Дети ада

1

Аня Журавлева стояла за нейлоновой занавеской и смотрела, как Иван Рогожин вытаскивает из багажника «Нивы» большую сумку. Его не было целый месяц и вот вернулся. Машина запылена, на лобовом стекле налипли разбившиеся мошки, торчит немного погнутый блестящий прут антенны. Сверху машина кажется приземистой, большой, а на самом деле высокая и короткая. Никаких украшений, наклеек, подвешенных перед носом сувениров на ней нет. Заметна глубокая вмятина на переднем крыле. Вроде бы раньше не было. Вот он хлопнул дверцей, достал из заднего кармана джинсов ключи, закрыл двери, но «дворники» и наружное зеркало снимать не стал, значит, скоро отгонит машину в гараж.

Рогожин подхватил перевязанную белым шпагатом коробку, в другую руку взял сумку и зашагал к подъезду. Он живет на четвертом этаже, а Аня — на пятом. Она вышла на лестничную площадку и стала ждать лифта. Стукнуло металлом, раздалось непродолжительное жужжание и двери разошлись. Иван поднялся еще на десять ступенек к своей квартире. Дверь его с черным номером была обита узкими деревянными планками и покрыта лаком. У них точно такая же дверь. Поставив вещи на цементный пол, он нагнулся и стал открывать ключами дверь. Сначала одну, потом вторую. Аня знала, что соседа по этажу хотели обокрасть, но он сбросил бандита с револьвером с балкона и тот умер в больнице, а второго связал и сдал милиции. Все в их доме восхищались поступком Рогожина. Одного толстого кооператора с седьмого этажа четыре раза грабили. В последний раз попались, прибыла милиция и ворюг вывели вниз и поставили внизу у желтой стены, почему-то заставили спустить брюки. Так и стояли молодые парни в трусах, упершись ладонями в оштукатуренную стену, а милиционеры обыскивали их. Аня все это видела из окна лестничной клетки. Кооператор поставил дорогие металлические двери, установил сигнализацию и даже приобрел овчарку. И вот после него совершили налет на квартиру Рогожина. Он ведь тоже работает в кооперативе. Неужели все кооператоры богачи? Впрочем, вряд ли Иван толстосум. По нему этого не скажешь, да и одевается просто, как все. Без пижонства.

Аня знала и бывшую жену Рогожина: невысокого роста женщина с пышной прической и узкими карими глазами. Тоненькая, но с большим бюстом и стройными ногами. Аня заканчивала десятый класс, когда однажды увидела, как днем в квартиру Рогожиных звонил какой-то высокий мужчина в кожаной куртке и белых кроссовках. Дверь открылась, выглянула жена Ивана и мужчина, воровато оглянувшись, проскользнул в прихожую. И еще несколько раз девочка видела этого мужчину с удлиненным бритым лицом и золотым перстнем на пальце. Волосы у него закрывали уши. Обычно он приходил к жене Рогожина, когда тот был на работе или в командировке. Иван тогда еще работал в райкоме комсомола. Он три года назад вручал Ане комсомольский билет и жал ее тонкую руку. Но влюбилась в него девочка раньше. На их лестничной площадке повадились пить вино и курить парни с девчонками, лет по 15—16. Иногда притаскивали с собой магнитофон, ставили на низкий подоконник и включали на полную мощность. Набравшись, наглели и задевали проходящих мимо жильцов. С ними старались не связываться. В тот раз веселая громогласная компания расположилась напротив двери Аниной квартиры. Сначала их урезонивала мама, потом вышел отчим, но один из молокососов запустил в него пустой бутылкой. Рогожин — он как раз поднялся снизу — услышал звон разбитого стекла и бегом взлетел на этаж выше. Побагровевший отчим пригрозил разошедшимся подонкам, что вызовет милицию, в ответ ему сказали, что подожгут дверь и сломают почтовый ящик. Иван не стал с ними разговаривать: одному врезал по физиономии, так что тот отлетел к железным перилам, второму заломил назад руки и припер к стене, остальные, разинув, рты, смотрели на это и помалкивали. Девчонки, их было две, серыми мышками проскользнули мимо и застучали каблуками вниз. Третий бритоголовый парень бросился за ними, но Иван подставил ему ногу и тот растянулся на железобетонном полу.

