Пять семей. Взлет, падение и возрождение самых могущественных мафиозных империй Америки

11. Безмятежные времена

Когда дело доходило до использования Второй мировой войны в личных целях, Вито Дженовезе был мастером. Более того, еще до окончания боевых действий ему удалось совершить хитроумный подвиг, помогая как странам Оси, так и союзникам, и при этом безмерно обогатиться.

Вынужденный бежать из США в 1937 году, чтобы избежать обвинения по старому делу об убийстве в Бруклине, Дженовезе, оставаясь гражданином Италии, обосновался в Неаполе. Чтобы не потерять благосклонность режима Муссолини, он стал горячим сторонником Дуче и, в знак своей преданности, пожертвовал 250 000 долларов на строительство штаб-квартиры фашистской партии вблизи Неаполя. В дальнейшем он помогал диктатору в военное время, используя свои связи в американской мафии, чтобы организовать заказ в Нью-Йорке: убийство в январе 1943 года старого врага Муссолини Карло Трески, антифашистского редактора-беженца «Молота».

За оказанную услугу Муссолини, непримиримый враг сицилийской мафии, наградил обученного американцами гангстера титулом «Командор короля» (Commendatore del Re), высокой гражданской наградой, итальянским рыцарством.

Когда летом 1943 года война перевернулась и союзники вторглись в Италию, Дженовезе отказался от своих фашистских симпатий. Воспользовавшись своей грамотностью в английском языке и знанием американских обычаев, он стал переводчиком и советником военного правительства армии США в районе Неаполя. Дон Вито быстро прибег к тому, что умел делать лучше всего: придумывать преступные возможности в любой обстановке. Заключая сделки с коррумпированными военными, Дженовезе стал новатором черного рынка на юге Италии. Офицеры снабжали его на военных складах сахаром, мукой и другими дефицитными товарами, которые он перевозил на грузовиках американской армии в свои распределительные центры. Позже выяснилось, что он отмывал крупные суммы денег через конфиденциальные счета в швейцарских банках, которые он открыл, вернувшись в Италию перед войной.

В разрушенной войной и голодающей Италии дон Вито жил на широкую ногу, когда в августе 1944 года следователи армейской разведки разоблачили его черную сеть и арестовали. Дженовезе попытался подкупить агента разведки Оранджа К. Дики, которому предложил 250 000 долларов наличными. Агент отверг предложение и при проверке документов узнал о бруклинском ордере на арест Дженовезе по обвинению в убийстве.

Дженовезе был экстрадирован в июне 1945 года. Однако к тому времени, как он прибыл в США, дело об убийстве против него развалилось из-за странной смерти важного свидетеля, находившегося под охраной в Бруклине. Прокуроры рассчитывали, что показания невиновного продавца сигар по имени Питер Латемпа подтвердят обвинения в убийстве, выдвинутые против Дженовезе. Очевидно, беспокоясь о безопасности Латемпы на улицах до суда, прокуратура поместила его в тюрьму на Реймонд-стрит. Находясь за решеткой, предположительно для собственной безопасности, Латемпа перенес приступ желчнокаменной болезни, и ему дали то, что должно было быть обезболивающими таблетками по рецепту. Через несколько часов он умер. Городской судмедэксперт сообщил, что таблетки, которые проглотил Латемпа, были не по рецепту и содержали достаточно яда, чтобы «убить восемь лошадей». Хотя в городской тюрьме был убит свидетель, находившийся под охраной, никто не был арестован ни за это преступление, ни за участие в очевидном заговоре с целью заставить продавца сигар замолчать.

Бёртон Туркус, ведущий прокурор по делам «Murder Inc.», рассказал о разочаровании, которое испытываешь, пытаясь раскрыть убийства, заказанные мафией, и преодолеть омерту. «Есть только один способ раскрыть организованную преступность, — сказал он. — Пока кто-то изнутри не расскажет, можно бесконечно вести расследование и ни к чему не прийти».

Став свободным человеком после смерти Латемпы, Дженовезе вернулся в высший эшелон мафии, демонстративно выставляя напоказ богатство, нажитое в нью-йоркском рэкете и на итальянском черном рынке. Чтобы подчеркнуть свою значимость, он построил тщательно обставленный особняк на побережье Нью-Джерси в Атлантик-Хайлендс, где он и его жена Анна ужинали на золотой и платиновой посуде.

Возвращение Дженовезе в 1946 году стало тревожным событием для Фрэнка Костелло. Счастливчик Лучано находился на карантине в Италии и, судя по всему, отказался от титула босса основанной им боргаты. Теперь, после десяти лет управления преступной семьей, Костелло столкнулся с опасным вызовом со стороны Дженовезе, который считал себя младшим боссом банды и наследником престола, когда тот внезапно сбежал из страны.

