Второй, да Петре Первом было более-менее стабильно, да и то Емелька Пугачев всю Россию всколыхнул со своими разбойниками. Большевички пытались из старинных разбойников сделать героев, народных освободителей, а Карамзин называет их своим именем, зверями, садистами... Хороши освободители! Грабили честных людей, убивали тысячи, жгли, насиловали, пытали! Вот что несли России «народные бунтари». Еще хуже их были революционеры. Разве не они развязали у нас террор и убийство умнейших сынов отечества? Взять хотя бы Столыпина? «Революционеры» и в подметки не годились тем, на кого покушались. Что это: зависть к умным, талантливым или месть народу? Лишить Россию лучших государственных деятелей. И еще именами этих ублюдков названы города, улицы...

— Заменяют потихоньку, — заметила Аня.

Коньяк понемногу убывал, такой душистый напиток и пить было приятно и в голову тупо не ударял, как нынешняя водка-сивуха. Хотя разговор и шел на волнующие темы, однако хорошая еда смиряла гнев. Аня только успевала делать бутерброды с маслом и икрой. Копченое мясо прямо таяло во рту, а стоящий торчком на столе, как огромная кедровая шишка, ананас, был столь красив, что хозяйка не решалась его разрезать. Иван понимал, что бывший его шеф по «Аквику» пришел не просто так, время уже подвигалось к полуночи, Аня с трудом сдерживала зевоту. Странно, при электрическом освещении ее темно-серые глаза становятся черными.

— Пойдем на кухню? — предложил Иван.

Пока Аня убиралась, мыла посуду — она никогда не оставляла ее в раковине до утра — они потолковали о погоде, ранней весне, о планах на лето. Бобровников подливал коньяк, но пить уже не хотелось. Аня приготовила им хорошо заваренный чай. Она знала, что после чая муж уже ни за что не притронется к рюмке. Пожелав им спокойной ночи, она ушла в ванну, а потом в комнату, где они спали на широкой тахте, застланной ковром.

— Ну, выкладывай, Саша, с чем пожаловал? — без обиняков спросил Иван. Он хорошо знал приятеля — без нужды он не придет, да еще на ночь глядя. Что-то серьезное привело его сюда. Надо сказать, что старый приятель сильно изменился: куда подевался былой оптимизм? И внешне стал иным. Исчезла комсомольская розоватость с лица, пропал животик, что только на пользу ему пошло.

— А такую мысль, что я просто пришел проведать старого женившегося приятеля, ты не допускаешь? — усмехнулся Александр Борисович.

— Жизнь слишком сурова теперь, дружище, без особой нужды на то люди друг к другу в гости не ходят. Помню, несколько лет назад хоть телефон выключай под Новый год — бесконечные звонки и поздравления, а в этом году всего три звонка. И знаешь, один от кого? От Глобова!

— Меня не было в Питере перед Новым годом, но мы-то с тобой поздравили друг друга у Глобова?

— Как у тебя с ним? Сработались? — поинтересовался Иван.

— Мы ведь с ним старые знакомые, я тебе говорил, — неопределенно ответил Бобровников. — О Глобове у нас сейчас и речь пойдет...

И вот что он рассказал.

По заданию Андрея Семеновича Глобова он, Бобровников, и Пал Палыч Болтунов отправились в командировку в Архангельск. Нужно было приобрести у капитанов торгового флота несколько заграничных автомашин для дочерних предприятий. Шеф им пообещал — руководителям — машины. Обещания свои он всегда выполнял, того же неуклонно требовал и от других. В наличии у экспедиторов, так в документах были названы Бобровников и Болтунов, находилось два миллиона рублей. В Архангельске можно было купить иномарки дешевле, чем в Санкт-Петербурге. Капитаны привозили, как правило, подержанные машины, в среднем их цена в тот период колебалась от 30 до 50 тысяч. Конечно, за новый «Форд» или «Вольво» не жалко было выложить и полмиллиона. Но на новые автомобили у капитанов не доставало валюты. Новые иномарки продавали через совместные предприятия, которых расплодилось полно в крупных городах бывшего СССР.

Болтунов уже полгода работал на Глобова, был членом Совета какого-то коммерческого предприятия, занимающегося изданием детективов и зарубежной фантастики. Раньше он служил в Управлении культуры инспектором. Как выяснил Александр Борисович, он курировал репертуары театров. Имея дело с драматургами, брал взятки, а за это в столице пробивал бездарные пьесы в реперткоме, где у него были свои люди. Конечно, он не забывал и им отваливать, о чем предупреждал драматургов. Но был достаточно умен, чтобы не погореть. Слухи шли, что взятки берет, а за руку никто не схватил. Пал Палыч был дважды женат, но ни одна из жен больше двух-трех лет с ним не выдерживала. Почему, об этом Бобровников узнал позже. Болтунов никогда не повышал голоса, говорил ровно, спокойно, гладко и остановить его, особенно в компании было невозможно. Редкий человек так точно оправдывал свою фамилию, как он. Болтовня на любую тему и составляла смысл его жизни: он безусловно был эрудированным, обладал хорошей памятью, услышанные и вычитанные интересные чужие мысли и идеи очень ловко выдавал к месту за свои собственные, тем самым прослыл в кругу малознакомых людей за исключительно умного человека. Правда, все отмечали, что он недоброжелателен, завистлив и холоден.

