Русские сказания

СКАЗКИ ПРО СТАРОВИНУ

Во-первых, нам нигде не приходилось читать сказок про Старо-вину, ни встречать каких-либо указаний на них.

Обычно осенью либо зимой молодежь собиралась в хату у какой-либо вдовы, где и сидела, играла в карты, в «копысточки», «в соломку» и другие игры, либо слушала Бабу-Повидницу, которая рассказывала «про старовину». Одна из этих сказок нами записана и напечатана в «Согласии» в Америке. Называется она «Царь Криворог». Мы ее слышали, кажется, в Анновке на Желтых Водах. Рассказывается в ней о царе Кривороге, «когда люди были пастухами». Старуха говорила, что «в те времена никто земли не пахал, потому что со времен царя Панька земля была тонка: носом копнешь и — воду пьешь!» Вероятно, повествование не совсем сказочное, относится ко временам, когда наши предки обитали в низменных и болотистых, богатых подпочвенной водой краях. Где могли быть такие края? Либо они были значительно севернее южной Руси, где-то за Волгой, Окой или Камой, либо они были не на территории нынешней Европейской России. Среднеазиатские ирригационные поля, где арыки проложены под верхним слоем земли, подходят под такое представление. Царь Криворог, по имени коего, вероятно, назван и Кривой Рог на Юге России, был существом полулегендарным, ибо другой вариант той же сказки, слышанной нами в Антоновке, за 1000 верст от первой местности, говорит, что «царь Криворог всегда был на белом коне, впереди своих воинов, и что он врезался в ряды своих врагов, хватал одного из них за ноги и, вертя вокруг себя, поражал по пятидесяти врагов сразу!» В этом описании мы видим сразу же черты поморянского и полабского героя — Храброго Марко.

Указание об этом герое есть в книге «Письма с Севера» Мармье (XIX столетия, на французском языке, изд. в Брюсселе). «И сказал царь Криворог своему писарю: «Запиши по-нашему, что враги сегодня были разбиты!» В пояснение старуха сказала: «Наши Пращуры умели писать по-нашему раньше всякой грамоты!» Под словом «грамота», очевидно, она понимала теперешнюю грамоту. Это сходится и с известиями о «Руських Письменах», на которых было написано Евангелие, найденное Константином-Кириллом, пришедшим на русское Черноморье для проповеди христианства. Проф. Грегуар (Бюлл. «Класс литературы и моральных наук». V серия, том XXXII) это отрицает, ссылаясь на труды Вайана и Якобсона, которые утверждают, что «Руськы Письмены» были на самом деле сирийскими. А как же тогда записывал свои торговые счета Новгород? Он ведь греческих букв не знал? На этот вопрос дают ответ брюссельские «Дощьки Изенбека». Грамота действительно существовала, и была она основана на смеси готических, греческих и ведических знаков.

Мы повторяем, что в Новгороде была грамота (записи найдены при раскопках в эти годы) позднейшая, т. е. происходившая от греческого алфавита, и ранняя, бывшая, вероятно, сродни грамоте «Дощек».

«Царь Криворог носил вилы (Трезуб), так где скотина его стояла, там он на земле изнак свой ставил» (антоновская версия «Царя Криворога»). В этой сказке, характерной тем, что она целиком говорит о скотоводческом периоде жизни славян-пращуров, указан ранний период жизни наших Предков, а вместе с тем уже в этом периоде указана грамота. Мы не говорим, что сказка — исторический документ! Однако в сказках весьма часто под измененным видом указываются настоящие события. Таковы те сказки и легенды, которые нам пришлось слышать в детстве. О «Царе Кривороге» в Антоновке говорили (в особом варианте, отличном от анновского и юрьевского), что «он жил среди скота, знал, как лечить заболевших коров, и умел заговорить мор», т. е. «знал такое слово». Под особым «словом» разумели «формулу», явно носившую в себе признаки средневековой формулы алхимиков, с той разницей, что ни разу и нигде не упоминалось «о пакте с дьяволом». Для понимания «науки-Веды», по словам старых людей Юга Руси, пакта с чертом не требовалось. Вероятно, это след всей той же, языческой магии, свойственной всем народам в прошлом, ренессанс которой имел место в Средние века уже как антихристианское действие. В воспоминаниях о магии нашей древности она антихристианского характера не имеет! Таким образом, мы можем настаивать, что сходство с «формулой» европейской лишь внешнее, но не касающееся внутреннего содержания упомянутой магии.

В другой сказке «Про Птицу-Огняницу» говорится, что «Птица та видела, как страдают без огня люди, и полетела она в лес, выбрала сухой сучок, взяла в свой клюв да и полетела аж до Солнца, зажгла его и принесла людям! С тех пор люди стали разводить огонь и костры». В Антоновке та же сказка существовала, но в варианте, где говорилось, что она не Огняница, а Матаруха. Если вспомним легенду ведийцев про Птицу Матарисван, «принесшую Огонь людям» (Агни), то в Матарухе мы узнаем даже имя Матарисван! Однако была сказка и такая, где говорилось, что «когда Бог изгнал Адама и Еву из Рая, так Ангел им дал Огненное Перо, от которого они и получили Огонь». Это, несомненно, перефразировка первой сказки каким-либо верующим человеком, желавшим с ее помощью придать легенде христианский характер. В антоновском варианте про царя Криворога говорится, что «люди в ночи страдали от волков, которые крали овец и телят, и тогда царь Криворог послал своего Сокола, чтоб взял с неба Огня».

Сходство этой сказки в разных ее вариантах с легендой «Риг-Веды» очевидно и нам кажется неоспоримым. Тем более что и в остальном фольклоре не раз видны следы общности с этими легендами.

Западные ученые отказывают нам в далеком прошлом, например, Мазон (Франция), уверяющий, что даже «Слово о полку Игореве» неаутентично, и Грегуар (Брюссель), заявляющий, что походов Олега на Царьград не было! Основываются они на том, что в греческих хрониках об этом не сказано… Ну а если эти хроники были исправлены, как это делается большевиками и делалось Гитлером? Написали же немцы, что «автор песни Лореляй неизвестен», хотя эта песня была написана Генрихом Гейне? Мы утверждаем, что если в недрах русского народа сохранились такие утверждения, как сказка «про Птицу-Огняницу» (та же Жар-птица!), прямо указывающие на наше родство с ведийцами, если скифы-саки по китайским хроникам (Рихард Вильгельм. «История Китайской Цивилизации». Пайо, Париж, 1931 г.), «катали зажженное колесо в зимние праздники» (Андрэ Бертло. «Старая Центральная и Юго-Восточная Азия, по Птоломею». Пайо, 1930 г.), катали такое же колесо и у нас, на Юге России, в Юрьевке, Антоновке и других селах. Этот обычай, идущий из далекого, седого прошлого, не мог быть ЛИШЬ заимствованным, ибо он был бы одиноким в сонме других обычаев. Между тем среди последних преобладают обычаи, имевшие связанность с ведической древностью. «Риг-Веда» полна гимнов, в которых провозглашается постоянно то одно наше языческое верование, то другое.

В праздновании Троицы на Юге России, когда все дома украшались зеленью, а полы посыпались свежескошенной травой, особенно ярко проявлялась наша связь с ведизмом. Делали ягненка, гарнированного зеленью, делали пироги, начиненные зеленью, рисом, яйцами, мясом, но со всегдашним преобладанием зелени, и делали, наконец, «зеленый хлеб» в Юрьевке. Этот хлеб состоял из сдобного теста, в которое замешивали большое количество мелкорубленой петрушки, укропа, зеленого лука. В Антоновке делали «зеленые вареники», вероятно, как отголосок «зеленого хлеба», начиненные петрушкой, укропом, мясом и крутыми яйцами с зеленым луком. Об этом «зеленом житье» и говорит сказка про царя Криворога. Однако, как мы сказали, нам удалось слышать целый ряд различных сказок, так или иначе касающихся нашего фольклора. О них мы будем говорить дальше. Не только походы Олега были, но даже ведическое прошлое у нас было. Легенда о Зеленчуке, Зеленом Человеке, из этого цикла прямо указывает на жизнь наших предков, которую они вели среди зелени. Степной период, или пастуший, был, конечно, у всех народов, начиная с еврейского, но до сих пор «не считалось доказанным», что скифы-сарматы-ведийцы и славяне связаны между собой. На такую связь могут указать легенды, сказки, обычаи, предания и верования, Даже такой народ, как ирландцы, не должны быть чисто кельтского происхождения, ибо у них была вера в Црнобога (Чернобога). Вероятно, среди них были и иллирийцы, праславяне. Может, в Ирландии были и славяне даже. Были они в Люксембурге, например, и могли попасть в Ирландию. Если же нет, то сами ирландцы могли быть в соседстве со славянами раньше своего поселения в Ирландии.