Как и другие члены его семьи, Костелло был знаком с макиавеллиевскими интригами и дикими наклонностями Дженовезе. «Если бы ты пришел к Вито, — заметил Джо Валачи, — и рассказал ему о каком-то парне, который поступает неправильно, он бы убил этого парня, а потом убил бы тебя за то, что ты донес на него».

Дженовезе распространил информацию о том, что во время его временного изгнания его команда не пользовалась благосклонностью Костелло и не процветала так же, как остальные члены семьи. Будучи дипломатом, Костелло заключил перемирие с Дженовезе и его возрожденной группировкой, в результате которого Костелло остался боссом семьи. «Костелло относился к нему с большим уважением, — вспоминает Ральф Салерно, нью-йоркский эксперт по организованной преступности. — Дженовезе был возмущен, потому что опередил Костелло, когда тот уехал из страны, и считал, что должен был стать боссом. Вместо этого Костелло остался на вершине, а он был всего лишь капо».

Война помогла мафии, мир был еще лучше. Победа в 1945 году над Германией в мае и Японией в сентябре положила начало процветанию страны и росту расходов. Хорошие времена и снятие ограничений военного времени на заработную плату и путешествия стали благом для пяти крупнейших нью-йоркских мафиози, которые занимались незаконным игорным бизнесом. Букмекерство на спорт и игры с числами были несомненным выигрышем для всех мафиози. Костелло и другие нью-йоркские шишки также имели обширные интересы в нелегальных казино в Майами и Новом Орлеане. Однако наибольший рост богатства преступного мира произошел благодаря новой концепции: использованию легализованных азартных игр в Лас-Вегасе.

Различные виды азартных игр были разрешены в Неваде еще в 1870-х годах, а в 1931 году законодательные органы разрешили практически все возможные виды азартных игр, ошибочно надеясь, что это поможет штату преодолеть депрессию. К концу войны Невада была единственным штатом, где азартные игры были широко распространены, но это была небольшая индустрия в труднодоступном районе, который не привлекал любителей азартных игр. Горстка крошечных казино в Рино и Лас-Вегасе напоминала пустынные ранчо, где главным развлечением для азартных клиентов был покер.

Превратить Лас-Вегас из унылой пустынной стоянки для водителей по пути в Лос-Анджелес в игорную мекку было вдохновением Бенджамина «Багси» Сигела, аляповатого еврейского гангстера-рэкетира с Восточного побережья. Сигел родился в Нью-Йорке и еще подростком объединился с другим амбициозным еврейским хулиганом, Мейером Лански. Оба они оказывали ценные услуги Лучано, Костелло и другим боссам мафии.

Лански, которого при рождении звали Майер Суховлянский, эмигрировал в 1911 году вместе со своей семьей из Гродно в Белоруссии, или Белой России, входившей в черту оседлости, где евреи были вынуждены жить при царях. Уличные драки между итальянскими, еврейскими и ирландскими подростками были обычным делом в Нижнем Ист-Сайде, и, по словам биографа Лански Роберта Лэйси, Лански и Лучано впервые встретились во время одной из таких стычек. Лански, худощавый и небольшого роста, пять футов три дюйма, впечатлил Лучано своим упорством и резкими высказываниями в ответ, когда его превзошла группа итальянских крепышей.

В Нижнем Ист-Сайде банду Сигела и Лански называли «штаркерами», что на идише означает «силачи» или «крутые парни», и стали называть «бандой Бага и Мейера». Банда защищала игры с дерьмом, которыми заправляли Лански и Сигел, и ездила на подводе, чтобы предотвратить угон партий пива и спиртного для Лучано во время сухого закона.

Сигел якобы получил свое прозвище, когда судья, рассматривавший обвинения в жестокой уличной драке, заметил: «У вас, парни, жуки в голове». На протяжении всего их союза Лански считался изобретательным идейным человеком, а вспыльчивого Сигела боялись за его безрассудное насилие. Любой, кто осмеливался назвать его в лицо «Багси», мог получить удар кулаком или ногой по ребрам, часто с предупреждением: «Меня зовут Бен Сигел. Никогда не забывай об этом». По имеющимся данным, он признался в участии в двенадцати убийствах. Большинство историков организованной преступности считают, что Лански в качестве одолжения Лучано нанял еврейских киллеров для убийств Джо Массерии и Сальваторе Маранцано, а Сигел был зачинщиком двух убийств, которые разрешили Кастелламмарскую войну.

К 1936 году Сигел работал в основном в Лос-Анджелесе, куда Лучано направил его для реорганизации мафиозного форпоста своей империи, который возглавлял Джек Драгна. Лучано и другие члены его «боргаты» считали Драгну непродуктивным остатком поколения Усатого Пита, никчемным в развитии проституции и игорного бизнеса и неспособным использовать возможности трудового рэкета на голливудских киностудиях.