Каким образом сумел он подкатиться к Глобову, этого никто не знал, но за каких-то полгода стал его ближайшим советником. Разумеется, в делах издательств и культуры, Пал Палыч разбирался и мог быть полезен, но чем еще он мог очаровать трезвого и умного миллионера, этого никто не мог понять. Дело в том, что все, кто близко общались с Болтуновым, очень скоро убеждались, что он типичный демагог, поверхностный человек, правда, с хорошо подвешенным языком, очень жадный, убежденный человеконенавистник — ни о ком никогда не сказал доброго слова, даже о своем шефе. В быту держал себя высокомерно, всячески подчеркивал свое превосходство над людьми, зависящими от него. А став ближайшим помощником Глобова, он высоко поднялся над многими подчиненными миллионера.

И вот с таким человеком Александр Борисович отправился в Архангельск добывать подержанные автомобили для фирмы. Глобова Бобровников уважал, никогда ему не завидовал, отдавая должное его деловым качествам и хватке. Ведь не кто-нибудь из бывших приятелей, а именно миллионер поддержал его в трудную минуту жизни, когда он вернулся из заключения. Вернулся он гол, как сокол. Бывшая жена ничего ему не оставила. За каких-то несколько месяцев под крылышком Глобова Александр Борисович снова высоко поднялся из праха, возможно, выше прежнего. Тогда его со всех сторон окружали завистники, бывшие партийные коллеги подсиживали. Не мог же он их всех устроить и в так уже трещавший по всем швам «Аквик»?..

Машины они купили, погрузили их на платформы и отправили с охранником в Санкт-Петербург. С капитаном торгового флота пришлось много пить и перед самым отъездом Бобровников вдруг узнал от пьяного капитана, что Болтунов заплатил ему двадцать пять тысяч, а документы оформил на 35 тысяч. Ну, и конечно, выпивка за счет продавца... Александр Борисович навел справки в ГАИ, потолковал с другими капитанами, с которыми имел дело Пал Палыч, и выяснил, что на этих сделках тот выручил для себя около сорока тысяч рублей. За эти деньги он приобрел себе вполне приличный «БМВ».

Возвращались они в мягком купе скорого поезда, довольный сделкой Пал Палыч много пил и не умолкал ни на минуту. В Архангельске он купил несколько бутылок коньяка и копченой колбасы. Бобровников не поддержал компанию, у него побаливал желудок.

— Я ведь с тебя не высчитаю за коньяк, — снисходительно заметил Болтунов. — Пей, закусывай.

— И сюда жулье с Кавказа добралось, — поморщился после первой рюмки Александр Борисович. — Коньяк-то липовый!

Пал Палыч делал вид, что коньяк хороший — как же, он заплатил за него, да и не любил в дураках оставаться — пил, похваливал и рассказывал о своих любовных похождениях, хвастался, что последней его любовницей была одна из красивейших девушек Ленинграда, но вот пришлось расстаться: не мог на ней жениться — не было развода со второй женой, а красотке подвернулась выгодная партия — вышла замуж за мелкого коммерсанта из какой-то совместной фирмы. У ее жениха был «Мерседес», он пленил ее богатыми подарками и красавица дала Пал Палычу отставку, но он еще за нее поборется... И уж очень напирал на то, что себя, Болтунова, он и рядом не может поставить с этим торгашом! Но какова сущность женщины: любя его, а в этом Пал Палыч не сомневался, ушла к другому, вернее, продалась в рабство ради денег, подарков, «Мерседеса»... Вот он теперь тоже имеет машину. Нет, подобного предательства он не простит. Пару раз звонила, сожалела о случившемся... Но изменять своему торгашу не захотела... Конечно, он мог бы настоять, увести куда-нибудь, хотя бы к знакомому художнику в мастерскую. Для подобных дел у него всегда хранится ключ.

Бобровникову было ясно, что самолюбивый Болтунов уязвлен этой изменой до глубины души. Когда он обо всем этом рассказывал, его бледное, будто золотушное, лицо искажалось злостью, а смех был желчным. Вот только есть ли у него душа? Александр Борисович был убежден, что этот человек — сатанист. Поклоняется темной, нечистой силе...