— Забудьте и дорогу сюда, — сквозь сжатые зубы, блестя гневными зеленоватыми глазами, негромко проговорил им Иван. — В следующий раз так отделаю, что и родная мать не узнает! Усекли?!

Парни, озираясь на него, проворно заскользили вниз по серым ступенькам...

Потом они подожгли газеты в его почтовом ящике, но больше их Аня в подъезде не видела. Перестали ходить эти, появились другие: жильцы звонили в жилищную контору, в милицию — бомжи и хулиганье стали забираться на чердаки и там развлекаться. Рогожин еще несколько раз выставлял шпану из их подъезда, но проходило немного времени и снова на лестничных площадках гремела музыка, плавал сигаретный дым, звенели бутылки. Юнцы почему-то полюбили их дальний подъезд — все остальные парадные были заперты и чтобы попасть в квартиру, нужно было иметь ключ или нажимать на кнопки домофона, а в их парадной все время разбивали дверь, калечили домофон.

Аня стала первой здороваться с Рогожиным, он рассеянно кивал, но внимания на нее не обращал, хотя все говорили, что она симпатичная и с каждым годом все больше хорошеет. Впрочем, это замечают не соседи, а другие... Невнимание к ней Ивана злило девушку, она же видела, что на нее оглядываются незнакомые мужчины, только улыбнись и тут же подскочат, завяжут знакомство, а этот... зеленоглазый сосед проходит мимо и не замечает. Были у Ани знакомые парни и в школе и в доме, в котором она родилась и выросла, некоторые ее школьные подружки отдались мальчишкам еще в восьмом-девятом классе просто так, ради любопытства. Насмотрелись порнографических фильмов и решили тоже попробовать. О сексе стали много говорить и писать. Ане все это было глубоко отвратительно, первый же увиденный в видеосалоне фильм, где двое волосатых мужчин обрабатывали блондинку, вызвал у нее совершенно обратную реакцию — ее чуть не вытошнило. Она тихонько выбралась из битком набитого мальчишками и девчонками полуподвального помещения и ушла домой. То, что она читала в классических романах и вдруг увидела на экране было настолько противоречивым, отвратительным... Голый секс и любовь — это совершенно разные понятия. Ей не верилось, что подружки говорят правду, когда с восторгом рассказывали, что их «заводило» увиденное на экране. Как может «заводить» — слово-то какое-то странное! — грязь и механическая физиология? У нее точно такое же чувство вызывали собачьи свадьбы. Она стала сторониться распущенных школьных компаний и сексуально озабоченных девчонок. Они просто были ей противны. Прокуренные насквозь, непричесанные, дурно пахнущие сверстники вызывали у нее отвращение. Над ней в школе подсмеивались, называли «старомодной комсомолочкой». В отличие от одноклассников, она не выбросила в отхожее место комсомольский билет. Не то чтобы она сокрушалась о роспуске этой многомиллионной молодежной организации, просто посчитала подобный «сортирный протест» глупостью. Билет есть не просил, пусть себе лежит дома.

Иван Рогожин не походил ни на кого из ее знакомых: модно одетый, но без крикливости, стройный, подтянутый, добродушный и вместе с тем неприступный, он будто был из другого мира, где нет грязи, мата, пьянства и тем не менее впервые он с ней заговорил будучи сильно выпившим. Случилось это два года назад, когда от него ушла жена. С тем самым высоким, длиннолицым в кожаном пиджаке...