Мы не знаем подробностей их жизни. Зато нам известна из сказок жизнь наших Предков: «За царя Панька та земля була толка, носом копнешь и воду пьешь», «а за царя Гороха та людей було трохы» («При царе Горохе людей было мало»). Между тем если «царя Панька» нет на Севере, то есть «царь Горох». Выражение: «Это было при царе Горохе» обозначает давность события, а вместе с тем доказывает, что про этого царя, отчасти похожего на «Воп Roi Dagobert» французских поговорок, знали обе ветви русского народа: великорусская и южнорусская. В некоторых случаях общие персонажи доказывают общность жизни. Топонимия в изучении французской истории дала очень много. Почему нам запрещает г. Бертло пользоваться даже топонимией в нашей истории? Он именно говорит, что народ бояне и будены «пробовали сблизить, основываясь на звуковом сходстве», и находит, что такой метод ошибочен. На стр. 216 «Старой Азии по Птоломею» он говорит: «Среди боденов комментаторы хотели найти буденов… Можно, таким образом, опираясь на сходство, из германцев, поклонников Водана-Одина, сделать то германцев, то славян (бода, вода-венде), а то индусов (буден — Будда!)», и дальше ОН ЖЕ говорит: «Нуары; эти (люди) должны быть неврами Геродота, потому что их встречаем приблизительно в тех же местах…» Нельзя сказать, чтоб такой вольт-фас был красивым! Запрещая нам пользоваться звуковым сходством имен, on тут же пользуется им для себя. Или такой метод должен быть доступен всем, или никому, в том числе и г. Бертло. Иначе выходит, что «удобное для меры запрещается тебе»!

Возвращаясь к царю Гороху и царю Паньку, вспоминаем царя Криворога. Что этот персонаж должен был существовать в отдаленном прошлом, в каком-то виде, близком или далеком от теперешнего, сомнений нет, ибо даже есть на Днепре Кривой Рог, Криворожье, и т. д. Значит, за ним есть какое-то топонимическое воспоминание.

Сказка «Про Зеленчука»: «Выскочит такой Зеленый Человек из травы и засмеется, да так, что тебя мороз по спине подерет от страха!» Двое молодых парней решили поймать Зеленчука. Пошли они в степь со скотом, идут, вроде пасут, да вдруг видят, выскочил он из травы. Кинулись они на него и давай ему руки вязать, а он крепкий такой, сильнющий, сам их вяжет. Догадался тут один из них и… «перекрестил Зеленчука исподтишка, а тот сразу зашатался, обессилел, упал и рассыпался на кучи листвы!» Здесь олицетворение Зеленой Силы. То, что один из парней «перекрестил его исподтишка» — позднейшее прибавление, уже христианского периода, ибо Зеленчук — божество языческое и обозначает оно силу Зеленой Степи, бога Трав. Крест побеждает этого бога. Сила Степи отступает перед христианством. Сам Зеленчук становится богом демоническим по схеме: «а Перун и прочие кумиры беси суть!», как внушали византийские проповедники. В этом Зеленчуке без труда можно видеть одно из божеств зла, Асура, либо другой подходящий персонаж Веды. Борьба с ним — это борьба Индры, Солнечного Начала, с Тьмой Ночи, борьба Дня.

В другой сказке говорится, что «выехал мужик из дому, с парой коней, с телегой и стал по меже ехать, а кругом туман, ночь еще, и не видно дороги. Слышит, а колеса перестали стучать, будто по соломе едут, а потом и совсем перестали вертеться. Попробовал рукой: так и есть, неподвижны колеса, а кони идут, мотают головами, телега движется! И вдруг — свет великий! Солнце прямо перед ним, смотрит на него и смеется. Глянул мужик за борт телеги, и шапка с него свалилась от страха: земля внизу, а сам он высоко по небу едет! Хотел было остановиться, да страшно стало, а тут его Добрый молодец на коне догоняет, кричит: «Не гляди вниз! Поезжай далее!» Ну, мужик, в страхе, повиновался. Едет день-деньской, до самого вечера. А когда Солнце садиться стало, и услышал он, что снова колеса по дороге едут. Тут он остановил коней, распряг их, дал травы, к речке попить свел, и сам в телеге спать лег, да, помолившись Богу, и решил: «Уж я рано, да еще до света не поеду, а подожду Солнца!» Утром проснулся он, хотел вставать, коней запрячь, да видит, они далеко снизу, а сам он с телегой в небе! Испугался он, давай Богу молиться, да и видит, к нему вчерашний Всадник подскакивает на коне: «Не гляди, брате, вниз! До вечера тебе Гром возить! Он же и Коней даст, а за твоих не бойся, найдешь их завтра». И видит, Солнце смеется, как накануне, и ведет к нему двух Золотых Коней, запрягает в телегу и говорит: «Ну, поезжай-ка шагом, а я за тобой следом пойду». Да так весь день и шло рядом, за притыку держалось, до вечера. А вечером видит, все ниже да ниже идут они, а там и по горе колесами черкать пошли. Тут оно Солнце, вроде как мужик в золоте весь, Коней Золотых отпрягло, и за горку спустилось, а телега осталась на земле. Смотрит мужик Иван, а тут и кони его пасутся! Взял он их, привязал к телеге, помолился и спать лег. Наутро проснулся, а телега его на земле стоит, и дорога перед ней прямо стелется, а в небе Солнце идет, раскаленную телегу толкает и ему, мужику, смеется: «А что, здорово напугался, Иване, вчера?» — «Да уж хватит с меня, как испугался!» — «Ну, ступай себе домой, а на твоих конях сбруя, так ты ее в городе продай. Я ее забыл, так и быть, даю тебе». Глядь мужик, а сбруя — золотая, вся в самоцветных камнях горит…»

Тут, вероятно, не будет спора, что «Гром возить» — это Солнце везти, Перуна, на Телеге. И самое Солнце называлось в древности Телега. Золотые Кони и колесница — атрибуты Индры. Солнце — доброе начало, и потому, попугав мужика, оно ему зла не делает.

Тут, как в сказке «Про Зеленчука», то же самое божество языческого мира зла человеку не причиняет, а человек сам его боится. И Зеленчук больше чудачествами занимается и пугает «так», без того, чтоб сделать прямое зло. Не делает его и Солнце. Добрый Молодец, Всадник, конечно, Утренний Левин. Мужик молился Богу, конечно, христианскому, косила природы остается силой и заставляет мужика ей подчиняться. На прощание Солнце одаряет мужика золотой сбруей. Это символ даров Солнца. В них — богатство земное. Зеленчук нами описан в книге «Языческий фольклор на Руси», тогда как в этой книге мы ищем христианские элементы. Они в том, что Добрые Молодцы, два Парня (может, Диоскуры?), борются с Зеленчуком, и один из них силой креста преодолевает Зеленчука. В сказке «Про Солнце» мужик молится Богу, и христианскому Богу. Утренний Левин его догоняет в момент появления Солнца. Здесь даже соблюдена ведическая формула: «прежде чем Всадник проскачет в небе», является Солнце.

