Дети ада

3

Три спектакля просмотрел Иван в маленьком театре, находящемся в полуподвальном помещении на набережной Фонтанки. Признаться, он с трудом высиживал по 2—3 часа в квадратном зале на двести мест. То, что происходило на сцене не трогало его, наоборот, вызывало возмущение. Самое большое, в зале находилось 30—40 человек и то, судя по разговорам, людей искусства: актеров, режиссеров, студентов театральных вузов. Наталия Павловна Вольская выглядела очень эффектно на сцене. Ей часто приходилось раздеваться, фигура у нее великолепная, тело белое, груди безукоризненной формы. Текст Рогожин не воспринимал, так, какая-то пустая болтовня, актеры и актрисы метались по сцене, иногда грубо орали друг на дружку, ни с того, ни с сего начинали срывать с себя одежду, барахтались в непристойных позах на пыльном полу и в постелях. Раз показали половой акт стоя. И это называется современное искусство! Неужели режиссеры не понимают, что людям противно на все это смотреть? В зале пусто, денег за проданные билеты не хватит, чтобы и за помещение заплатить.

Элеонора Рыкунова — сожительница Натали — произвела на него впечатление волевой, неглупой женщины. Из театра они всегда выходили вместе с Натали. Было тепло и артистка носила короткие юбки, открывая стройные белые ножки, про которые говорят, что они из ушей растут, ее наперсница всегда была в брюках со складками и тонких свитерах, закрывающих шею... Груди были едва заметны — две небольшие выпуклости. Она явно старше Натали, походка у нее широкая, мужская, выше среднего роста, туфли на низком каблуке. Узкое лицо с удлиненным подбородком и длинным прямым носом привлекало к себе внимание, но не красотой, хотя Рыкунову и нельзя было назвать дурнушкой, а глазами. Они у нее были крупные, темные, с бархатным блеском и опушены густыми черными ресницами, которым и тушь не нужна. Нечто настороженно-зверушечье было в ее лице. Кунье или лисье? Когда они шагали рядом по Невскому, оживленно разговаривая, то мужчины не приставали к ним — суровый взгляд Элеоноры как бы предупреждал, мол, лучше не задевайте нас, получите отпор. Наверняка у нее в сумочке баллончик с газом. А Натали, конечно, заставляла оглядываться на нее. Ее золотистые волосы свободно спускались на узкие плечи, ярко-синие глаза лучились, припухлые губы улыбались. Не ее приятельница — ей проходу бы не было. Воплощенная женственность во всем: походке, игре бедер, сияющих глазах, призывной улыбке. И никакого высокомерия или надменности. У Натали дорогих украшений больше, чем у подружки. Одних колец штук пять на обеих руках, бриллиантовые сережки. Элеонора носила на шее поверх свитера какой-то медальон на толстой золотой цепочке. Может, отличительный знак особей подобного типа?

Но ходили они по Невскому редко, разве что когда нужно было зайти в Дом искусств или магазины с иностранными названиями. Хотя театр и нищий, деньги у них, по-видимому, водились. Иван видел, как Натали покупала у лотошника бананы по пятьсот рублей за килограмм, а Элеонора дорогущий итальянский ликер. Чаще они, выйдя на набережную Фонтанки из театра, шли к «Жигулям» с помятым крылом, принадлежащим Рыкуновой. Лобовое стекло треснуло справа, краска кое-где облупилась и проглядывала ржавчина, номер из-за грязи и пыли невозможно было рассмотреть но внутри было чисто, даже покачивался спускающийся с зеркальца заднего обзора пушистый сувенирный медвежонок. Водила машину Элеонора неплохо, хотя иной раз и норовила проскочить под желтый свет, когда инспектора на перекрестке не видно. Натали сидела рядом и смотрела прямо перед собой. Если они и разговаривали, то она редко поворачивала голову к подружке. Несколько раз на машине Дегтярева Иван поездил за ними по городу. Обычные маршруты женщин в свободное от работы время: магазины, ателье, прачечная, дамская парикмахерская. И никогда рядом ни одного мужчины. Элеонора зорко оберегала от их посягательств свою соблазнительную напарницу. В ее больших глазах всякий раз вспыхивало нечто колдовское, когда кто-либо назойливо лез к ним познакомиться. Она решительно брала Натали под руку и уводила, а если какой-либо нахал начинал преследовать, то поворачивалась к нему и сквозь сжатые зубы, негромко произносила несколько грубых матерных слов, после чего опешивший ловелас сразу отставал. Рыкунова курила американские сигареты, у нее была плоская коричневая зажигалка с турбоподдувом, такая никакого ветра не боится. Иван видел в коммерческих ларьках почти по тысяче за штуку! Костюмерша нерентабельного театрика имела средства, а вот каким образом она их добывала, пока Ивану было неизвестно, да это и не входило в его задачу. Скорее всего, Рыкунова, как и многие женщины, занималась спекуляцией или как сейчас это называется, мелким бизнесом: покупала дефицитные вещи и парфюмерию за одну цену, а продавала дороже. Иван не раз видел, как она выходила из дому с объемистой сумкой в руке. В машине ее никогда не оставляла, брала с собой в театр, из чего Рогожин заключил, что она там предлагает артистам свой товар.

