Дети ада

3

Сданный вместе с уликами и письменным признанием в районное Управление милиции Пашка-Паук заявился в Плещеевку вечером на следующий день. Как всегда в подпитии он чинно прошел мимо стоящих у калитки Ивана и Антона к своему дому на опушке бора. Под мышкой он нес две буханки хлеба, мягкая каштановая бородка подстрижена, видно на радостях, что выпустили, забежал в парикмахерскую. Ноги в стоптанных полуботинках были без носок. По словам всезнающей Зинки все носки Пашка сгноил на ногах, а новых теперь нигде не купить, как и многое другое необходимое. Связка носок была украдена из шкафа Ларионовых. Понимая, что на свое приветствие не получит ответа, он отвернул бесовскую рожу в сторону и прошелестел, прижимаясь к противоположному забору.

— Как он будет тебе в глаза смотреть! — поддел приятеля Иван. — Нормально смотрит. У таких людей совести нет.

— Ну вот наша милиция, мать твою! — выругался Антон. — И этого гаденыша отпустили! Почтарка зарубила топором мужа и гуляет себе на воле, вор и наводчик и суток не просидел в кутузке.

Хмурый круглолицый капитан, которому они сдали в Великополе Пашку, нехотя составил протокол, зачем-то переписал номера консервных банок, выложенных Антоном на стол, велел задержанному еще раз подписать его признание, полученное Иваном и Антоном в Пашкином доме, брюзгливо заметив при этом, что составлено оно не по форме. Сержант, находящийся в комнате дежурного, отвел Пашку в подвальное помещение с решеткой на окне. На пороге тот остановился и сказал капитану:

— Они меня к кровати привязали... — потрогал пальцем синяк на скуле. — И в морду разок заехали. Это тоже запишите!

— Шерлок Холмсы! — презрительно заметил капитан, когда Иван поведал ему о проведенном дознании. — Ваше дело подать заявление, а не наводить следствие. Если он заявит, что вы его били, вам же достанется на суде от адвоката.

— Нам надо было расцеловать! — хмыкнул Антон. — Такую мразь убивать надо, как было в старину!

— По-моему, ворам руки отрубали? — впервые улыбнулся капитан. — И на площади кнутом секли.

— Ваши приезжали после кражи, но даже отпечатков пальцев не взяли, — сказал Иван. — И ни к кому не заходили, хотя многие соседи знали, что Пашка замешан.

— Детективов начитались? — усмехнулся капитан. — Отпечатки, экспертиза, баллистика... У нас каждый Божий день в районе кражи домашнего имущества, а не обворованных дач уже и не осталось. Что дадут отпечатки, если воруют мальчишки-школьники? У нас сейчас преступников больше, чем честных людей. А вот врываться к нему в дом и связывать не следовало бы. Это не по закону.

— А воруют только по закону? — свирепо глянул на него Антон. — Гуманность к преступнику и полное равнодушие к пострадавшему. Хорош у нас закон!

— Мы законы не пишем, — сказал капитан. — Мы их придерживаемся в своей работе. Преступники теперь стали грамотные, чуть превысишь — пишут жалобы прокурору, а то и самому президенту.

Вышли из милиции возбужденные, недовольные. Больше Антон, Иван уже привык к таким ситуациям, в Петербурге так же равнодушны к ворам, там убийц-то не разыскать, до мелких ли воришек?.. Паук не сообщил им, где живут Штырь и Белый, сказал, что не помнит. А самим искать в городе преступников сложнее, чем в Плещеевке. И разговаривать с рецидивистами было бы потруднее, чем с не сидевшим еще в тюрьме Пашкой. Вот почему, поразмыслив, друзья привезли признавшегося вора в милицию, надеясь, что там быстро выяснят, кто такие Белый, Штырь и дядя Володя. Но капитан и выяснять не стал — этим займется следователь, а он — дежурный.

Сдав в милицию Паука, они решили заехать на кирпичный завод и там нагрузились красным кирпичом — Антон надумал в скотнике печь сложить. Во-первых, там можно будет варить корм для свиней, во-вторых, ожидавшемуся зимой приплоду будет тепло, а кто знает какая зима нагрянет в 1992 году?..