Он был в отлучке, когда тот подъехал к их парадной на серебристом «форде», и они с женой Рогожина погрузили в него сумки, чемоданы, коробки, огромный полиэтиленовый пакет с зимней одеждой и навсегда покинули этот старинный дом на улице Пестеля. Именно так подумала в тот теплый осенний день Аня Журавлева, вернувшись из школы. От таких мужчин как Иван Рогожин нормальные женщины не уходят, а уж если так случилось, то исчезают навсегда, потому что он не простит такого предательства. Она жалела соседа, но в душе была довольна таким исходом. Аня принадлежала к тому типу людей, которые верят в судьбу, предзнаменования и принимают жизнь с философским терпением. Она любила Ивана, но ей и в голову не приходило, что нужно как-то дать ему понять это. Любовь пришла сама, поселилась в ней и не собиралась уходить. Не было дня, чтобы девушка не думала о нем, единственном. И вот он остался один. Выходит, судьба сама пошла Ане навстречу: избавила любимого человека от недостойной подруги жизни. Аня понимала, что жена изменяет Ивану, но ей и в голову не пришло как-то дать знать ему об этом. Ее любовь была чиста и возвышенна. Помнится в тот день, когда серебристый «форд» отчалил с их двора, она пошла в Спасо-Преображенский собор и долго там простояла перед амвоном, с которого священник читал проповедь. В слова она не вникала, но на душе было хорошо и светло. Аня не сомневалась, что будет верной женой Ивану, она не сомневалась и в том, что рано или поздно ее любовь сама пробьет броню его равнодушия... И вот, кажется, наступил этот так долго и терпеливо ожидаемый ею момент.

Аня уже закончила школу и работала в жилищном управлении, выдавала жильцам продовольственные и винные талоны. Раз в месяц приходил в контору и Рогожин, но карточки получал у другой женщины. Как и все стоял в очереди, предъявлял паспорт, расписывался в тетради и молча уходил. Сидящая за другим столом Аня видела, что ему все это противно и унизительно: толстуха, выдающая талоны на их дом, была грубой, хамливой, у ее стола нередко возникали скандалы. Одна женщина, которую та хороша знала, забыла дома паспорт, так формалистка не выдала ей талоны. Накричавшись и пообещав жаловаться, отстоявшая очередь женщина ушла, хлопнув дверью. Аня видела, как обострились черты правильного лица Рогожина, как пальцы сжимали папку из кожзаменителя, но он сдержался, ничего не сказал, хотя такие люди как он не терпят несправедливости, хамства. Выдавая карточки и талоны, Аня всякого наслушалась. Люди были злы, взвинчены, на чем свет стоит ругали правительство, демократов, Ленсовет, продовольственные комиссии, толковали, что с каждым месяцем становится все хуже, голоднее в Ленинграде, никто толком не может понять: куда все девается? Как будто уже ничего в огромной стране не производится, не выращивается, не поставляется в магазины. Цены растут, полно нищих на улицах, а сколько разбитых дорог, грязи, мусор неделями не вывозится со дворов, транспорт работает с перебоями... Нарочно все это делается? Испытывается терпение народа? Зато жуликам, ворам, новым капиталистам живется вольготно, сытно, богато! Это для них торгуют импортными товарами в самих дорогих кооперативных магазинах, где цены такие, что глазам не веришь!

Как-то поднимаясь на пятый этаж — лифт не работал — Аня увидела на низком широком подоконнике возле своей двери Рогожина, темно-русая прядь свесилась на лоб, он уставился неподвижным взглядом на электрощит с окошечками счетчиков, у ног его, обутых в теплые сапоги, дело было в ноябре, стояла тощая черная сумка. И глаза у него были не зеленые, а мутно-серые. Он и не заметил бы ее, если бы она не остановилась напротив. Несколько долгих секунд они смотрели в глаза друг другу, полные красиво очерченные его губы тронула легкая, чуть смущенная улыбка. И Аня уж в который раз подумала, как могла уйти от него жена? Тот высокий на «форде» тоже видный мужчина, но Иван гораздо симпатичнее. И ведь не скандалили, кто здесь буянит в квартирах всем известно. А Рогожины жили тихо-мирно.

— Интересно, какая сволочь сигаретами подпаливает кнопки нашего лифта? — сказал он.