Изящно одетый, обходительный, если не сказать красивый, и обладающий необъяснимым женским обаянием, Сигел был идеальным управляющим мафии в Лос-Анджелесе и Голливуде. Он наладил дисциплину в дезорганизованной лос-анджелесской банде, расширил ее незаконные игорные интересы и добавил новую изюминку, запустив оффшорное казино на яхте. Стремясь нажиться на главной отрасли Голливуда, он подтасовал выборы в профсоюзе работников сцены, получив таким образом возможность вымогать у студий трудовой мир.

Наслаждаясь голливудским гламуром, Сигел общался с актером Джорджем Рафтом, который был стереотипным итало-американским гангстером в фильме, и подумывал о том, чтобы самому пройти пробы на экране. Помимо светской жизни, Сигел переправлял миллионы, полученные от азартных игр и отмывания денег до и во время войны, в «боргату» Костелло на Восточном побережье. Он оставил себе достаточно средств, чтобы построить 35-комнатный особняк для жены и двух дочерей и создать респектабельный вид, который позволил ему вступить в некоторые эксклюзивные загородные клубы этого района. На Западном побережье Сигел показал мафиози на Востоке, что у него есть не только организаторские способности, но и инстинкты убийцы. Бёртон Туркус приписывал ему открытие и освоение Южной Калифорнии для мафии.

После войны Лас-Вегас стал навязчивой идеей Сигела. Ранее он занимался мелкими букмекерскими делами мафии в существующих ветхих казино и убедился, что этот пустынный город идеально подходит для уникальной концепции казино и отеля. После снятия ограничений на поездки Лас-Вегас стал легко доступен на автомобиле для растущего населения Южной Калифорнии, а авиаперелеты могли доставить в единственное в стране легальное казино класса люкс хорошо обеспеченных людей со Среднего Запада и Востока.

В 1946 году Сигел собрал 3 миллиона долларов от Костелло, Лански и консорциума инвесторов из мафии и еврейского преступного мира. Сигел вряд ли был новичком в игорном бизнесе: вместе с Костелло и Лански он долгое время был партнером в нелегальном игорном клубе в Халландейле, штат Флорида, недалеко от Майами, которым управлял Лански. По самым скромным подсчетам, строительство отеля-казино мечты Сигела, «Фламинго», должно было обойтись примерно в 1 миллион долларов, но он потратил в три раза больше первоначального бюджета, и ему все еще требовалось больше. Поспешное открытие «Фламинго» 26 декабря 1946 года обернулось катастрофой. В первые недели работы казино невероятно не везло, и оно фактически потеряло деньги, а от отеля не было никакого дохода, поскольку его номера не были готовы к заселению.

Сигел закрыл «Фламинго» на два месяца, чтобы устранить неполадки и собрать дополнительные инвестиции и кредиты от своих спонсоров. Казино вновь открылось в марте 1947 года, но продолжало терять деньги.

20 июня 1947 года Сигел остался один в лос-анджелесском доме своей любовницы, Вирджинии Хилл, которая выскочила из дома после ссоры. Помимо связи с Сигелом, Вирджиния ранее была спутницей нескольких других гангстеров и, по слухам, являлась курьером преступного мира, нанятым для передачи денег и сообщений.

Сигел читал газету на диване в гостиной, когда незадолго до полуночи его убили девятью пулями 30-го калибра из армейского карабина, выпущенными через окно, которые изрешетили его голову и верхнюю часть тела.

В подозреваемых не было недостатка, но, как и почти все бандитские убийства той эпохи, преступление осталось нераскрытым. Финансовые потери во «Фламинго» разозлили и оттолкнули многих сторонников Сигела, которые считали, что он их обманывает. Хотя в прессе ходили слухи, что заказчиками и организаторами казни были еврейские инвесторы преступного мира, мафия приписывала убийство мафиози Восточного побережья, расстроенным независимостью Сигела и его непрекращающимися требованиями получить больше их денег.

«Евреи не связываются с итальянцами, — заметил Джимми «Проныра» Фратианно, лос-анджелесский мафиози времен Сигела. — Они давно усвоили этот урок».

В конце концов, «Фламинго» под новым руководством мафии добился оглушительного успеха, став предтечей целого ряда казино, которые контролировались мафией на протяжении десятилетий. Фламинго» ввел Лас-Вегас в современную эпоху и стал центральным элементом знаменитой улицы Стрип в Лас-Вегасе. Лас-Вегас был новым ресурсом и территорией для Коза Ностра, и, чтобы избежать конфликтов юрисдикций, Комиссия объявила его открытым городом, что означало, что любая преступная семья могла вести там свою деятельность.