— Вот почему Паук так просился в милицию, — не мог успокоиться Антон. — Милиция для него, как дом родной, знал паскуда, что долго держать не будут!

Этот разговор уже происходил в Плещеевке.

— Зайдем к нему? — предложил Иван. — Когда стемнеет...

— Ни власти, ни закона нет, — продолжал сокрушаться друг. — Теперь только на себя самого приходится рассчитывать. Но каковы соседи, а? Прямо у них на глазах выносят вещи из дома, а они делают вид, что ничего не видят, ничего не слышат... Разве бы я заметь такое не поднял шум на всю деревню? Да и ворью бы не спустил. Мое ружьишко пока стреляет.

— Ты чужой здесь, — напомнил Иван.

— Это верно, — согласился друг. — Сами ведь вымирают, как динозавры... Посмотри сколько их тут осталось? Старики да старухи, кругом земли пустуют, а приезжих все равно ненавидят черной ненавистью. Что же за народ-то такой, Иван? Никому ничего со своего хозяйства не продадут, все только для себя. Веришь, ведро картошки весной не смог купить. Луковицу не продадут. А теперь и коров порешили. Никакого проку от никого нет, живут паразитами и все воруют в колхозах-совхозах. А им там еще и деньги платят.

— Их сделали такими, — уточнил Рогожин. — Гордость, достоинство, любовь к земле — все это за годы большевистской власти методически вытравлялось из крестьянского сознания.

— Да слышал я про это сто раз! — отмахнулся Антон. — Спились людишки, обленились, опустились. Зайди в любую избу — как живут? Грязь, вонь, многие даже иконы продали.

— Они же беспаспортными рабами были, Антон! — возразил Иван. — И работали-то не на себя, а на дядю. А у раба совсем иная мораль, чем у свободного человека.

— Мы ведь тоже родились и выросли при этой бесчеловечной системе? Не опустились же?

— И мы были рабами, только не знали этого.

— Были?

— Мы и сейчас еще внутри от рабских оков не избавились, — сказал Иван.

— Красиво говоришь, друг! — рассмеялся Антон. — Шпаришь, как депутат в парламенте.

— Видишь, как легко прививать человеку любую идеологию, — согласился Иван. — Я уже и не замечаю, что говорю газетным языком. На этом меня и Аня несколько раз поймала.

— Чего же не привез ее сюда?

— Она же работает.

— А я здесь газеты не читаю — одни в них помои и тоска — мне хватает радио и вечерней информационной телепрограммы... — вспомнив про украденный телевизор, помрачнел. — А теперь и этого источника информации нет... — он взглянул на дом Паука. — У меня идея, Ваня! Конфискуем его телевизор, а? У него тоже цветной, не успел еще пропить... Пока мой найдут, а его вряд ли найдут, будем Пашкиным пользоваться.

— А что? — сказал Иван. — Хорошая мысль.

— Только Тане не говори, она у меня слишком даже законопослушная... Знаешь как меня отчитала за то, что мы привязали Пашку к кровати?

— А что скажем, когда припрем телевизор?

Антон почесал голову, бросил взгляд в сторону двери своего дома, махнул рукой:

— Скажем Бог послал...

Пашка-Паук сидел перед телевизором и тянул из бутылки пиво. Трехлитровая банка с солеными огурцами стояла на полу у грязных босых ног. Увидев незваных гостей — дверной крючок Иван через щель откинул длинным гвоздем — Паук сморщился как от зубной боли, поерзал на табуретке, к клочковатой его бородке пристало белое перышко. В комнате пахло кислятиной и мокрой одеждой. На кухне розовел элементами включенный электрический обогреватель.

— Вам и заборы не помеха, — пробурчал он, ставя бутылку на пол.

— Мы же не через окно, — усмехнулся Иван.

— Че еще надо-то?

— Со скорым возвращеньицем в родные Пенаты, Паша! — угрюмо поприветствовал расстроенного их приходом хозяина Антон. — Что хорошего по телеку показывают нынче?