Уже несколько дней Иван подыскивал удобный момент, чтобы поговорить с Натали без Рыкуновой. Но они, как Шерочка с Машерочкой, ни на миг не расставались в общественных местах. Куда одна — туда и другая, даже в туалет заходили вместе. Глебов его не торопил, но через Дегтярева интересовался, как идут дела. Дела никак пока не шли. Не придумав ничего умнее, однажды вечером во вторник, Иван прошел за кулисы — вахтера здесь не было — и нахально вызвал из гримерной Вольскую. Элеоноры здесь не было, ее костюмерная помещалась в другом конце длинного извилистого коридора, в который выходили двери гримуборных и других театральных служб. Синеглазая красавица удивилась, но безропотно вышла к нему. Поздоровавшись, взял ее за руку и как школьницу повел к выходу. Он видел пьесу два раза и знал, что артистка больше не выйдет на сцену, потому что ревнивый любовник — лабух (музыкант) умертвил ее флейтой во втором акте. Причем самым отвратительным способом: обнаженной жертве он засунул инструмент с блестящими кнопками между ног... Слабонервных должно было тошнить при этой дикости. Вот такие теперь были «находки» у режиссеров современных модерновых театров...

— Куда вы меня тащите? — запоздало попыталась вырвать у него руку Натали. Она, конечно, узнала Рогожина. — Если к Андрею, то я сейчас закричу!

— Кричите, — сказал Иван, увлекая ее к выходу. У самых дверей стояла машина, на которой он приехал сюда — «Жигуленок» Дегтярева. — Я пришел за кулисы, чтобы убедиться, что вы живы и вас не пронзил насквозь этой дурацкой флейтой подонок-музыкант.

— Вы были на спектакле? — только артистка в подобной ситуации могла задать такой вопрос. Она даже перестала вырываться.

— Вы были бесподобны, — дипломатично заметил Иван. — Я два раза просмотрел эту... этот спектакль... из-за вас.

— А многим не нравится, — сказала она и снова сделала попытку остановиться. — Куда вы меня тащите, Иван...?

— Васильевич, — подсказал он. — Но вы можете звать меня Иваном, Натали.

— Это что, похищение?

— И вы насмотрелись детективных фильмов? — улыбнулся он. — Кто же даст за вас приличный выкуп?

— Как будто вы не знаете!

— Глобов и без всякого выкупа в любой момент может вас вернуть в Комарово, — сказал Иван.

— У меня тоже есть какие-то права...

— Это не вас я видел по телевидению у Смольного с плакатом в руках, где вы заявляли о каких-то сексуальных правах?

— Каждый имеет право сделать свой выбор, — уклончиво ответила она.

— Покупайте за несколько миллионов «Мерседес» — это ваш час фортуны, — продекламировал Иван, вспомнив назойливую рекламу по телевидению.

— О чем вы? — покосилась она на него.

— Я думаю только о вас, — улыбнулся он, усаживая ее на переднее сидение. Быстро обошел машину и сел рядом, впрочем, она и не собиралась выскакивать. Сидела прямо, профиль у нее нежный, золотистые завитки волос скрывают маленькое розовое ухо, подведенные ресницы вздрагивают, на нежных порозовевших щеках еще остались остатки крема для стирания грима. От нее пахло душистым мылом и тонкими духами. Круглые колени приковывали к себе его взгляд, он почувствовал внезапно вспыхнувшее влечение к этой красивой женщине. С Аней они больше не жили, она вот-вот ляжет в роддом. Иван понимал, что придется изрядно попоститься без жены, но буйная и необычайно ранняя весна будоражила кровь, заставляла в последнее время оглядываться на хорошеньких женщин, а тут рядом сидела не просто хорошенькая женщина, а цветущая красавица. Она переставила ноги и дорогие, только что вошедшие в моду черные лосины призывно скрипнули под короткой юбкой. Невысокая, но тугая округлая грудь с крупными сосками оттопыривала белую тонкую блузку.

— Мы немного прокатимся, — дрогнувшим голосом произнес он, включая мотор.

— Я знаю, что вы здесь по просьбе Андрея, — сказала она, очевидно, смирясь с неизбежным. — Он гордый, сам не унизится... Вы ведь знаете, что у нас произошло?