— Что? — удивилась Аня.

— Каким нужно быть пакостником, чтобы прижигать белые кнопки окурками...

— Мальчишки, наверное, — ответила она.

Он посмотрел ей в глаза, что-то в них дрогнуло:

— Как ты выросла! — голос у него мягкий, приятный. — Давно ли девчонкой бегала по этажам.

— Давно...

— Как звать тебя?

Она сказала. Он снизу вверх снова внимательно посмотрел на нее и только сейчас она сообразила, что он пьяный, в глазах его был стеклянный блеск, а слова он выговаривал излишне четко. И этот коньячный запах... Аня всегда его могла отличить от любого другого: отчим тоже пил коньяк, когда он еще не был таким дорогим. Отчим как-то назвал Рогожина гордецом. Сунулся было к нему поблагодарить за то, что прогнал парней и девчонок с их лестничной площадки, а сосед посмотрел на него, будто в первый раз увидел... И что тут удивительного? Многие в доме друг друга не знают, хотя и живут рядом. Такое бывает только в больших городах.

— Вы ключ потеряли? — спросила Аня, видя, что он снова уставился на электрощит.

— Ключ? — удивился он. — Ах да ключ... — он поднял сумку, чиркнул черной молнией и вытащил связку ключей на кольце. Поднялся и, подойдя к двери, стал тыкать ключом, не попадая в скважину.

— Давайте я, — отобрала у него ключи девушка и открыла первую дверь, вторая вообще не была закрыта.

— Как тебя... Аня? Хочешь кофе? — предложил он. — У меня отличный кофе. И кофеварка. Ты умеешь варить?

— По-моему, это не так уж трудно, — улыбнулась она.

Вот он миг, которого она ждала столько лет! Он сам приглашает ее к себе. Иван Рогожин, проходящий мимо нее и не замечающий ее, мужчина ее детской мечты! Почему детской? Теперь она любит его еще больше. У нее даже мелькнула мысль, что все это снилось ей когда-то: он на подоконнике, она перед ним, распахнутая дверь, запах сваренного кофе... В своих снах она целовалась с ним, ее сердце громко бухало, а тело расслаблялось. И было томно-приятно и чуть-чуть тревожно. Внезапно просыпаясь, она трогала маленькую грудь с твердыми розовыми сосками.

На кухне он сел у окна, она поставила на газ розовый эмалированный чайник со свистком. Кухня небольшая с полками, уставленными деревянной и металлической кухонной утварью, на холодильнике — транзисторный приемник, небольшой стол с мраморной плитой, желтые деревянные табуретки. На стене электрический нож для резки хлеба и других продуктов, на буфете кнопочный телефон-трубка. За столом сидеть было неудобно: колени упирались в стенки стола, да и сесть за него можно было от силы троим.

— От меня жена ушла, — негромко уронил он, не глядя на нее. Если раньше он смотрел на электрощит, то теперь взгляд его был прикован к окну, выходящему во двор.

— Я знаю, — сказала она, доставая из буфета цвета мореного дуба маленькие кофейные чашечки, банку с кофе. Молотый кофе и кофеварку она не нашла, а спросить постеснялась. Сойдет и растворимый со сгущенкой, которую она взяла в холодильнике. В верхнем ящике стола нашла ложки, в хлебнице хлеб, заграничным электроножом она не решилась воспользоваться — нарезала хлеб обыкновенным с деревянной ручкой. По-видимому, и хозяин электрической игрушкой не пользовался.

— Откуда ты знаешь про жену? — спросил он.

— Я все про вас, Иван Васильевич, знаю, — ответила она. Чайник засвистел, она повернула газовую горелку, приготовила кофе. Сахар был в старинной мельхиоровой коробке с крышкой.

— Вам с молоком? — спросила она.

— Я сейчас, — поднялся он с табуретки. Вскоре вернулся из комнаты с начатой бутылкой хорошего коньяка. Походка его была ровной, он мягко поставил бутылку на стол, рюмки взял с подоконника. Там виднелась солонка, перечница и еще какие-то сосуды со специями.