Сказка «Про Черняву-Царевну». Снилась молодому парню девушка такой невиданной красоты, «что и во сне не увидишь». Здесь замечателен прием: «снилась… во сне не увидишь». Художественное противоречие, заставляющее слушателя улыбнуться. Решил он идти «на край земли», чтоб найти ее. Идет и видит: широка земля, обильна она реками, горами, озерами и лесами (сравнить с ведическим гимном Земле, приведенным в нашей книге ««Риг-Веда» и язычество»), и везде дома, везде люди живут. Торопятся они встать с Солнцем, ложиться с закатом, и везде трудятся, едят, снова трудятся. Сон их краток, работа длинная. Но нигде нет снившейся ему красавицы. И где ни спросит: «Не видали ли в вашем краю такой красавицы, что и во сне не увидишь?», все отвечают: «Не видали ни во сне, ни наяву». Идет он дальше, и все спрашивает, и везде ему говорят одно и то же. Встречает он пахаря в поле и спрашивает его, но тот отвечает: «Некогда мне, вот полоску докончу, тогда домой, а завтра надо новую начинать… Да и не видел я ее! Где же нам, людям трудящим, видать?» Идет дальше и спрашивает старушку, бредущую по дороге: «Ох, иду я по Святым Местам… Грехи замаливаю… Не видала я твоей Чернявы-Царевны». (Здесь надо вспомнить, что в поэме «Садко-Купец» есть Царевна Чернява. Вероятно, это один и тот же персонаж.) И долго-предолго бродил он да и остановил Добра Молодца, спрашивает и его. А тот рассмеялся да и отвечает: «Ну и дурень же ты, братик! Да назад-то поглянь!» Оглянулся Ваня и видит, правда, там же, где он только что был, Царевна ходит, людей спрашивает, а ей отвечают: «Видали, видали! Да только вчера был здесь, а где нынче, не ведаем!» Тут и побежал он ей навстречу, и упал ей в ноги, поклонился, а та и говорит: «Хоть Царевна я, да — баба! Чего же ты бабе кланяешься? Богу поклонись!» Не помним мы конца этой сказки, да он и неважен.

Важно, что в описании земли, которую он проходил, есть почти полная аналогия с гимном земле в «Риг-Веде»! В одном месте, в отчаянии, что не может он найти Чернявы-Царевны, обращается он к земле, говоря: «Земля, Мать Сырая, не видала ли ты…» Отвечает ему она: «Видалая много пахарей, много работников, что лопатами взрывали меня, всякого зверя видала я, травы, деревья, цветы, да и Черняву где-сь видала, да не упомню». Как ни просил он ее, не могла сказать: «Много видала, много вижу, да стара стала, забыла!» Попросил он ее еще подумать, может вспомнит, а земля и отвечает: «Помню, как быки пасутся на моих полях, помню овечек беззащитных, и волки к ним подбираются, деток кормить надо, нечем, и коней помню, как траву едят да после, наевшись, по мне валяются. Все помню, а Чернявы не упомнила!»

В этой сказке восхваляется сила земли, ее память обо всем, что она видела, «а Чернявы-Царевны не видала, потому как сама баба, и она тоже баба!» В этой же сказке воспевается труд людей на земле. Сложена она, видимо, давным-давно, потому что в ней христианского элемента нет, за исключением конца: «В церквах зазвонили, все царство-государство обрадовалось, что нашел Ваня Черняву-Царевну да что Чернява-Царевна Ваню нашла!» Конечно, слова, говорящие о церквах, приставлены позже, уже во времена христианские. Нашел Ваня Царевну Черняву «на краю земли, там, где небо с землей сходится да откуда ночью свет светит». Здесь помянут зодиакальный свет, тот еле заметный свет, что ночью светится.

Мы этих сказок слышали великое множество и нигде не видали их в печати, а потому и передаем их. Однако должно отметить, с детства, инстинктивно, слушая, отмечали важное, отбрасывая неважное, или малозначащее. Случается так, что человек сызмала отбирает то, что ему будет нужно впоследствии. Объяснения этому факту мы не знаем. Вероятно, в нем уже в это время зарождается его тема. Может, даже человек и рождается в мир со своей темой, как дерево, заранее знающее, какую форму оно примет впоследствии. Вопрос о судьбе не решен еще. Одни ее утверждают, другие отрицают. Однако в кошке заключена уже от рождения ее судьба, чисто кошачья, в широком смысле этого слова, и, вероятно, в человеке — судьба человеческая. Где тут начинается закон, а где свободная воля, решить нам не под силу. Да, вероятно, этот вопрос так и останется нерешенным.

Но сказка «Про Ваню с Царевной Чернявой» говорит об этой судьбе, которую человек упорно ищет, а она, может, рядом с ним или позади него. В этом случае он ее ищет, как слепой щенок свою матку, натыкаясь на углы, на камни, руководимый не столько знанием или ориентировкой, сколько инстинктом. Последний как шнурок, связывающий его с маткой, несмотря на пространство. Двигаясь, он его чувствует. Это и есть инстинкт.

Сказочный мир, вообще, особенный мир. В нем все чудесно, необычно, все возможно, все темы позволены. В русской сказке зло всегда наказано, и никогда злой не достигает своей цели. Но там же и неистощимый запас прошлого остаточных религиозных обрядов, пережитки прежних верований, которых было, конечно, в жизни людей много. Там важнейшие символы, которыми народ жил и живет, и там же разгадка многого в будущем, а главное, во всех сказках народа лежит объяснение загадок жизни, как в дневном объяснении разгадки сновидения. Одна из таких сказок очень характерна: ехал дорогой мужик и думал: «Вот наеду на богача какого, возьму к себе в сани, а он мне заплатит пять рублей. Возьму я на эти пять рублей да куплю пятерку поросят, выращу их, выкормлю, да продам, да получу за каждую свинью по пятерке, куплю 25 поросят, выращу да продам, куплю 125 поросят…» Да вдруг и слышит в темноте у моста: «Стой, православный! Давай-ка твой кошель!» Отдал, бедняга, ударил по коням, лишь бы душу вынести, сам летит, а сам думает: «Ну и дурачина я, ей-ей! Еле сам жив выскочил, а туда же, разбогатеть еще захотел!» Приехал в село и рассказывает, и видит, староста-то как раз и есть разбойник! Закричал он: «Этот как раз и забрал мой кошель!» На него кинулись мужики, давно думали, что неспроста он по ночам за деревню ездит, связали, а мужику кошель вернули. Поехал он дальше и думает: «Ну вот, слава Богу, деньги целы! Теперь уж непременно куплю на них поросят…» А тут снова из тьмы: «Тпру, собачья душа! Стой!» Не стал ждать мужик да кнутом разбойника по башке как хватит, тот и наземь. Полетел мужик в другую деревню. Доскакал, а там ему и говорят: «Да это же наш староста и есть!»

Получается так, что избавившись от одного несчастья, мужик попадает в другое, и все его надежды всегда висят на волоске, и власть, в лице старосты, сама же ждет его «за углом», чтоб отобрать последнее. Заканчивается эта сказка неожиданно: впереди появляется человек с сумой за плечами, и когда мужик его приглашает в телегу, он оказывается Святым Николаем. Рассказывает ему мужик про свои несчастья, а тот и говорит: «Богу не молишься, богатеть хочешь, а вон, вишь, как богатому трудно? Все хотят его обобрать!» Глядит мужик на тощую сумку странника да и замечает: «Так-то оно так, да чем снедать будем?» А Святой ему: «А давай поделимся, что у кого». Мужик вытащил сало, лук, хлеб, а Святой раскрыл суму — и чего только в ней нет! И куры жареные, и колбаса господская, и яблоки с грушами. Говорит мужик: «Да где же ты все это взял? Кажись, и сумка-то пустая была?» — «А вот бери, ешь да Бога благодари, а я уж лучком с хлебом побалуюсь». — «Ну, а яблоки-то где взял? Еще сады еле-еле отцвели, Пасха ранняя была». «Благодари Бога, говорю! — строго ответил Святой. — Да ешь!» Тут только мужик признал, кто перед ним, шапку снял, давай прощения просить. Благословил его Святой и исчез. Приехал мужик домой, а сзади в телеге шум, визг. Заглянул мужик, а там клетка привязана и в ней поросята, десятка два, визжат! Смысл этой сказки несколько иной, чем предыдущих: не на себя надейся, а на Бога! В ней чисто христианское содержание.