— Хорошего мало... — не отрывая взгляда от мерцающего экрана, пробурчал Паук. — Голод надвигается на Расею-матушку. Скоро всем людям, кроме богатеньких, жрать будет нечего. Бастують на шахтах, требують чивой-то.

— У тебя ведь хозяйство... — начал было Иван.

— У меня пасюки грызут пол в хлеву и мыши шныряют в избе — вот и вся моя животина, — перебил тот. — Был пес Рыжик и тот куда-то сбежал.

— А корова, боров, куры? — подначивал Иван.

— Че надоть-то? — спросил Паук, решив не отвечать на столь дикие вопросы. Какое у горького пьяницы может быть хозяйство? Все давным-давно сразу после смерти родителей, которые тоже изрядно попивали, продано и пропито. Картошки всего три мешка на зиму накопал. Один мешок уже продал дачникам, чтобы водки в кооперативном кафе в райцентре купить. Уже не первый год Пашка шарил по окрестным дачам, не брезгал тащить оттуда банки с огурцами, помидорами, не говоря уже о консервах. У него был нюх на продукты. Как бы ни прятали дачники в подвалах и чердаках по темным углам — все равно находил.

— Чего, говоришь, надо, — миролюбиво сказал Антон, садясь на табуретку, а вторую пододвигая Ивану. — Телевизор ты с дружками спер у меня, а как же без него? Ничего и знать не будем, что делается на белом свете. Так что не обессудь, Паша, каждый вечер будем у тебя смотреть. И своих позову.

— Обещали многосерийный фильм показывать после половины десятого, — вставил Иван.

Паук переводил взгляд с одного на другого: серьезно или шутят?

— Я спать рано ложусь, — нарочито зевнув, сказал он.

— Ты спи, Паша, а мы будем смотреть, — все тем же тоном продолжал Антон. — Телесериал с месяц пойдет, кажется, про итальянскую мафию, что-то вроде «Спрута». Помнишь такой фильм в прошлом году показывали?

Паук допил пиво, бутылку закатил под кровать. На узком лбу собрались неглубокие складки. Поковырял пальцем в желтых зубах.

— Глядите, — помолчав произнес он. — Я все одно ночью уйду на дежурство.

— А говорил рано спать ложишься... — усмехнулся Иван.

— Я и на ферме посплю, там сеновал да и дежурка есть.

— Капитан милиции случайно не твой родственник? — поинтересовался Антон. — Чего это он тебя так быстро отпустил?

— Я дал подписку о невыезде, — солидно ответил Паук.

— А этих твоих дружков задержали?

— Ищи-свищи! Их нету в городе.

— Где же они, Паша? — Антон подошел к нему вплотную, выключил телевизор «Радуга». В этой нищенской обстановке большой цветной телевизор действительно выглядел лишним.

— Не трожьте меня, — втянул голову в плечи Паук. — За это вас тоже по головке не погладят. В милиции говорили...

— Нам плевать, что тебе говорили в милиции! — взорвался Антон. — Если милиция ворюг отпускает домой и не ловит бандитов, которых ей пальцем показали, то грош цена ей! Понял ты, кусок дерьма?!

— А я что должен был их попросить, чтобы меня посадили? — резонно возразил Пашка.

— Может, так бы оно и лучше было! — с угрозой произнес Антон.

— Пока вещи не сбагрят — в городе не появятся, — сказал Пашка. — Не я ведь у них главный? — узкие желтоватые глазки его испуганно бегали по их лицам. — Я вам всю правду сказал, мальцы, чего еще вам надо? И бумаги все подписал. Если хотите знать, я их отговаривал...

— Ты их, недоносок, и навел-то на мой дом! — рявкнул Антон. Глаза его бешено округлились, ладонь сжалась в увесистый кулак.

— Погоди, Антоша, — оттеснил его плечом от съежившегося Паука Иван. — Куда они уехали?

— В Городок или Витебск, — забормотал Пашка. — У дяди Володи там есть знакомые, им они и собирались загнать краденое. А кто и где живут рази мне скажут? Это их воровские дела... Я — пешка. Думаю и денег мне не дадут теперя-то.