— У вас есть скатерть? — спросила Аня.

— Сойдет, — улыбнулся он. — На мраморную плиту скатерть не нужна. Только горячий чайник нужно поставить на деревянную подставку.

Она молча наблюдала, как он аккуратно наливает в маленькие хрустальные рюмки коньяк, кладет на белый хлеб сыр, вареную колбасу. Неожиданно вскочил, извлек из холодильника лимон, нарезал на блюдце, посыпал песком.

— Ушла и ушла, — будто обращаясь к самому себе, проговорил он, поднимая рюмку. — Полюбила другого и ушла, когда меня не было в городе... Почему по-воровски, тайно? И какая-то глупая записка...

— А вот этого я не знаю, — сказала Аня. Очень серьезная, подобранная сидела она напротив него. И глаза ее были широко распахнуты. Ей хотелось сказать, что такую жену и жалеть не стоит, но что-то ее остановило. Он пил и не закусывал, подносил бутерброд к губам и сразу опускал его в тарелку, брал ломтик лимона, клал в рот и механически жевал. И когда он поднимал миндалевидные посветлевшие глаза, казалось, смотрит сквозь нее. Это задевало девушку: почему он не видит в ней женщину?..

У Ани большие темно-серые глаза, оттененные изогнутыми черными ресницами, густые каштановые волосы, маленький пухлый рот, ровные жемчужного цвета зубы, правильный овал лица. Она знала, что у нее красивая улыбка, но не было повода часто улыбаться: очень уж грустный и потерянный был Иван Рогожин. Она привыкла его видеть всегда деятельным, энергичным. Он часто взбегал по ступенькам на четвертый этаж, не дожидаясь занятого лифта. И пусть Аня не высокая — жена Рогожина тоже не выше — у нее стройная фигура, тонкая талия, крепкая маленькая грудь. Пять лет Аня Журавлева занималась в балетной школе, даже несколько раз выступала перед зрителями, но однажды так сильно на тренировке подвернула левую ногу, что пришлось наложить гипс, с тех пор при нагрузках она стала ощущать резкую боль в щиколотке. На походке это не отразилось, но балет пришлось оставить, впрочем, она не так уж сильно и переживала: тренировки не только отнимали много времени, но и физически изматывали. И потом в отличие от подруг по балетному классу, она не строила иллюзий, знала, что знаменитой балериной никогда не станет, не было у нее к этому таланта. Дело в том, что любящие родители редко спрашивают своих детей, хотят они того или другого — сами решают за них. Мать до сих пор с сожалением вспоминает, что столько трудов ее пропало задаром, не так-то просто было устроить Аню в балетную школу... Ее учителя рассказывали, сколько им приходилось тренироваться в своей жизни, чтобы добиться успеха, и то не на очень длительный срок. Это говорили бывшие знаменитости, а сколько девочек после школы вообще не попали на сцену!

— Ты все время молчишь, — произнес Иван, поставив пустую рюмку на стол. Неподвижные глаза его стали цвета бутылочного стекла. — Тебе скучно со мной, да?

— Мне жалко вас, — вырвалось у нее. Одну рюмку она выпила и сейчас жгло в горле и лишь после нескольких глотков кофе стало полегче. Аня не любила спиртное и выпила лишь потому, что ей показалось ему будет приятно. Она и на большее готова: сердце щемит, видя, как он переживает.

Губы его сжались в узкую полоску, темные брови сошлись, на щеках заиграли скулы. Он налил еще рюмку, выпил, негромко постучал донышком по мрамору.

— Никогда не говори мужчине, что тебе его жалко, — жестко сказал он. — По-моему, нет ничего обиднее этого. Жалость унижает, девушка. Это банальность, но именно так.

— Тогда не будьте таким грустным, Иван Васильевич.

— Зови меня Иваном, — сказал он.

— Я так сразу не могу.

— Тебе противно пить? — снова налил в рюмку и посмотрел в глаза. — Я вижу, противно.