Однако сказка «Про Царя Берендю» (вероятно, Берендея) уже иная. Жили-были люди в одном царстве-государстве. Все им не нравилось: и порядки плохие, и Царь много податей берет, и на службу идти надо, почту возить, Царя хлебом кормить. Вот и решили они, собрались, отдали ему половину скота и сказали: «Иди себе, Царе, куда хочешь, а мы уж сами как-нибудь проживем!» Забрал Царь скотину, покликал охрану и ушел в степь: «Ничего! Пастухами будем!» Ну а мужики зараз начали между собой спориться, кому старшим быть, да чтоб все слушались. Да так заспорились, что и не слыхали, как к ним разбойники ворвались, скотину отбили, детей, жен захватили, а самим мужикам — кому голову срубили, а кого плетьми запороли. Побежали, кто побыстрей бегал, к Царю, в степь: «Помоги, батюшка, погибли совсем!» Собрал тот охрану, погнался за разбойниками, настиг, разбил, жен, детей освободил, да не только краденое, но и разбойничье прихватил, идет обратно, охрана песни поет, скотину гонит, коней разбойничьих, всякое добро везет. Привез, значит, Царь все, в кучу свалил и говорит: «Ну, теперь разбирайтесь, что кому». Сам сел, в дело не вмешивается. Стали делиться мужики да стали снова спориться, что кому да как. Царь сидит, слушает, молчит. Они к нему, а он им и говорит: «Вы просили помочь, я помог, а уж как вы делиться будете, не мое дело».

А тут, как на грех, быка дородного никак поделить не могли, одному отдашь, так другому не будет. Делились они, делились да и говорят: «Как же нам быть-то? Ежели его на четверых разделить, так быка не будет, издохнет он!» Царь сидит да молчит. Ну и решили: «Уж ты сам нас подели как знаешь!» А он и спрашивает: «А согласны будете?» — «Будем! Будем!» Тогда он приказал обратно весь скот сгонять и стал делить. Одному даст тощего теленка, говорит: «А ты подкорми его, он и пожирнеет!» Другому — добрую корову: «А ты тому, что тощего теленка получил, молока давай, помоги выкормить». Разделил Царь всех, дошел до дородного быка и говорит: «Ну а этого, раз из-за него спор такой, мне, значит, в стадо!» И так все были довольны, так довольны, что и сказать нельзя. Стали на ночь ночлегом, костер развели, говорят: «Теперь у нас Царь есть, пущай за нас не спит, а мы уж хорошо, спокойно спать будем!» И правда, в ночи Царь с охраной за разбойниками гонялся, перебил их всех, сам потом днем отсыпался, а мужики, как легли на заре, так и встали. Утром Бога благодарили, днем тоже, а вечером и подавно. Только и говорили друг другу: «Куда нам без Царя! Дураки ведь!» В этой сказке, несомненно, описан какой-то бывший степной инцидент. По всем данным, князей при родовом строе выбирало на время вече. А не нравился, так изгоняли.

Вероятно, одним из таких очередных изгнаний и воспользовались хазары, чтоб взять Русь, род за родом, племя за племенем, в рабство. Может, эта сказка относится к этому случаю, а может, и к другому, ибо раньше хазар было вавилонское рабство. Известно из источников, что саки-скифы были подвластны и вавилонскому государству, и персидскому. Вавилоняне называли наших предков гимирри, а самое имя сака у персов было равнозначащим слову «кочевники», так же как и у греков скифы обозначали тоже «кочевников», ибо гимирри, или киммерийцы, по Геродоту, суть скифы (Геродот, VII, 64). Кир, царь персидский, их подчинил, хотя первое нашествие они и отбили. Старейшины их решили, что персы все равно ими завладеют, а потому сами приняли власть персов. Есть указания, что саки составляли кавалерию Ксеркса и отличились в Платейской битве (Геродот, IX, 7). Хотя их присутствие в этих краях (Фергана) и отмечается в китайских источниках, но некоторые славяне в это время уже жили в Европе оседлой и пастушьей жизнью. При Марафонской битве саки вместе с персами составляли центр армии, наступавшей на афинян. «Морская пехота», по тридцати воинов на лодку, состояла из медов, персов и саков. Как известно, таким же образом ходили Олег, Игорь и Святослав на Царьград, усаживая на свои лодки по несколько десятков воинов-гребцов. Из источников Башмакова известно, что славяне плавали таким же способом и по Волге на хазар, и, вероятно, даже на Каспийские берега Туркестана. Однако если мы здесь привели эту справку, то она относится к родовому периоду жизни славян, живших на Юге и в Центральной Руси. Основной их габитат находится по верховьям Днепра и западнее, до Карпат и Балкан. В этот период жизни славяне, особенно та часть их, которая занималась скотоводством, управлялись родовым способом, а если были князья, т. е. воеводы, то только для военного дела. Их выбирали родом, или вечем, а затем, по прошествии года, либо снова перевыбирали, либо изгоняли. Сказка «Про Царя Берен-дю», значит, относится к тем временам, когда наши предки были уже на Руси, но еще были всего лишь кочевниками-скотоводами. Правда, не все сведения хроник того времени точны, но неточность событий зависит от многих причин даже в наше время, а не то что в те времена, когда записывали все, «что говорят путешественники». В сказке говорится, что «мужики благодарили Бога на заре». Это место характерно, так как ведийцы совершали свои главные богослужения до восхода солнца, на заре, в полдень и вечером, тоже на заре. Земледельцы и скотоводы встают рано. На заре совершается доение коров, после чего скот идет на пастбище. Пастухи снимаются с ночевки и идут за стадами. Пастушья жизнь хорошо изображена в сказе «Про Царя Криворога», а в сказке «Про Царя Берендю» (имя, вероятно, легендарное) рассказаны причины недовольства пастухов их царями, а также следствия таковых.

Сказки мы слышали часто и много лет подряд, но вспоминаем здесь только те из них, которые так или иначе отражают наше прошлое. Именно далекое прошлое. Когда говорят «про Царя Кучку», это не одно и то же, что сказка «Про Ивана-Царевича и Серого Волка». Хотя даже и в этой сказке есть тотемический элемент. Тем не менее Царь Кучка — персонаж особенный: схватил быка за рога да и сломал их, хватил корову за хвост, а она рванулась, так хвост в руке и остался! Ежели Царь Кучка кого ударит, так насмерть. Хлопнул по плечу богатыря Глечика да и перешиб ему плечо! А богатырь Глечик нужен был предкам. Если набегали злые кочевники, он за них брался, «только пух да перья летели». Позвал Царь Кучка лекаря и говорит: «Вылечишь, награжу, не вылечишь, голову сниму!» Лекарь взялся за богатыря, давай ему все косточки выправлять, вместе собирать, лубом завязывать березовым, палочками подправлять. Больно было Глечику, да держался, только зубами скрипел. Скрипнет, а изо рта искры сыплются. Выправил ему плечо лекарь и говорит: «Смотри же, раньше месяца сабли не подымай! Сломаешь руку заново». А у того была такая «саблюка», что обычный человек поднять не мог. Крепился Глечик месяц, а тут воры налетели, скот отбивать начали. Погнался он за ними на коне быстром да левой рукой кого как схватит за голову, так и оторвет! Троим оторвал, остальные испугались, скот бросили, убежали куда попало.