Он кивнул, зорко следя за узкой выбитой дорогой. Проскочили мимо цирка и поехали к следующему мосту через Фонтанку. Солнце позолотило спокойную воду, утки давно покинули речку, где они зимовали, лишь несколько редких пар курсировали у самых берегов — эти, по-видимому, остались здесь гнездиться и выводить птенцов. Городские утки. В Летнем саду в зеленом пруду плавали два лебедя. С моста ими любовались прохожие. Здесь уток было больше. Уже установили мраморных античных Богинь и Богов, они снежно белели сквозь пышно распустившуюся листву деревьев и кустов. Еще дальше на высоком пьедестале темнел дедушка Крылов в окружении чугунных зверюшек.

— Если вы повезете меня в Комарове, я на ходу выскочу из машины... И это не пустая угроза, Иван! — сказала она. Припухлые губы ее непреклонно сжались, потемневшие синие глаза стали строже. — Неужели вы сами не понимаете, что это какая-то детская игра? Мы же взрослые люди, черт побери!

— Я ничего не собираюсь делать против вашей воли, — ответил он. — Просто хочется в такую погоду вырваться из города на Приморское шоссе. Ну и поговорить с вами...

— Я вас предупредила, — сказала она. — Говорите, я слушаю.

— Мне не нравится ваше сожительница Элеонора Рыхунова, — сказал он. Пусть это не совсем дипломатично, но зато честно, a Наталией нужно быть честным, он это почувствовал. Обычно красивые женщины кокетливы и любят лесть, Натали, кажется, не такая. Ей и не нужно завлекать мужчин — они сами летят на нее, как осы на мед. Каждое ее движение, поворот красиво посаженной золотоволосой головы, даже чуть низкий выразительный голос — все было естественно и женственно. Иван читал где-то, что актрисы весьма сложный народ, пустых интрижек избегают, но если уж захотят кого-либо соблазнить, то своего добиваются. Тут они пускают в ход все свое обаяние, артистизм.

— Важно, что она мне нравится, — улыбка тронула розовые, будто созданные для поцелуя, губы Натали.

— Вы такая красивая, а она — уродина!

— Не скажите, у нее чудесные глаза, она умна, начитанна, многое знает...

— Слишком многое... — иронично заметил он.

— Мне надоело, Иван, сидеть в золотой клетке, вкусно есть, пить и выслушивать математические отчеты о космических прибылях Андрея... Элеонора — это мой протест против той жизни, если хотите. Мне скучно стало с ним. Он, конечно, умный, очень крутой, но ум и вся энергия направлены на одно — деньги, деньги, деньги... А их сейчас у всех деловых людей много. Вон правительство стало выпускать тысячерублевые бумажки, обещают и десятитысячерублевые. Деньгами сейчас никого не удивишь! Молокососы швыряют в кафе и ресторанах по нескольку тысяч за вечер.

— Но почему Элеонора? Разве вы и раньше были склонны к... этому?

— Нимфомании? — улыбнулась она. — Да нет, просто стало любопытно, что в этом есть приятного для женщины... Ведь я артистка, все должна испытать... — она сбоку посмотрела на него. На губах ослепительная улыбка. — От Андрея к другому мужчине мне путь заказан. Вы же понимаете, он этого бы не допустил. Любому свернул бы шею... даже вам.

— При чем здесь я? — пробормотал он.

— Я как-то сказала, что вы мне нравитесь, — простодушно ответила она. — А вы разве не почувствовали?

— Мне такое и в голову не могло прийти!

— Но почему же? Вы — интересный мужчина, в вас чувствуется сила, мужественность, вы немногословны и...

— Что «и»? — заинтересовался он.

— Благородство, доброта...

— Приятно слышать!

— У вас чудесная улыбка, но к сожалению, вы редко улыбаетесь.

— Наверное, жизнь не веселит.

— Не повторяйте мещанские сетования на жизнь, — возразила она. — Для многих жизнь стала гораздо лучше. Возьмите хотя бы Андрея? Кем бы он был при старом режиме? За старое цепляются одни дураки, ну еще пенсионеры и эти... бывшие партбоссы. А молодежь уже никогда не согласится в наше проклятое прошлое. Не единым же хлебом насущным жив человек?

— Но ведь ограбили десятки миллионов честных, работящих людей, — возразил Иван. — И они никогда не поддержат человеконенавистнические реформы, направленные на уничтожение людей! Жизнь дорожает... Правда, не для всех — для преступников она немного стоит. Теперь за деньги убивают. Самое страшное во всем, что происходит — это неудержимый рост преступности, уж я-то это знаю! И у меня создается убеждение, что правительство сознательно покровительствует ворам, бандитам, рэкетирам.