— Я не люблю этого... — кивнула она на бутылку. — Но если вы хотите, я выпью.

— Зачем же такие жертвы?

— У вас такое лицо...

— Какое?

— У вас лицо... — она умолкла, не найдя подходящего слова. — Ну не ваше лицо, понимаете — чужое.

— Называй меня на «ты», — повторил он. — А это... — он тоже посмотрел на значительно опустевшую бутылку. — Твое дело: хочешь пей — не хочешь не пей. Вольному воля.

И снова будто отключился. Допил остатки коньяка, повертел бутылку в руках и вдруг грохнул ее о мраморный край стола. Осколки брызнули во все стороны, один царапнул руку девушки ниже запястья.

— Я уберу, — поднялась она с табуретки. — Где у вас веник и совок?

— А ты упрямая, — буркнул он, наблюдая, как она сначала тряпкой со стола, а потом метелкой с линолеума в совок собрала блестящие осколки и высыпала в полиэтиленовое ведро с красной крышкой, стоявшее у двери.

— Послушай, Катя... то есть, Аня, я пьян и хочу спать. Иди, голубушка, домой, — глухим голосом произнес он.

— Голубушка... — хмыкнула она. — Вы так свою жену называли?

— Я бы ее сейчас назвал...

— Не надо, Иван.

Она убрала со стола, вымыла посуду, а он все так же молча смотрел на нее стеклянными глазами. Покорно разжал пальцы, когда она отобрала то, что осталось от бутылки.

— Ты знаешь почему Катя ушла от меня? Ей надоело жить в этой нищей стране, стоять в очередях, шелестеть талонами в магазинах... Она любила пить вечером кефир, а кефира тоже не стало... Подвернулся один делец с лошадиным лицом, получивший теплое местечко в зарубежной совместной фирме по ограблению наших природных богатств... Помахал перед ее носом долларами и марками, она и растаяла... Увез на «форде» в Финляндию. Не в Лондон и Париж, а в Хельсинки! К чухонцам. Бедная, ей придется теперь учить финский язык.

— Вам... Тебе, Иван, ничего больше не нужно? — спросила она, стоя перед ним. В больших серых глазах ее — грусть. Пальцы теребили подол удлиненной джинсовой юбки. Ноги у нее не полные, но стройные. И колени круглые. Их чуть видно из-под подола.

— Не забудь дверь захлопнуть, — зевнув, равнодушно сказал он и отвернулся к окну. Плечи его опустились, волосы на затылке стояли торчком. Она с трудом удержалась, чтобы не подойти и не пригладить.

Такой была их первая встреча, потом она долго не видела Рогожина, и вот сегодня он приехал. Загорелый, не пасмурный, снова деятельный, стремительный. Даже чего-то напевает. Сейчас он зайдет в парадную, вызовет лифт и поднимется на четвертый этаж. Выйти на лестничную площадку и поздороваться? Они не виделись больше полутора месяцев, он даже не получил за июль карточки на питание и талоны на спиртное, она бы могла их взять и отоварить, но понравится ли ему это? Когда она сказала, что жалеет его, вон как окрысился! У него появилась голубоглазая полногрудая блондинка с толстым задом. В брюках она выглядела просто неприлично. Странно, что вульгарная женщина могла понравиться Рогожину. Аня считала его интеллигентным, тонким человеком. Разве можно эту корову поставить рядом с его бывшей женой? С собой Аня не хотела ее и сравнивать. Не то чтобы была очень уж высокого мнения о себе, просто ей это и в голову не пришло. Как звать блондинку она не знала. Интересно, сегодня она примчится к нему?..

Слышно было, как стукнул лифт, еще можно успеть выскочить из квартиры и увидеть его, но она не двинулась с места. Голубая «Нива» стояла у цветочной клумбы, рядом на асфальте у мусорного бака нежилась в солнечном луче серая с черными полосами бездомная кошка, другая рыжая рылась в мусорном баке, голуби снизу поглядывали на шевелящийся полосатый хвост.