Едет Глечик назад, а Царь Кучка навстречу. «Здорово! — кричит. — Ну и задал ты им перцу! Молодчина!» Да, похвалив, как его по другому плечу хлопнет, и другое сломал! Зовет опять лекаря Царь и говорит: «Ошибся я маленько… Опять другое плечо сломал!» Вылечил лекарь и это плечо. С тех пор Царь Кучка боялся даже Глечика трогать. Из этой части сказки, во-первых, видно, что Царь Кучка обладал феноменальной силой, превосходившей даже богатыря Глечика, а во-вторых, что и сам Глечик был силач первосортный. Воровство скота, конечно, было любимым занятием кочевников. Беречь свой скот было важнейшей задачей скотоводов. Скачка по степи за ворами была, вероятно, довольно частым явлением. Частыми были и степные бои, где хозяева и нападающие «срывали» друг другу головы. Сколько пролилось крови при этом? Вероятно, очень много, вероятно также, что наши предки, кочевавшие в Фергане, должны были оттуда уходить, не выдерживая постоянного кровопролития, в Европу, где и остались на русских землях. Царь Кучка был еще лихим царем и мог сам настичь разбойников, ну а если царь был бы послабее? Нужно думать, что под именем «Царя» надо понимать не царя в самом деле, а, вероятно, князя, как мы уже говорили, воеводу, выбранного на год родом. Из той же сказки видно, что при Царе Кучке был лекарь. Нужен он был и царю, да и скоту, который тоже мог болеть. Вернее всего, такие лекари были типа «знахарей», а может, они были и греками, ибо последние, хотя и «презирали варваров», но дела с ними вести не отказывались и даже имели в черноморских колониях всяких специалистов, включительно до ювелиров и тренеров по спорту. Что такие лекари, заодно бывшие и проповедниками христианства, существовали, видно из гравировки кувшина, найденного в виде рисунка в книге проф. Ростовцева «Картины античной жизни черноморской и других земель». Там виден скиф, у которого болит зуб, и другой скиф, вероятно, лекарь, хочет ему его вырвать, а к ним спешит монах с «козьей ножкой» в руке и с крестом! Содержание сцены понятно само собой: монах, выдернув зуб, пользуется случаем для проповеди христианства. Мог быть такой лекарь-костоправ и при Царе Кучке. Но вот что дальше повествует сказка: понадобилось царю траву для суряницы искать, он и сказал всем: «Кто найдет, получит теленка!» Пошли все траву искать, а ее, ежели найдет человек, только помолясь срывать можно! Нашел один парень, да, не помолившись, и дернул ее, да — «как загудит! Земля расступилась, взяла его и закрылась!» Так и пропал. Из этого эпизода видно, что трава для суряницы требовалась особенная, носившая священный характер. Тут мы подходим вплотную к проблеме Сомы. Таким образом, и Сома, священный напиток ведийцев, был известен нашим Предкам.

Царь Кучка выпивал утром жбан суряницы, лил в огонь остатки, потом раздавал всем, старому и малому, и «сила такая в них была в это время, что подвернись кто хочешь, в клочья разнесут!» То, что ведийцы причащались Сомой, видно из «Риг-Веды». Но Царь Кучка «наливал еще старого меду, сам пил и давал, кому хотел, чтоб еще лучше было». И вот задумал он сына женить, и выбрал ему невесту, дочку соседнего царя. А она было захотела, а как узнала, что за царевича Кучку идти, сразу же сказала, что не пойдет! И отец, и мать на коленях просили, не желает, и только. Тогда сам Царь Кучка за ней поехал с Глечиком, и они ее стали уговаривать, не хочет, и только. Тогда царь ее схватил поперек стана, Глечику приказал защищать, в случае чего, и помчал на коне домой. Как узнали братья царевны, вооружились и погнались за ними. Скачут это они по степи, Царевна кричит: «Не хо-о-очу-у! Спасите меня!» А братья настигают, да который настигнет, а ему Глечик голову и оторвет! Боже, сколько народу перекалечил! Привез ее Царь до становища, бросил наземь и говорит сыну: «Бери твое золото!» Тот ее поднял, погладил по голове, обнял нежно за плечи и сказал: «Что же они тебя обижают? Сказала бы мне, я бы тебя защитил!» А царевна сама плачет, а сама одним глазком на добра молодца поглядывает. Видит, а он ничего себе, и ус молодецкий, и стан у него прямой, парень хоть куда, ну, тут она и повисла у него на шее!

Царь Кучка на радостях целый месяц пил с Глечиком, кто кого перепьет, да так оба замертво под телегу и свалились. Гомерический пир шел коромыслом все время в стане. Пили и старый и малый. Допились до того, что коровы слушаться перестали. Подойдет баба доить, а корова на нее посмотрит, пьяная, что ли, и головой тихонько в бок — раз! А баба и свалилась наземь, только похрапывает. И вдруг крик: «Разбойники!» Все заходило ходом, кто на коня брюхом лезет, а конь не стоит, и он носом в землю — тык! Кто уже сел в седло, да из пьяных рук узду выпустил, кричит: «Подай-ка мне уздечку! Где она?» А сам Царь Кучка хотел себе ногу почесать да давай драть ее и слышит, Глечик кричит: «Да то ведь моя нога!» Ну, сели кое-как, с помощью друг друга, на коней. Царь говорит: «Как знак дам, так, чтоб, значит, все вперед летели!» «Не изволь, батька, беспокоиться!» — отвечают вояки. Ну, значит, Царь и дал «знак», как навернет соседнего по шее, тот из седла кувырк! И нет, значит, его. И все как двинут степью, как помчат, полетят! Налетели на воров, да Глечик как трахнет одного из них «саблюкой», так вдвоем с конем, на котором тот сидел, пополам перерубил! И пошла потеха: воры удирают, а Кучка со своими их не пускает. Они кинутся направо, а Кучка налево, они думают: «Это он нас, значит, куда-то заманивает». И тоже налево, а Кучке только того и надо, головы им рубит. Кучка кинется направо, и воры направо: «Чего бы это он стал от нас бежать?» Ну а тот рубит, головы им рвет, как груши. Последние сдались. Привел их Царь к становищу, да как стал с седла слазить, увидали тут они, что Царь на ногах не стоит, да как кинутся в разные стороны, ну, значит, и разбежались!

Куда там пьяным было за ними по второму разу гнаться! Махнули рукой и пошли допивать. Съели за это время десять быков, полсотни овец да десятка два телят. Ели, пили, опять ели, так целиком целых быков, что на кострах жарили, наденут на палку и на огне пекут.

Все в этой сказке характерно для степного периода. Самое умыкание невесты, погоня, бой за нее, и наконец, как она царевича полюбила, и это гомерическое пиршество, длившееся целый месяц. Из жизни скифов мы знаем, что похороны царей и знатных людей длились месяцами. Не знаем лишь, что и свадьбы длились столько же. Из сказки видно, что это так. То, что пьяная атака на врагов могла увенчаться успехом, тоже возможно, кони ведь не пили! Все крепко в этой сказке, живо, сильно, древне. Нет никаких сомнений, что ее сюжет древний, да и сама она, вероятно, древнего происхождения.

Самое имя Царя Кучки, вероятно, ничего общего с боярином, основателем Москвы, не имеет. Кроме того, на Юге Руси и имена отличались от северных. В южных названиях больше говорит малорусский идиом, с налетом литовщины или польского языка. На Севере проглядывает народно-великорусский идиом. Однако сказка на этом не кончается. Она говорит, что когда Царь Кучка состарился, хотели его мужики прогнать, так он взял дубину в руки и сказал: «А ну-ка, подойди, кому надоело мне покоряться!» И такая оторопь всех взяла, что и не решились. У молодоженов родился первенец, сын, и такой крепкий, буйный, целиком в деда Кучку. Нянчился с ним дед все время, все учил, как надо обороняться от врагов, как нападать, как с мужиками говорить: «А подойди-ка, сучий сын! Мы с тобой покалякаем!» — и рукава засучит при этом. У того и страх появится. С малых лет сажал он его в седло казацкое, учил конем править, всему научил. Когда совсем состарился дед Кучка, поседел, пожелтел, передал дубину в руки сына и сказал: «Ну, ты тоже Кучка будешь. Хоть и не такой, как был я или внук будет, но все-таки». А сын был нрава тихого, больше на возу сидел с женой, да Царица за него распоряжалась. Когда же внук Кучки подрос, стал сам в дело мешаться. Иной раз и с отцом повздорят. Придет он к деду, а тот все: «Ну, конечно, если есть тут Кучка, так ты, а тот, отец твой… Да он и жены бы себе не добыл, ежели б не я!» Очень тот на старого обижался. Однако, как говорится, из песни слова не выкинешь. Вот и решил старый Кучка помирать. Улегся на возу, приказал девкам любимые песни петь, что еще его мать-покойница пела, сам слушает, а сам говорит, как обрядить его, в какую одежу, какую саблюку с ним положить. Плачут бабы кругом, а старый Кучка им говорит: «И чего вы, собачье отродье, плачете? Всем помирать один раз надо!» Так и помер. Узнал про то старый Глечик, пришел к возу, да и тоже помер. Хоронили их вместе тоже, вместе с возом. Здесь нужно отметить несколько подробностей. Нужно отметить, что всегда между дедом и внуком есть некоторое сходство. Сходство это возрастает оттого еще, что дед внука учит, и тот обычно его слушается.