В конце 1940-х годов регулирующие казино органы Невады с распростертыми объятиями приняли итальянских и еврейских специалистов по азартным играм, которые стекались в Лас-Вегас. Защищая и поощряя рост зарождающейся индустрии, которая обещала стать крупнейшим источником дохода штата, чиновники штата незаметно игнорировали связи этих инвесторов с преступным миром. Чиновники делали вид, что новички — профессиональные игроки, а не профессиональные преступники.

В нескольких казино Лас-Вегаса, управляемых мафией, в качестве доверенного руководителя был привлечен Мейер Лански, опытный главарь нелегальных клубов во Флориде, Нью-Йорке и Техасе, а также легальных клубов в Гаване (Куба). Нелегальные игорные клубы Лански, широко известные как «ковровые дорожки», были более высокого класса, с изысканной едой и напитками, и лучше обставлены, чем обычные мрачные салоны, которыми управляла мафия в Нью-Йорке и других крупных городах. Ему не было равных в бухгалтерском искусстве «скимминга» — отвлечения наличных денег до того, как они были засчитаны в качестве выигрыша казино, чтобы не платить штату Невада свою долю от прибыли.

Несмотря на связь с Лучано и Костелло, Лански был в лучшем случае младшим партнером, который знал о своем подчиненном статусе во вселенной мафии. Среди своих необученных криминальных товарищей он вызывал восхищение как финансовый волшебник, глубокий мыслитель, член клуба «Книга месяца». Более важной для выживания в преступном мире была его репутация доверенного лица для крупных мафиози, которые получали прибыль от его игорных сделок. Однако из-за отсутствия итальянского происхождения Лански так и не смог стать человеком с именем или быть допущенным во внутренние советы Коза Ностра, где определялась политика и принимались решения о жизни и смерти. Он принимал приказы и никогда их не отдавал.

Вдохновением для мафии в Лас-Вегасе послужили новаторские усилия Багси Сигела. Он был «первым крупным преступником, осознавшим потенциал легализованных азартных игр в Неваде», — говорит Говард Абадински, историк организованной преступности. Биограф Лански Лэйси отмечает, что убийство Сигела привело к тому, что его новый игорный дворец попал на первые полосы большинства газет Америки. По иронии судьбы, именно огромное освещение смерти Багси сделало известным «Фламинго» и помогло прославить весь Лас-Вегас Стрип.

Экспансия в Лас-Вегас стала еще одним успехом мафии, не встретившим концентрированного сопротивления со стороны властей. Даже когда мафия не была развращена деньгами, усилия федеральных и местных правоохранительных органов по борьбе с высшими и низшими чинами были слабыми и нескоординированными. Федеральные агентства и полицейские департаменты по всей стране действовали независимо друг от друга, редко обмениваясь разведывательной информацией, а иногда и спотыкаясь друг о друга в своих нечастых расследованиях деятельности мафиози или рэкетиров Коза Ностра.

Федеральное бюро расследований, крупнейшая в стране служба по борьбе с преступностью, обладало межштатной юрисдикцией, позволяющей расследовать практически любое преступление, совершенное от побережья до побережья. Дж. (Джон) Эдгар Гувер, директор ФБР с момента его основания в 1924 году, отвергал как фантазию предположения о существовании американской мафии или какой-либо взаимосвязанной национальной преступной организации. В результате в ФБР не существовало органов по борьбе с организованной преступностью; в 1940-х годах ни один агент, даже в таких кишащих мафией городах, как Нью-Йорк и Чикаго, не занимался исключительно организованной преступностью.

Непревзойденный манипулятор прессой, кино, телевидением и радио, Гувер создал надуманный образ всемогущего, неподкупного «Человека-Г», побеждающего самых опасных преступников и иностранных врагов страны. В 1930-е годы его главными мишенями были похитители и грабители банков, а огромную славу ему принесло то, что его агенты выследили и застрелили Джона Диллинджера, широко разрекламированного бандита. Во время Второй мировой войны акцент ФБР сместился на вражеских шпионов и диверсантов. С началом холодной войны в конце 1940-х годов бюро сосредоточилось на советском шпионаже и подозреваемых в предательстве коммунистах и левых.

Стандартным ответом Гувера на вопросы о возможном существовании межштатного «преступного синдиката» и сложных организованных преступных группировок было объявление их простыми хулиганами и региональными полицейскими проблемами, не входящими в юрисдикцию ФБР. «Федеральное правительство никогда не сможет стать удовлетворительной заменой местным властям в сфере правоприменения», — укорил Гувер однажды комитет Конгресса, поднявший этот вопрос.