Бобровников поинтересовался, мол, поставил ли Пал Палыч в известность Глобова насчет собственной машины? Тот небрежно ответил, что он звонил шефу домой и советовался с ним о каждой сделке. И на все получил добро. Спал Болтунов на нижней полке — в купе они ехали вдвоем — не раздеваясь, от него неприятно пахло. Александр Борисович заметил ему, что в купе тепло, стоит ли в одежде на чистых простынях спать? Пал Палыч сделал вид, что не расслышал. Он вообще все делал так, как только ему хотелось. С чужим мнением никогда не считался. Часто повторял, что он все умеет делать, ремонтировать, планировать, однако когда заклинило на окне штору, ничего так и не смог сделать. Его ровный тягучий голос раздражал Бобровникова. Он уже узнал всю биографию Болтунова: закончил в шестидесятых годах Институт культуры имени Крупской, работал художественным руководителем в Домах культуры, потом перебрался в городское Управление, завязал полезные связи, вскоре вступил в партию — иначе на такой работе далеко не продвинешься — а когда началась перестройка, за месяц до запрещения и роспуска партии, вышел из нее, перекинулся к демократам, но те не простили ему нескольких громких выступлений в газете против леворадикалов и поборников сионизма, а партийные деятели, переметнувшиеся в сферу экономики и бизнеса, тоже не простили предательства по отношению к ним и хитроумный Болтунов оказался в сложном положении, стал не нужен ни нашим, ни вашим. Случай свел его с Глобовым, он сумел понравиться миллионеру и вскоре стал его помощником и советником...

Бобровников понимал, что разоблачить Болтунова будет нелегко, тот так ловко обтяпывал свои коммерческие делишки с капитанами, что подкопаться было трудно. Он и им сумел задурить за коньяком в ресторане головы. Сделки совершались один на один, деньги выкладывались, как говорится, на бочку. Глобов не терпел жуликов в своем огромном хозяйстве, даже привлекал для их разоблачения частных детективов и тот, кто вылетал из фирмы, долго не мог устроиться в бизнесе. Крупные воротилы поддерживали связи друг с другом. Какой бы сам по себе бизнес не был жульническим и спекулянтским, миллионеры не терпели жуликов и пройдох. Обманывай поставщиков, потребителей, но не смей жульничать среди своих. Это не прощалось. А Болтунов самым бессовестным образом надул своего благодетеля и эта мысль не давала покоя Бобровникову. Были у него и еще веские причины ненавидеть Болтунова...

За эту командировку в Архангельск он раскусил подлую сущность Пал Палыча. Разглагольствуя высоким слогом о нравственности, мировых ценностях, частенько употребляя ставшее модным словечко «ментальный», «ментальность», сам он был мелким беспринципным жуликом, способным даже на мелкое воровство. Случайно Александр Борисович увидел в сумке Болтунова перочинный нож в кожаном чехле, который принадлежал капитану парохода, у которого они после сделки пьянствовали в каюте. У другого капитана Пал Палыч спер газовый пистолет. Это только то, что заметил Бобровников. Все его существо бунтовало против этого мерзкого человечка с повадками беса и непомерным самомнением. Теперь он понимал, почему от него уходили женщины. Он его, мужчину, за одну только командировку, довел до тихого бешенства, каково же было терпеть этого тягучего мерзавца месяцами, годами?..

— Ты должен мне помочь разоблачить этого мелкого пакостника, — в заключение сказал приятель.

— А почему бы тебе все откровенно не рассказать Глобову?

— Это будет похоже на донос, а быть доносчиком мне не хочется. В тюрьме их называют «суками». Потом, у Болтунова хватило ума все сделать шито-крыто. Капитаны ушли в море, да им все это до лампочки. Деньги получены, машины отданы, о чем еще думать? Про газовый пистолет капитан только и сказал мне одному, кажется, догадался, что его украл Болтунов, но взять того за горло постеснялся, как же — интеллектуал, работник культуры... Это только то, что я за одну поездку узнал, а сколько еще разных махинаций совершил Болтунов, одному Богу известно. Точнее, Сатане — он явно помогает ему.

— Как жизнь все на свете перевернула! — вздохнул Иван. — Сидел бы ваш Болтунов в Управлении культуры и инспектировал избы-читальни... А теперь вон как развернулся!

— И там он брал взятки от директоров Домов культуры, я уж не говорю про драматургов, да и у кооператоров сейчас стрижет на книгах купоны... Все лучшие книги, что выходят у нас, приносит в кабинет Глобову, а тот дарит своей артистке Натали.

— Видел я ее... Красавица.

— Она ему обходится оё-ёй!

— Она или театр?

— Надо отдать нашему должное: он на благотворительность не жалеет денег.

— И мой шеф его уважает, — сказал Иван.

— А ты? — пытливо взглянул на него приятель.

— Сидит еще, наверное, в каждом из нас недоверие, подозрительность к богатым людям, — ответил Иван. — А Глобов? Глобов мне нравится.

