Русские сказания

ДЕРЕВЕНСКИЕ ПРОРОКИ

Кроме деда-Канунника, Гармалия, были в Антоновке и другие люди, как Марья Блаженная, например. Это была юродивая ради Христа, что ли, ходившая и зимой и летом в длинной рубахе, с палкой, увенчанной крестиком на конце. Зимой она тряслась от холода, а летом изнывала от жары. В холерный 1912 или 13-й год, точно не помним, она зашла в деревню и везде написала мелком крестики на воротах дворов. Там, где был крестик, умирали от холеры. Она же появилась перед Первой мировой войной и также отмечала крестиком дома. Отметила и наш дом. Средний брат, Николай, был убит в Гражданскую войну! Было ли то следствием ее ясновидения или то была случайность, сказать нелегко, ибо все, на заборах или воротах домов которых был крестик Марии Блаженной, потеряли либо сына, либо отца, либо брата. Таким образом, надо принять гипотезу ясновидения. Марья ходила босиком во всякое время и зимой подходила к церкви, в праздничный день, и стояла в снегу, таявшем вокруг ног, лет ей было сорок, а может, и пятьдесят, с лица она была темная, морщинистая, иссохшая, но с горящими темными глазами. Говорили, что она стала «блаженной» с тех пор, как потеряла в пожаре мужа и двоих детей. С тех пор, оправившись, она перестала отвечать на вопросы, а лишь слегка улыбалась и проходила мимо, ни на кого не глядя; женщины, завидев Марью, брали ее за руку и вели к себе, чтоб покормить. Она принимала молча кусок хлеба, пирожок или блин, съедала его, крестилась и уходила со двора. Ее вечно видели на дорогах, то из Шамшино в Раково, то у Смарского, а то возле Каялы-станции, или в Мечетинской. Обходила она весь наш край, побывала везде, и как только мужик завидит ее издали, так, бывало, и погоняет коней поскорее, настигает ее и приглашает подвезти. Марья улыбалась, садилась в телегу и молчала. Нельзя было сказать, что у нее отнялся язык или что она ничего не понимала из окружающего. Глаза ее светились умом и добротой, но она как бы дала обет ни с кем не говорить. На вопросы даже не кивала головой. Некоторым, очень редким, она отвечала, но этих людей можно было по пальцам перечесть.

Марья Блаженная ночевала в стогах соломы, за селом в скирдах сена, но никогда не принимала предложения спать в хате. Летом иногда находили ее в овраге, где она лежала на сорванной траве, заснув на солнышке. Иногда ее видели с куском хлеба идущей по дороге, в туче пыли, за возом со снопами. Марья шла и ела свой хлеб, не обращая внимания на пыль. Однажды ее видели за селом, она стояла на пригорке и в воздухе обводила своим посохом деревню, крестила ее, потом написала кружок на земле и поставила на нем крест. Деревню она, таким образом, как бы обрекала перед революцией на исчезновение. Говорят, что все население деревни было перебито красными, немцами, а на этом месте поселили других! Так ли это, мы не можем сейчас проверить, но похоже на правду.

Кроме упомянутых пророков деревни мы знали еще Ваню Божьего. То был детина годов тридцати, всегда блаженно улыбавшийся, с рыжей бородой, с синими глазами, в простом холщовом одеянии — не то в рубашке и штанах, не то в хламиде. Все — серое от долгого ношения на теле. Бывало, спросят его: «Ты куда, Ваня Божий?» — а он ответит: «А к Боженьке!» — «А откуда ты?» — «От Боженьки!» Иногда он останавливался и начинал грозить кулаком богатому мужику, обидевшему сирот, племянников: «Погоди ты мне! — кричал он. — Боженька тебе задаст! Кожу с тебя сдерут заживо!»

Мы не знаем, что сталось с этим мужиком, но, вероятно, он как «кулак» был Советами изгнан из села куда-либо в Сибирь, на Север, а может, и действительно с него «кожу сняли заживо». Все бывало во времена революции. Куда делся сам Ваня Божий, тоже не знаем. Знаем, что многие мужики, населявшие деревню, как люди крепкие и предприимчивые, были во время коллективизации уничтожены.

Вероятно, с ними же погибли и деревенские пророки. «Страшный Суд» пришел вместе с ленинщиной и сталинщиной. Смертью повеяло от наших благодатных, богатейших краев.