Даже использование слова «мафия» во внутренних сообщениях и отчетах бюро было запрещено Гувером. Он запретил агентам работать под прикрытием, чтобы внедряться в незаконные сложные предприятия и разоблачать их, опасаясь, что любые связи с преступниками могут однажды запятнать или поставить под сомнение честность ФБР.

Играя в безопасность, Гувер собрал блестящую статистику, сосредоточившись на легко раскрываемых федеральных преступлениях, особенно на межштатных перевозках краденых автомобилей и ограблениях банков. Угнанные автомобили можно было отследить по подсказкам о местах их хранения и идентификационным номерам. Ограбления банков часто совершались неумелыми дилетантами, которых можно было легко вычислить по показаниям свидетелей и номерам машин, на которых они скрывались.

Будучи искусным бюрократом и посредником во власти, Гувер вел конфиденциальные, нелестные досье на конгрессменов и правительственных чиновников, «греймэйл», чтобы отвадить критиков, у которых хватило бы смелости оспорить его взгляды. Обычно он использовал посыльных, чтобы незаметно сообщить законодателю или чиновнику, что бюро знает об этических или романтических промахах и что Гувер — в качестве дружеского жеста — сделает все возможное, чтобы пресечь постыдную информацию.

Директор ФБР работает по воле президента, и Гувер занимал этот пост в течение сорока восьми лет, хотя президенты Гарри Трумэн и Джон Кеннеди презирали его. Он управлял бюро как своим личным королевством, и его идиосинкразии стали неотъемлемой частью его жизни. Агенты должны были олицетворять его видение идеального белого американского мужчины. До последних лет своего правления Гувер лично проверял каждого стажера на короткой встрече в своем кабинете, и сырое или вялое рукопожатие автоматически дисквалифицировало потенциального агента. Он ввел жесткий дресс-код, известный как «гуверовский синий», требующий, чтобы все агенты на службе носили темные деловые костюмы с белым платком в нагрудном кармане, белые рубашки, начищенные до блеска черные туфли и шляпы. Галстуки, разумеется, были обязательны, но новичкам в учебной школе сообщали, что красные запрещены, поскольку Гувер считает этот цвет «неискренним». В течение почти полувека агентов, одетых так же, как и Гувер (при Гувере им также было запрещено отращивать усы и бороды), легко было узнать на местах преступлений, а их «гуверовские синие» костюмы часто компрометировали их при слежке и других расследованиях.

По мнению бывших агентов ФБР и исследователей уголовного правосудия, нежелание Гувера всерьез бороться с мафией объяснялось тремя основными факторами. Во-первых, ему не нравились долгие и утомительные расследования, которые чаще всего заканчивались с минимальным успехом. Во-вторых, он опасался, что у мафиози есть деньги, чтобы коррумпировать агентов и подорвать безупречную репутацию бюро. И в-третьих, Гувер понимал, что растущая финансовая и политическая мощь мафии может подкупить восприимчивых конгрессменов и сенаторов, которые могли бы сократить его бюджет.

Вооруженный блестящей репутацией ФБР в обществе и своими бюрократическими навыками, Гувер мог свободно выбирать приоритеты в расследованиях. Единственным чиновником, который оспаривал его утверждение о несуществовании опасной итало-американской преступной организации, был конкурирующий эксперт по правоохранительным органам Гарри Дж. Анслингер, директор Федерального бюро по борьбе с наркотиками. Возглавляя это ведомство с момента его создания в 1930 году, Анслингер ставил своей задачей пресечение и искоренение наркоторговли. В отличие от Гувера, следственная тактика Анслингера была динамично оригинальной, неортодоксальной и намного опережала свое время. Он направил множество агентов, маскирующихся под преступников, чтобы проникнуть в наркотические сети, обещал иммунитет от судебного преследования преступникам, перешедшим на другую сторону, и вербовал платных информаторов. Оправдывая выплаты стукачам, Анслингер говорил, что доносительство — опасное занятие и что несколько его стукачей были убиты подозрительными наркоторговцами. Он также санкционировал жесткие методы допроса третьей степени, которые были распространены в полицейских подразделениях в 1930-1940-х годах, но являлись неконституционными. Пренебрегая гражданскими правами, при сборе информации его агенты избивали несговорчивых подозреваемых, иногда обрабатывая их резиновыми шлангами. А для сбора информации и ареста наркоторговцев Анслингер прибегал к незаконному прослушиванию телефонных разговоров без санкции суда. «Мир принадлежит сильным, — говорил суровый, хрипловатый Анслингер, оправдывая свои методы перед другим правительственным чиновником. — Так было всегда, так будет всегда».