— Его можно назвать порядочным человеком, каким можно быть в современном бизнесе, — согласился Александр Борисович. — Держит свое слово, не заносится перед простыми людьми, не жаден и не наел ряжку, как многие кооператоры, вдруг дорвавшиеся до водки и деликатесов!

— Выглядит он молодо, наверное, тренируется? У него на даче сауна, спортивные снаряды.

— Хочет жениться на Натали, а она благоволит Болтунову, — гнул свое Бобровников. — А с артисткой Андрей Семенович считается. Вот пример того, как даже такой сильный мужчина, как Глобов, может попасть под каблук в общем-то не очень уж и умной бабенки.

— Красивой женщины, — поправил Иван.

— Поражаюсь, как она не может раскусить этого бесенка? Он ведь запросто бывает у них дома. Все городские и театральные сплетни знает, Натали использует его и как мальчика на побегушках: рыщет по кооперативным магазинчикам, покупает ей французские духи, парфюм. Понятно, не за свои деньги. И она любит детективы. Всё вышедшие у нас романы Чейза преподнес ей на блюдечке. Когда ему нужно, знает, как подобрать ключик к сердцу...

— А что же ты хочешь от меня? — спросил Иван.

— Глобов поручил ему бартерную сделку: фирма выделяет любому лесничеству шесть «Москвичей», а они — лес-кругляк. Наш шеф разворачивает крупное строительство дачного поселка для своих фирмачей. Видишь, как заботится о сотрудниках! Болтунов, конечно, одним из первых стоит в дачном списке. Убежден, что на этой операции с лесом он снова нагреет руки. Займись этим, Иван?

— Приходи завтра в нашу контору, оформим контракт, — подумав, согласился Иван. — С преступниками часто встречаюсь, а вот с бесами не приходилось!

Почему бы не помочь Бобровникову? Он никогда не делал ничего дурного Рогожину. И разоблачение Болтунова спасет и Глобова от неприятностей и хищений.

— А без контракта нельзя? — заглянул ему в глаза приятель. — Ради старой дружбы? Я заплачу, но пусть это будет между нами.

— Чем же я тогда лучше Болтунова, если буду тайно действовать за спиной своего шефа?

Александр Борисович смутился, заерзал на стуле.

— Подловил ты меня!

— Можешь быть спокоен, Саша, интересы клиентов мы бережем, — успокоил его Иван. — Все собранные факты будут переданы лично тебе.

Бобровников, поколебавшись, сказал, что завтра в половине десятого будет в агентстве.

— Скажи мне, — уже на пороге спросил Рогожин. — Ты только бережешь своего шефа или тут есть еще что-то другое, личное?

— Ты стал проницательным, Ваня, — невесело улыбнулся Александр Борисович. — Этот подонок и мне сильно нагадил... Об этом в другой раз, ладно?

— Ладно, — сказал Иван. — Спасибо за царское угощение.

— Сказать Андрею Семеновичу, чтобы вас всех прикрепил к нашей снабженческой конторе? Продукты высшего качества и цены для своих не такие высокие.

— Это дело Дегтярева, — сказал Иван. — Я не хочу влезать не в свои дела.

— Ты на своем месте, дружище! — похлопал его по плечу Бобровников. — Неподкупен, честен, справедлив... Как эти ребята из ВЧК Дзержинского.

— Я бы не хотел походить на них, — сказал Иван.

— Это я так, для красного словца, — не смутившись, ответил приятель.

— Вот я слушала его, — сказала Аня, уже лежа в постели. — С тобой-то он был откровенен, но как он рассуждает? Даже не верится, что работал в комсомоле, партии. Разве так просто сменить все свои убеждения, мораль?

— Мне сдается, что у моих бывших коллег вообще никакой морали и убеждений не было, поэтому им и измениться не так уж трудно.

— Господи, а мы, комсомольцы, в школе верили, что вы нам говорили, брали с вас пример.

— Все мы были обманутыми, и дураки, и умные.

Но я убежден, что честный человек останется честным, порядочный — порядочным, а мразь всякая мразью. Как сказал мой друг Антон про Пашку-Паука: из гада рыбину не сделаешь.

— Мне твой приятель понравился...

— Как и его угощение?

— В нем есть что-то искреннее, он не равнодушный человек, дорогой.

— Ты не против, Аня? — повернувшись к ней, Иван нежно обнял жену. Груди у нее обрели форму спелых налитых груш. Живот был большой, но гасил вспыхнувшую страсть. Ему нравилось прижиматься к нему щекой и прислушиваться. Где-то вычитал, что утробный младенец видит сны и уже мыслит там, во влажной темноте...

— Я никогда не против, мой господин, — потянулась она к нему, полузакрыв большущие глаза. — Только осторожнее, мы теперь даже в постели не одни...