Характерна и смерть старого Кучки под песни девок. Люди в те времена не умирали, как теперь, а «уходили на Тот Свет», в долгое путешествие. Они уходили, будучи снабжены всем необходимым, включительно до платы за перевоз через Великую Реку. Связана ли эта идея славян с греческим Хароном, мы решить не можем. Тем не менее сходство есть. Однако не забудем, что и греки были тоже арийцами и, вероятно, были в связи со славянами еще в Фергане или в местах, близких к ней. Значит, они питались в те преисторические времена из общего источника верований, вероятно, из «Риг-Веды». Кроме написанной «Риг-Веды» был еще практический ведизм, состоявший из ряда обрядов, цикла празднеств и обычаев, легенд и изустных хроник. Должно было быть и искусство. Об этом ансамбле мы имеем весьма мало сведений, но именно этот ансамбль легче сохраняется массой, нежели написанная часть, как гимны и молитвы, догматы и религиозные системы. В области погребальной славяне сохранили многое даже до последнего времени. Эта часть их верований, вероятно, ближе к ведической, чем у греков, и особенно в обрядовой стороне религии.

Обычай славян хоронить умерших либо на возу, либо в лодке и на санях соответствует идее путешествия и перехода через Великую Реку.

Сказка «Про Царя Кучку» прибавляет к известным уже персонажам (Царь Горох, Царь Панько, Царь Берендя, Царь Криворог и Царевна Чернява) еще новый персонаж. Вероятно, в этих именах есть следы некоей изустной хроники. К ним надо прибавить и мужика Ивана, «ездившего по небу». Богатырь Глечик тоже особенный персонаж.

Сказка «Про Царя Передослава» походит в общих чертах на все другие сказки и, вероятно, дублирует персонажи этих сказок. Однако то, что эти имена имели место и что они постоянно повторяются, указывает, что за ними скрывалась какая-то реальность и что они, может, уже изменились, звучат иначе, но за ними были какие-то личности, сыгравшие роль в жизни предков.

«Царь Передослав на дудци грав, та мав добру славу!» — неизменно начинала сказочница свою повесть об этом царе. Царь был музыкантом, играл на дудке, т. е. на музыкальном инструменте, напоминавшем кларнет. Вокруг него «все плясало», леса и горы, степи и коровы. Мужики его любили, потому что при нем «начали землю пахать». Все было бы хорошо, если бы не «злые вороги», забравшие все и вся. «Пока царь играет, а они людей хватают, — говорила сказочница. — Да так дохватались, что и сам царь за-журився!» Опечалившись, он снова… заиграл, да так, что коровы, приплясывая, стали траву в небо кидать (вспомним ведическую метафору о «радостных коровах, бросающих к небу тростник»). Здесь — явное упоминание ведического образа. «Злые вороги», говорится дальше, «угоняя скот, стали тоже весело плясать, и тут их мужики, пляшучи, кинулись вязать». Дальше бы вымысел, ибо старуха говорила, что «царь собрал людей после этого и стал им на человечьей кости играть». Потом он сказал, что «будет худо». И правда, скоро множество ворогов нахлынуло на его землю, запылали возы в поле, хаты в селе, задымились поля, подожженные ворогами. Стали люди спасаться, кто куда, только бы уйти. А тут «пришли с полночи купцы с товарами», да, расспросив, в чем дело, побросали все и тоже кинулись бежать. И забежали люди в леса, и там скрывались, а когда пойдет кто, чтоб увидать свои поля, скотину, видит, что уже вороги живут на тех местах и что все стало ворожье. Тогда Царь Передослав собрал старых людей отовсюду, и чужих Царей позвал, и решили они все скопом идти назад, отбирать свои края. Вооружили передних, а на задних уже и «шаблюк» не хватило. Решили дать им дубины, а подберут на поле битвы, так вооружатся. Один Царь пошел ночью, а другой, Передослав, днем. Ночью идет один, напугает всех, а днем Передослав добьет. Шли мужики уже все с «шаблюками». У ворогов столько добра отняли, что если бы их вдесятеро было больше, и то на всех хватило бы. Гнали они ворогов вон из своей земли и занимали старые места, а заняли и сели, стали пить и веселиться. Царь Передослав снова на дуде заиграл. А тут вороги на них напали и Царя убили. Отбились люди от ворогов, да Царя хоронили, так неделями плакали. Очень его все любили. Негордый был он. Всех хвалил. Сделает кто кнут либо палку, Царю покажет, а тот похвалит. После него другой царить стал, да строгий был, людей за все бил, что ни сделай. И так его не любили, что и сказать нельзя, а терпели. За его часы «люди еще горшков не знали, в ямку зерна насыпет, воды нальет, а сверху костер сделает, и так кашу варит». Сказка эта изобиловала невероятностями, а потому она малодостоверна, однако нельзя отказать ей в известной ясности относительно жизни при царе и его характере.

Вероятно, были и такие персонажи. Удивительного в этом ничего нет. Во всяком случае, в древности должны были быть и герои, и владыки, о которых забыло потомство. Их образ, подвиги передаются уже под вымышленными или измененными именами, по которым больше ничего судить невозможно. Мы никогда не слышали также о южнорусских былинах, тогда как северные не только существуют, но были даже собраны и, конечно, точно записаны учеными. Вероятно, плеяда царей, о которой мы говорим, представляет такие былины. Слишком уж они живы, как характерны и живы события, с ними связанные. В сказке «Про Царя Передослава», которого в Анновке называли «Переяславом», как раз говорится в анновском варианте, что «Царь любил ввечери, чтоб собирались у его костра люди, и после молитвы, получив угощение (возлияния Сомы?), в праздник, приходили кобзари (гусляры?), что «поведали про старовину», которых люди слушали. Один из этих пассажей мы помним: «А коли была Великая Зима, так людям не во что было одеться, а Царь ихний сказал, чтоб резали баранов, сушили шкуры над огнем да в них одевались, да делали так, а оттого остались живы. А коли Великая Зима должна пройти была, да все не проходила, как тут встал Старший Родовик (Родич?) и сказал, что надозя теплом подаваться. Та послали молодежь с кожаными мешками, чтоб тепла набрать, да когда те назад пришли, так сказали, что лучше всем идти туда, потому что тепла в мешках на всех не хватит. А когда раскрыли — и правда, немного потеплело, а потом снова стало зимно. И пошли тогда люди со скотиной, как могли, а скоту из-под снега траву доставать должны были.

Много скота пало тогда с голода, и много же людей с него умерло. Долго шли, а все-таки пришли в край, где Великая Вода была, а кругом деревья, цветы, птицы, животные, и как много травы там было, то и остались люди. Другие же, что жили в тех краях, стали собираться на них войной, да тут Царь Переяслав (Передослав) на дуде заиграл, так они войны поднять не смогли, все плясали да смеялись. Три дня и три ночи играл Царь, а потом стал утомляться да приказал своим людям вокруг становиться, чтоб, когда перестанет играть, отдыхать ляжет, так чтоб его защищали. Перестал он, лег на возу, а люди кругом дерутся! Проспал он один день и одну ночь, а потом его Старший Родовик разбудил: «Вставай, Царе! Пора тебе в дуду играть!» Проснулся Царь и заиграл, тогда его люди отдохнуть смогли. Так долго дело шло. Наконец решили старики, что подаваться в лес надо, и пока Царь играл все на возу, стали, танцуючи, волов запрягать, да так и ушли в леса, а враги, тоже пляшучи, шли за ними, да только в лесу наши мужики на них насыпались, а они и разбежались. Был тут человек один, что Богу молился, да и сказал он, что Христос всех спасет, и правда, никто с того не пропал».

Видно, что в этой сказке христианский элемент уже позднейший, несмотря на то что как будто он и на месте.