— Когда они собирались с тобой рассчитаться? — спросил Иван. Он знал, что в этом смысле опытные воры щепетильны.

— Как деньги выручат. Обещали водки привезти, самогону ну и денег. Им главное поскорее от крупных вещей избавиться. Говорили, что будут продавать оптом и по дешевке, чтобы я, значит, не рассчитывал на многое...

— Зачем ты, Паша, живешь на белом свете? — Антон еще ближе пододвинул табуретку к нему. — Кто ты есть, Паук?

— Живу и живу... — опешил от такого вопроса тот, теребя грязными пальцами с черными ногтями жидкую бородку. — Зачем люди живут? Меня же не спрашивали, когда мне родиться?

— Разве ты человек? — вставил Иван. Ему противно было смотреть на эту мразь. Неужели и вправду у него есть женщина, говорят, она из Великополя, которая способна лечь с ним в постель? От него же разит как от дохлой крысы.

— Это верно, — вздохнул Антон. — Живут же крысы, мыши, тараканы, клопы, вши... Я думаю, вся эта нечисть и такие твари на двух ногах как ты приползли к нам из другого измерения, из параллельного мира, откуда их вытравили ядами. Так, наверное, попадают сюда привидения, полтергейсты. И там эта братия никому не нужна. Уж Богу-то точно.

— Ну че вы на меня насели? — заскулил Паук. Переходы от самоуверенности к нахальству и жалостливости у него происходили мгновенно. — Ну вляпался я по-пьяни. Будет суд, я признался. Отвечу за все... Не бередите вы мне душу, ради Бога! Какие-то страсти рассказываете...

— Нет у тебя души, Паук, вот какая штука, — сказал Иван. — Да и Бога не поминай всуе. Ты есть дьявольское отродье — молись своему Сатане. Он-то знает зачем ты появился на белый свет.

— Не мечи бисер перед свиньями, — усмехнулся поднимаясь с табуретки Антон. — Ну понесли, что ли?

— Че понесли? Куда? — забеспокоился Пашка, испуганно таращась на них.

— Утопим мы тебя в Велье, — продолжал Антон, состроив мрачную физиономию, впрочем, он еще ни разу и не улыбнулся. — Милиции ты не боишься, суда тоже, а тварь такую на земле оставлять незачем. Камень на шею и в воду. Милиция про тебя и не вспомнит, да и в деревне никто доброго слова о тебе, ворюге, не скажет.

— А эта бабенка из Великополя, что приезжает к тебе, только обрадуется — дом-то останется ей?

— Караул, люди добрые! — вдруг завопил Пашка, вскочил на ноги и опрокинул табуретку. Зацепил и трехлитровую банку с огурцами, она покатилась по крашеному полу, остро запахло рассолом.

— Заткнись! — рванул его за плечо Иван и резко посадил на кровать. — Хочешь, чтобы кляп в пасть затолкали?

— Вы хуже милиции, — пискнул Пашка, дергаясь на кровати и бегая глазами по их лицам.

— Это точно, — сказал Иван. — Милиция у нас добрая для вас, воров и бандитов.

— Братцы, да я больше вовек... — Пашка всхлипнул и тернул рукавом по глазам. — Это все водка! С похмелья я готов за стопку на все...

— Хрен с тобой, живи до суда, — сказал Антон. — Раз мой телевизор увели, мы забираем твой. Мой-то был не хуже. А то что же получается: ты кайфуешь с бутылкой пива у телевизора, а моя семья не знает даже что сейчас в мире происходит?

— Я хотел его загнать шоферу с леспромхоза... промямлил Паук, быстро сориентировавшись, что его разыграли. — Он уже и задаток мне дал.

— Водкой? — усмехнулся Иван.

— Что ему скажу? — наглел Пашка.

— Это твое дело, — буркнул Антон.

Пашка отупелыми покрасневшими глазами смотрел, как два дюжих мужика легко подняли тяжеленный телевизор и, с трудом протиснувшись в дверь, унесли из избы. Кто знает, может в его заскорузлой душонке сейчас бушевали точь-в-точь такие же чувства, как у Антона, когда он, вернувшись из Великополя, увидел свой разграбленный дом.