Не обладая бюрократическим влиянием Гувера и даром политического интригана, Анслингер за тридцать два года работы главой Бюро по борьбе с наркотиками так и не получил той существенной государственной поддержки и внимания СМИ, которых добилось ФБР. Гувер выиграл войну заголовков как непревзойденный правительственный борец с преступностью, в то время как Анслингер трудился в относительной безвестности. Агентство Анслингера, насчитывавшее не более трех тысяч агентов, было на треть меньше ФБР, и его агенты получали гораздо меньшую зарплату, чем люди Гувера. Тем не менее Анслингер собрал группу жестких агентов, в том числе бывших полицейских, которые были знакомы с культурой и нюансами наркоторговли.

Когда Анслингер организовал свое агентство в 1930 году, он обнаружил, что нелегальный наркобизнес был диверсифицирован: в нем преобладали еврейские гангстеры, хотя во многих крупных городах действовали китайские тонгстеры, ирландские и итальянские группировки. Однако к концу 1930-х годов, работая под прикрытием и проводя аресты, его агенты обнаружили серьезный сдвиг в наркотических сетях страны: все они практически контролировались итало-американскими бандами. «Они казались необычайно сплоченными, — говорил позже Анслингер о мафиозных бандах в интервью писателю Фредерику Сондерну-младшему, — но никто из нас не знал, что они преимущественно сицилийские и что это значит. Нам потребовалось время, чтобы это выяснить».

Зная о растущей силе мафии, Анслингер нанял агентов из числа итало-американцев, поскольку они могли лучше понять ее нравы и практику, чем другие следователи. Стратегия Анслингера позволила найти множество сведений о деятельности мафии, которая выходила далеко за рамки наркотиков. Он составил досье на около 800 мафиози, которые назвал «Черной книгой». Гувер, в знак типичного презрения к другим правоохранительным органам, отклонил предложение Анслингера предоставить ему копию его бесценных записей.

В 1940-х годах оперативники Анслингера получили достаточно разведывательной информации, чтобы работать над делами о наркотиках с участием нью-йоркских боргат Гальяно, Бонанно и Костелло-Дженовезе, а также других крупных мафиозных семей, особенно возглавляемых Санто Трафиканте в Тампе и Карлосом Марчелло в Луизиане. Бдительный Анслингер не спускал глаз с Лаки Лучано, когда тот был депортирован, и поручил агентам преследовать изгнанного босса в Италии. «Этот грязный сукин сын Анслингер», — сказал Лучано, намеренно исказив это имя, когда ему сказали, что следователи по борьбе с наркотиками подозревают, что он может попытаться открыть новые пути доставки наркотиков в Америку.

В конце 1946 года Асслингер узнал, что Лучано находится в Гаване, видимо, чтобы выяснить, сможет ли он возобновить контроль над своей преступной семьей с Кубы. Лучано созвал Костелло, Дженовезе, других высокопоставленных членов семьи и Мейера Лански на встречу в Гаване. Анслингер узнал о махинациях Лаки, и, основываясь на его выводах, американское правительство оказало давление на кубинцев, чтобы те вышвырнули Лучано из страны, фактически разрушив его план возвращения.

Наркотики в 1930-40-е годы не были таким бедствием, каким они стали в Соединенных Штатах. По оценкам Бюро по борьбе с наркотиками, 95 % наркотиков, поступавших в Соединенные Штаты сразу после Второй мировой войны, перевозились контрабандой мафиозными торговцами. Встревоженное докладами разведки, бюро в меморандуме от марта 1947 года сделало четкое предупреждение другим федеральным агентствам о более серьезной угрозе, которую оно ощутило после более чем десятилетнего расследования наркоторговли.

«В течение многих лет, — говорилось в докладе, — в этой стране существовала преступная организация, четко определенная в одни времена и в других местах, а в другие периоды довольно слабо организованная. Она состоит из лиц сицилийского происхождения, часто связанных кровным родством и браком, которые занимаются теми видами преступной деятельности, в которых ценен кодекс террора и репрессий. Этих людей иногда называют МАФИЯ».

Анслингер и Бюро по борьбе с наркотиками признавали общие контуры, если не всю полноту и масштабность мафиозной структуры. Но ФБР и все другие конкурирующие федеральные правоохранительные подразделения высмеяли анализ разведки как необоснованные слухи и гипотезы агентства, ищущего незаслуженной славы и похвалы. На проницательные выводы Анслингера не обратили никакого внимания.

В середине века, спустя почти два десятилетия после своего образования, пять нью-йоркских семей процветали, а четверо из их первоначальных крестных отцов все еще оставались на своих местах, контролируя огромные криминальные конгломераты. Боргаты, которыми управляли Джозеф Бонанно, Джозеф Профачи, Винсент Мангано и Гаэтано «Томми» Гальяно, были в безопасности и не испытывали давления со стороны закона. Эти четыре человека были влиятельными криминальными фигурами, но их имена и их организации были невидимы для общественности и большинства следователей правоохранительных органов. Единственным боссом мафии с широко известным именем был Фрэнк Костелло, преемник Лаки Лучано. Костелло стал публичной фигурой благодаря своему скандальному политическому влиянию в Таммани-Холле и своим интересам в сфере азартных игр и игровых автоматов. Однако все его владения как босса крупнейшей в стране организованной преступной семьи были неизвестны, и слово «мафия» никогда публично не связывалось в правительственных отчетах и СМИ с именем Фрэнка Костелло.