Что заставляет нас думать так? Именно описание жизни людей при этих легендарных царях. Она была не христианской, а языческой, потому что в ней видны все языческие элементы: моление у костра на заре, возлияния и т. д. Но лучше всего говорит об этом сказка, повествующая, как «у царя Золоча», например, жили его люди. Говорит эта юрьевская сказка так.

«Жили люди в степу (упоминается степь в этой серии сказок многократно), скотину водили, от ворогов береглись, Богу молились, ели, пили, плясали, про старовину рассказывали». В общих чертах начало сказки напоминает предыдущие, кроме описания празднества, в котором есть черты, упомянутые в сказке «Про Царя Криворога»: «И тут стал старик-кобзарь (гусляр?), и начал петь про стари часы, про Родовиков наших и Родичей». Во-первых, здесь упоминаются два слова: «Родовики» и «Родичи», а по смыслу сказки, вероятно, Родовиками называли всех членов Рода, а Родичами только старших в Роде. Если даже это наоборот, то и тогда под этими двумя понятиями подразумеваются две категории людей, одна из которых старше, а другая подчинена первой. В просторечии современном слово «родич» понималось как «родственник». Однако в перспективе исторических изменений обычно более важное переходит в менее важное.

Так, при Иоанне Грозном право именоваться «вичами» было даровано отличным гражданам и, вероятно, имела значение французская приставка «дэ». Выдавались за царской подписью грамоты на право именоваться «вичами». В настоящее время всех называют так. Слово «боярин» было постепенно заменено в народе словом «барин», а «боярышня» — словом «барышня».

После революции всякой деревенской девушке надо говорить «барышня», тогда как до революции на это могла претендовать только одетая «по-городскому», обладавшая современным воспитанием и образованием девушка.

В сказке «Про Царя Золоча» говорится далее: «А спевал он про то, как бились деды наши за землю, скотину, за водопои, а как отличалися. И спевал кобзарь про трудные часы, когда пришли Пращуры наши в край горный, а там засели. Да однажды проснулись они в страхе, все горы и долы плясали, камни валились вниз, а скотина, что была в долине, стояла на верхах новых гор, выросших в одну ночь, и ревела. Схватились они за скот свой, за детей и жен и кинулись, поспешая, в ту сторону, откуда солнце встает. Долго шли они, долго скитались, с врагами бились, пока не пришли сюда, где и мы живем». В этих словах сказано ясно, что «Пращуры пришли с Запада». Вероятно, то было второе движение славян, ибо раньше «Пращуры пришли в край горный, а там засели». Первым движением, таким образом, должно было быть движение противоположное, т. е. на Запад. Последнее сходится и с данными научными.

Таким образом, мы видим, что при внимательном изучении фольклора можно найти и точные данные. Правда, они, вероятно, дальше фактической точности не идут и хронологических дат обозначить не могут, но, принимая во внимание появление первых славян на границах Римского государства, можно сказать, что они к ним подошли вплотную не позже V века после Р. Х. Между тем до того, как появиться на Балканах, в границах Иллирии, они должны были туда прийти, и это движение не могло было быть очень скорым, ибо постепенное передвижение вместе со стадами вряд ли могло дать более нескольких верст в сутки с остановками на зиму, с разведкой дальше, на Запад, есть ли там пастбища, трава, и не слишком ли там холодно зимой. Такие передвижения, как передвижения целых народов, не совершаются в один день, если нет катастрофических причин для этого, причем даже набеги кочевников к катастрофическим причинам отнесены быть не могут, так как к ним наши Предки, вынужденные каждый день бороться за свою жизнь, были приучены долгой жизнью еще в Средней Азии, где их тревожили гунны. Даже под их давлением если они уходили, то уходили медленно, а если бы они поддались при этом панике, то, вероятно, были бы все уничтожены. Гунны были жестокими, и даже Китай, обладавший в государстве Т-Син хорошо организованной армией, с колесницами и кавалерией, не всегда мог успешно отражать их нападения (Рихард В. Китайская цивилизация. Париж). Саки-скифы, юнги и другие народы западных границ Китая с гуннами сражались постоянно, чуть ли не каждый день. Вероятно, такая постоянная борьба утомила арийцев, и они приняли решение идти на запад. Имя Царя Золоча можно видеть в названии небольшого городка на Волыни — Злочев. Насколько это название происходит от имени легендарного царя, мы тоже судить из-за отсутствия источников не можем. Тем не менее сходство есть, как и в случае с Кривым Рогом, Криворожьем, и «Царем Криворогом».

Южнорусский эпос и фольклор недостаточно собраны, изучены, чтобы мы имели возможность, опираясь на документы, утверждать, или отрицать, или судить что-то. Мы лишь высказываем наше предположение, и потребуется сначала большое количество трудов, подобных нашему, прежде чем мы сможем вполне разработать этот вопрос. Таких эпических источников, как «Риг-Веда», у нас нет. Нет записанных былин, как на Севере. Население на крайнем Юге было пришлым, а в Центре, на Днепре, мы не были, как не были и на Припяти, где, вероятно, остались следы ко временам перед Первой мировой войной, как чисто фольклористические, так и эпические, времен далеких. Многое было уничтожено проповедниками христианства, зачастую не разбиравшимися, где — язычество, а где — предания старины. От этого времени не осталось ничего. Татарское нашествие уничтожило все написанное (источники, документы и т. д.), и лишь теперь, с нахождением новгородских документов, можно будет как-то взяться за исследование этой темы. Однако и тут есть опасность, что советские ученые недостаточно серьезно отнесутся к ней.

Рассказанные нами сказки отнюдь не являлись единственными. Были и другие, более поздние, интереса, с нашей точки зрения, не представляющие, или же комические истории, опять-таки, если и содержания фольклористического, то позднейшего. Повторялись истории, имевшие христианское содержание, но известные всем, а потому, опять-таки, с нашей точки зрения, особого интереса не представлявшие. Одна из них, история «Про Святую Федору», начиналась словами: «Та была Свята Федора, велика до неба, дурна як треба!» По-русски: «Да была Святая Федора, высокая до неба, а глупая як треба» (как надо)! Все ее обижали, обманывали, и никогда она не сердилась на людей. В сказе говорится, что за это ей Бог дал святость и Небесное Царство. В этой истории нет ничего, что могло бы представлять для нас интерес, кроме апологии терпения, как средства достижения нравственного совершенства. Здесь интересна игра слов: «глупая як треба». С одной стороны, «треба» — надо, а с другой — «треба» — жертва.

Так как в жертву чаще всего приносили овцу, то выражение: «дурна як треба» можно понимать в смысле «глупа как овца». Вторая особенность, отмечаемая нами в этой истории, — высокий рост святой Федоры. Народ подметил, что высокие ростом люди чаще всего бывают глупыми. Другое выражение: «Хоть маленький, да хитрый» подтверждает первое. По словам сказа, дал Бог, пришедший в виде странника, «бабе Федоре» мешок понести, да сказал, чтоб не развязывала. А Святая несет да и слышит, что в мешке что-то живое, бьется, царапается. Думает она: «Что б это такое было?» Но сама в мешок не заглядывает. И вдруг слышит, вроде голос ребячий: «Открой, Федора! Меня сюда злой человек посадил». — «А кто же ты такой будешь?» — «А я бедной вдовы сын, сиротка». Подумала Федора и вспомнила, что странник ей сказал: «Аминь, во имя Святой Троицы! Мешка ни за что не открывай!» Раз во имя Святой Троицы, то и открывать нельзя. Между тем бес ее все время уговаривает: «Да ты взгляни, я совсем маленький! И как тебе не жалко!» Правда, Федоре стало жалко, села она на край дороги и заплакала горькими слезами. Вдруг видит, стоит человек поодаль, за спиной что-то белое держит, смотрит на нее и спрашивает: «А чего же ты плачешь?» — «Как мне не плакать, коли в мешке сиротка, а старик дал и именем Святой Троицы запретил развязывать!» — «Ну, если запретил, так чего же тебе плакать?» — «А сиротки жалко!» — «А ты положи мешок наземь, посмотри в дырочку, видишь, у него хвост есть!» — «Да это у меня щетка!» — отвечает бес. «А вон видишь, на голове у него рожки?» — «Да это я себе шишку набил, бегаючи». Тогда человек приблизился, и Святая Федора увидала, что у него за спиной крылья и что это был Ангел. «Давай, — говорит, — мне, я его снесу, а то у тебя он, чего доброго, вырвется!» Взял и понес. А тут старик давешний: «Где же мешок, Федорушка?» — «А доброму человеку отдала». — «А как звали его?» — «А я его не знаю». Тем временем они подошли к воротам: «Ну что ж с тебя, глупой, спрашивать! — махнул он рукой. — Заходи! В Рай идем!»