— Зачем им нужно это?

— Когда разгул преступности, люди меньше обращают внимания на политические игры правителей, на разграбление страны.

— Может, вы и правы, — довольно равнодушно согласилась она.

— Вы ведь знаете, какое у меня ремесло? — в его голосе проскользнула горечь. — Как же мне быть добрым, благородным? Уж если на то пошло, то, чем я сейчас занимаюсь, не назовешь благородным делом...

— А вы развернитесь у ближайшего светофора и отвезите меня в театр...

— К этой уродине Рыкуновой?

— Я у нее живу.

— И нравится?

— Я никогда не думала, что женщина может заменить мужчину, — призналась она. — Но Элеонора это умеет.

— Быть мужчиной?

— Занимаясь любовью с ней, я все больше убеждаюсь, какие вы, мужчины, эгоисты, себялюбцы, для вас главное — самим получить удовольствие...

— Старая песня! — усмехнулся Иван. — Многие женщины так говорят.

— Значит, много на свете таких мужчин, которые в первую очередь думают о себе, а не о женщине.

— Не надо всех мерить одним аршином, — вставил Рогожин. Его этот разговор забавлял: он не ожидал от Натали такой откровенности, даже скорее, бесстыдства. Она так же легко говорила о сексе, как о жизни вообще.

— Элеонора озабочена лишь тем, чтобы доставить мне самое утонченное удовольствие, на подобное не был способен ни один мужчина, которого я знала. Она так любит меня, мое тело, так ласкает, как меня не ласкал ни один мужчина... И я ей за это благодарна.

— И поэтому вы вышли на митинг сексуальных меньшинств с каким-то дурацким плакатом?

— Говорят, я выглядела потрясающе — оператор только меня и показывал — я даже не запомнила, что было написано на плакате, мне его всучила какая-то развязная девица с усиками. И сунула записку с домашним телефоном.

— И вы ей это позволили?

— Иван, пока я лишь прикоснулась к этому, когда-то запретному, миру, но боюсь, что это не мой мир.

— Слава Богу!

Она сбоку посмотрела на него, улыбнулась. Она вообще сегодня часто улыбалась. Там, на даче у Глобова, была более серьезной и недоступной.

— Вы не равнодушный человек. Это хорошо.

— Наташа, вам скоро надоест все это, — помолчав, сказал Иван. — Может, лучше от нее уйти сразу, пока не станет противно и муторно на душе. Любопытство свое вы удовлетворили.

— К кому уйти, к вам? Вы ведь женаты. У вас хорошенькая стройная жена с умными глазами. И она любит вас.

— Аня вот-вот родит, — сказал он.

— Вы думаете, что мне грозит одиночество, — продолжала она. — Наверное, но и рядом с чужим человеком, даже в толпе можно быть одинокой. Вам это не знакомо?

— Я пережил подобное.

— Знаете еще почему я ушла от Андрея? Он захотел от меня ребенка. Зачем он мне? С театром придется надолго распроститься, это выбьет из колеи не на один год. Да и просто я не могу представить себя мамой! Я же говорю вам, вы, мужчины, эгоисты. Как вы решили, так и должно быть. Что он хочет, привязать меня к себе ребенком?

— Он женится на вас, — вставил Иван.

— А я еще не уверена, что он будет мне хорошим мужем.

— В любом случае Глобов о ребенке уж позаботился бы.

— Я даже думать не желаю ни о каком ребенке, — отрезала она. — Кстати, Элеонора от меня этого не требует...

— Очень остроумно! — хмыкнул Иван.

— Послушайте, Иван, — лукаво произнесла она. — Вы ведь ничего толком не знаете о лесбиянской любви... Хотите посмотреть?

— Посмотреть? — опешил он. Руль вильнул в его руках — он объехал открытый люк на дороге.

— Можете даже принять участие, — продолжала она все в том же тоне. — Элеонора меня боготворит и ни в чем не откажет... Тело у нее молодое, гладкое. Я знаю, чего она добивается: сделать меня такой же как она сама, убежденной лесбиянкой, презирающей мужчин, но я такой никогда не стану... В одном вы правы, милый Иван, мне может скоро все надоесть. Я не могу полностью пренебречь мужчинами... — ее нежная рука с тонкими длинными пальцами и перламутровыми ногтями скользнула на колено Ивана. — Увезите меня куда-нибудь в укромное местечко, а, Ваня?..

«Боже мой! — замирая от ее прикосновения и чувствуя, что голова пошла кругом, подумал он. — Как может уживаться в ней золотоволосый ангел с глубокими синими глазами и развращенная дьяволица?..»