Всего в Нью-Йорке и ближайших пригородах действовало около двух тысяч мафиози, которым помогали тысячи подражателей и сообщников. Пять боргатов составляли почти половину от общего числа пяти тысяч мафиози в двадцати четырех преступных семьях страны. Совокупная мощь нью-йоркских семей превосходила вторую по величине группировку мафии, состоявшую из примерно трехсот бойцов в Чикаго.

Послевоенным бонусом для нью-йоркских гангстеров стал уход в 1945 году мэра Фиорелло ЛаГуардиа, который не стал добиваться четвертого срока после двенадцати лет пребывания в мэрии. Овод ЛаГуардиа и скрупулезно честное полицейское начальство не пресекли ни одного крупного бандитизма, за исключением слотов Костелло. Однако мэр-реформатор, по крайней мере, загнал игорный бизнес и другие традиционные мафиозные заведения в подполье и заставил мафиози и их подручных опасаться полицейских рейдов.

Условия радикально изменились в новой администрации бывшего окружного прокурора Бруклина Уильяма О'Двайера, кандидата от Таммани-Холла и Фрэнка Костелло. Вскоре после вступления мэра О'Дуайера в должность полицейское управление, похоже, приняло политику беззаботности по отношению к азартным играм — якобы ненасильственным преступлениям. Перемены были наиболее заметны в районах с низким и средним уровнем дохода. В течение многих лет букмекеры и операторы номеров вели свой бизнес скрытно, в подсобных помещениях магазинов и бильярдных. Теперь, при новой администрации, давление полиции ослабло. В таких районах, как Нижний Ист-Сайд, Гарлем, Уильямсбург, Браунсвилл и Южный Бронкс, букмекеры и операторы по продаже чисел свободно работали на улицах, некоторые использовали клипборды, чтобы открыто записывать ставки. Расслабленная атмосфера борьбы с преступностью наводила на мысль о возвращении «прокладки» — полицейской терминологии, обозначающей системную коррупцию в местных участках и районах.

Неряшливость полиции стала настолько вопиющей, что ФБР обратило на это внимание. Начиная с администрации ЛаГуардиа, некоторые начальники участков не указывали все сообщения о нераскрытых кражах и ограблениях, чтобы улучшить свою статистику раскрываемости преступлений. Внутри департамента практика выбрасывать заявления о преступлениях в мусорные баки превратилась в обычную шутку: «Поручите это дело «детективу МакКанну»». При полицейских комиссарах О'Дуайера количество дел «детектива МакКанна» стало настолько чрезмерным, что ФБР в 1949 году отказалось публиковать статистику преступлений в Нью-Йорке, сославшись на то, что она ненадежна и дискредитирована.

Все мафиозные семьи продолжали в значительной степени опираться на проверенные рэкеты: спортивные игры, номера, ростовщичество и угоны. Каждая из них также осваивала отдельные криминальные ниши, иногда совместно с другой боргатой. Банда Костелло господствовала на набережной Манхэттена и на Фултонском рыбном рынке, а также вместе с другими семьями контролировала грузоперевозки и другие интересы в швейной промышленности.

Винсент «Дон Винченцо» Мангано, главарь бруклинской банды, владел бруклинскими доками и вместе с организацией Костелло начал захватывать частные компании по вывозу мусора в городе.

Другой бруклинский босс, Джо Профачи, нелегально въехал в страну вместе с Винсентом Мангано. Они были друзьями детства и беженцами от мафиозных оков Муссолини в 1920-х годах на Сицилии, где Профачи отсидел год в тюрьме за кражу. В Нью-Йорке Профачи использовал деньги мафии, полученные от бутлегерства, проституции, лотерей и ростовщичества, чтобы приобрести двадцать законных предприятий. Согласно конфиденциальному анализу ФБР, валовой доход от его действий с числами или лотереями составлял ошеломляющие 5 миллионов долларов в неделю. Известный в бакалейной индустрии как «Король оливкового масла», он был крупнейшим импортером оливкового масла и томатной пасты в стране через компанию Mama-Mia Olive Oil Company. Следователи Анслингера подозревали, что она использовалась как прикрытие для контрабанды наркотиков. Несмотря на обвинения в нарушении Закона о пищевых продуктах и лекарствах и уклонении от уплаты налогов, Профачи ни дня не просидел в американской тюрьме, отделываясь штрафами и условными сроками. Он жил скромно в Бруклине, но владел охотничьим домиком, частным аэропортом и поместьем площадью 328 акров в сельской местности Хайтстауна, штат Нью-Джерси.

Крестным отцом в Бронксе был Томми Гальяно, малозаметная, скрытная фигура, неизвестная за пределами избранных рядов мафии. Давняя правая рука и подчиненный Гальяно, Томми Трехпалый Коричневый Луккезе, был его подставным лицом в организации различных рэкетов в швейной промышленности и профсоюзах. Луккезе также курировал интересы семьи в сфере наркоторговли и защиты откатов от перевозчиков мусора и строительных подрядчиков на Лонг-Айленде.

Семья Джо «Дона Пеппино» Бонанно сравнялась с семьей Костелло по общему незаконному богатству: она занималась спортивными азартными играми, ростовщичеством, торговлей цифрами и наркотиками. Кроме того, мафия Бонанно создала монополии на оказание прачечных услуг ресторанам и поставку сыра моцарелла в районе Нью-Йорка. Он решил проблему, связанную с незаконным въездом в страну, ненадолго оставшись в Канаде и легально вернувшись в США через Детройт; эта уловка позволила ему натурализоваться в 1945 году, исключив потенциальную процедуру депортации, которая мучила Лучано, Дженовезе и других мафиози высшего эшелона. Чтобы отдохнуть от суматошной деятельности в городе, Бонанно уединился в 14-комнатном доме в колониальном стиле, который он построил на 280 акрах земли и молочной ферме в северной части штата Нью-Йорк.

Под впечатлением от организационной мощи и богатства нью-йоркских семей некоторые лидеры Коза Ностра в стране отправляли молодых мафиози туда на обучение в 1940-х годах. Среди них выделялся Санто Траффиканте-младший, сын и наследник босса мафии в Тампе. Младший получал специальное обучение от Томми Луккезе и других членов семьи Гальяно. Позже, став боссом мафии Тампы, Трафиканте рассказал своему адвокату Фрэнку Рагано, что в Нью-Йорке он получил бесценные уроки о незаконных деловых предприятиях, мафиозном образе жизни и кодексе поведения в отношении женщин.

От ньюйоркцев Траффиканте узнал, что мафиози должны соблюдать «неприкосновенность своих женщин» в большей степени, чем остальные члены мужского общества. «Их жесткий кодекс запрещал роман с женой или подругой другого мафиози под страхом смертной казни, — отметил Рагано. — И они были обязаны защищать жену или любовницу своего товарища по мафии, если его не было рядом». Траффиканте объяснил Рагано, что мафия не возражала против того, чтобы женатые солдаты заводили романы, но была одна оговорка. «У Санто была любовница, но он вел дела с осторожностью, чтобы не смущать жену и дочерей, — добавил Рагано. — Этого ожидали от всех членов мафии».

К концу 1940-х годов эпоха сухого закона, кровопролития и соперничества между нью-йоркскими семьями, стала далеким воспоминанием. Бонанно и Профачи еще больше укрепили свои отношения, женив сына Бонанно Сальваторе «Билла» на Розали Профачи, племяннице Джо Профачи. На свадьбе, объединившей два королевских дома мафии, присутствовала вся аристократия La Коза Ностра, а певец Тони Беннетт исполнил серенаду для трех тысяч гостей. Пышный прием в нью-йоркском отеле «Астор» стал светским событием года для американской мафии и послужил моделью для первой сцены свадьбы в фильме «Крестный отец».

За исключением Фрэнка Костелло, который с удовольствием смешивался с политическим и кафешным обществом, остальные крестные отцы избегали показного образа жизни. Джо Бонанно, однако, сделал одно исключение. Он начал модную среди мафиози тенденцию носить на мизинце огромные кольца с рубинами, сапфирами, нефритами и ониксом.

В качестве отдыха от серьезных встреч с мафиози и дел Комиссии Бонанно, Мангано, Профачи и Гальяно наслаждались обществом друг друга на чисто светских мероприятиях, устраивая вечеринки с гигантскими домашними обедами. Частые встречи проходили на лошадиной ферме Мангано на Лонг-Айленде, где он лично готовил многокомпонентные ужины из рыбы, телятины, филе миньон и пасты, которые запивались многочисленными бутылками вина. Бонанно писал, что типичная трапеза с Мангано и Профачи была отмечена сицилийским обычаем произносить тосты в рифмованных куплетах.

Бонанно привел «остроумный» пример одного из своих любимых тостов:

Эти братские трапезы символизировали безмятежное процветание, которое царило в середине двадцатого века для боссов в их собственных семьях и в кругу их крестных отцов. Однако последующие десятилетия не были столь беззаботными.