Смысл этой части сказа таков: с глупого Бог не все спрашивает и глупому легче попасть в Рай. Если в предыдущих сказках много чисто эпического содержания, то в последней его мало, зато она насыщена содержанием религиозно-нравственным, уже чисто христианским. Однако в словах «дурна як треба», как мы сказали, есть и языческий отзвук. Религиозно-нравственных историй рассказывали в Антоновке много, но все они большей частью относятся либо к Богородице, сходящей во Ад, либо к Святому Николаю, Святому Егорию, Блаженному Лазарю, Илье Пророку, и почти все известны в литературе. Однако про Пророка Илью говорится: «Ковал Пророк Мечи в своей Небесной Кузне, ковал, гремел, искры сыпались, да железо в воду и бросил, а оно зашипело, пар пошел, и туча явилась, а Пророк еще кует, еще железо из горна тянет, бросает его, гремит и еще бросает его в воду. Так и дождь пошел». В этом описании, несмотря на его христианскую внешность, почти полностью написан индийский образ Твастра, Небесного Кузнеца. Он, конечно, идет из ведизма, где существовал до разделения арийцев на индусов и европейцев. Твастр даже в южнорусской поговорке уцелел, хотя и в виде игры слов: «Вот мастер, так мастер, настоящий твастырь!» Вначале такая фраза казалась просто надуманной, и слово «твастырь» — случайным, но при ближайшем рассмотрении это слово оказалось вполне связанным с индо-ведической мифологией. С другой стороны, Туча — одно из наименований Перуна (Сноп, Дуб и т. д.), как и Гром. Христианского в этом сказе меньше, чем в сказе «Про Святую Федору». Индра у ведийцев обращается к Твастру, чтобы тот изготовил ему колесницу, оружие и все для борьбы с Асурами. Относительно последних есть много разных толкований. Под именем Асуров надо понимать олицетворение тени, мрака, зла, таящегося в нем, и врагов. Вероятно, среди них были и ассиро-вавилоняне, стремившиеся расширить свои владения в Средней Азии. Может быть, Асуры ведийцев соответствуют «Асура-Руса» Ал. Кура, работавшего над палеографическими вопросами и вопросами преистории русов. Однако возможно, что эти «Асура-Руса» не относятся к Асурам ведийцев. Тем не менее совпадение имен налицо. Мы уже поднимали вопросы, связанные со сходством имен. Наша роль указать на эти сходства и высказать «рабочую гипотезу», которая впоследствии, может быть, будет даже оспариваема, но, во всяком случае, вопрос будет затронут. Нет хуже, когда вообще вопрос не затрагивают. Тогда и наука идет ложными путями. Достаточно вспомнить «норманнскую школу» в русской истории, чтоб с этим доводом согласиться. По этой школе, наше государственно-этническое существование началось… с «призвания варягов», между тем теперь вполне известно, что Гостомысл, вероятно, был мифическим лицом, а если и был на самом деле, то вовсе не давал совета «звать варягов». Однако мы уклоняемся от темы и должны к ней вернуться. Христианских сказов мы слышали немало, но вспоминаем лишь незначительное их количество, так как эта тетрадь погибла во время революции.

В сказке «Про Царя Тимоху» сказано, что — «коли остались наши Прадеды без Царя, пошли они к святому человеку, который жил в лесу и все знал наперед, как будет», и тот им сказал: «Пойдите, и кого встретите в поле пашущим землю, тот и будет нашим Царем». Они пошли и встретили мужика, который пахал землю, и выбрали его Царем. Для этого они положили Хлеб-Соль на его соху, и тогда он сказал: «Ну, Бог благослови!» Поцеловал землю и стал Царем. Интересно, что легенда про Царя-Пахаря встречается у готов, франков, фригийцев и славян, как говорит Александр Краппе в своей «Всеобщей универсальной мифологии» (Пайо, Париж). Он дальше говорит, что, возможно, идея Царя-Пахаря идет из Месопотамии, несмотря на то что ее можно встретить и в Китае, и отрицает, что славяне, фригийцы, франки и готы могли быть вместе, в Арии, и оттуда принести легенду. Он думает, что название Царей «Садовники» в Месопотамии подтверждает его мысль. Мы думаем, что она идет из времен, когда люди впервые стали применять не только скотоводство, но и земледелие, и идет, вероятно, она из Афганистана, родины хлебных злаков и, вероятно, самой агрокультуры. Царь Тимоха, конечно, уже позднейшее имя, ибо происходит от «Тимофей». В Юрьевке рассказывали весьма похожую сказку и называли Царя Тимко, а в Антоновке — Царь Тумай. Вероятно, это его древнейшее имя. Интересно, что имя «Тумайя», или «Тимайя», встречается и сейчас в Индии. Приношение хлеба-соли на сохе — не только дар царю, но и жертва. В древности жертву приносил старший в роде. Царь, выбранный старшим, имел право и должен был принести жертву за весь народ. Также вероятно, что в момент избрания на царство новоизбранный царь должен был начинать его молитвой. Вместе с тем это моление было как бы освящением земли и неба, в результате коего являлся хлеб-соль. Самое почтительное отношение крестьян к хлебу-соли, вероятно, указывает на некий древний ритуал, в результате которого хлеб-соль были освящены и становились священными вообще. Простой человек на Руси не любил, когда взрослые либо дети бросали «святой хлеб» на землю. В христианстве, в Евхаристии, это понятие святости хлеба подкрепляется его претворением в Агнца, Тело Христа. Таким образом, идея святости хлеба еще более укрепляется в сознании хлебороба. Мы об этом сказали в книге «Языческий фольклор на Руси».

Идея же Царя-Пахаря видна и в избрании чешского короля Юрия из Подебрад. Он тоже был простым крестьянином, и при нем Чехия была счастливой и спокойной. Таким образом, подтверждается и в чешской истории, отчасти как мифологический элемент, что Царь был найден посланными во время вспашки поля. В Анновке «Царю Тумаю» «поднесли хлеб-соль и дали жбан суряницы». В Скандинавских странах к Рождеству приготовляется тоже особый вид пива-браги. Обычай этот был в ходу в XIX веке. Во Франции изготовляется из травы род пива.

Нам кажется, после всего вышесказанного «про Царей» сказочного цикла на Юге России, что за этими именами существовали настоящие правители наших предков, бывшие, вероятно, сначала выборными князьями, а затем захватившие полную власть и даже сделавшие ее наследственной. Таким образом, загадка, касающаяся князей не-Рюриковичей Аскольда и Дира, получает объяснение: они, вероятно, были свободно избраны народом. Сам Олег как будто тоже был наследником Рюрика, и, вероятнее всего, хоть он был и воином, но в то же время жрецом либо начальником культа, потому что народ его прозвал Вещим. Если бы он не «вещал», его бы не могли назвать этим именем. Его прозвище несет в себе дивинационное содержание. Олег, как старший, совершал жертвы и, вероятно, гадал по ним. И до сих пор в Монголии гадают по внутренностям баранов, по их обожженным костям.

Так же гадали и в Риме во время языческих жертвоприношений особые жрецы, прорицавшие о будущем. В Греции эти гадания вылились в Оракулы, среди которых Дельфийский был известнейшим. Славяне не могли организовать своих религиозных форм жизни из-за постоянных нападений кочевников да и, вероятно, не имели к тому особой склонности. Кроме того, для этого нужно было, чтобы жизнь стабилизировалась в городах с чисто русским населением, между тем в Киеве были варяги, хоть и разделявшие многие верования славян, но привнесшие в них свой, скандинавский элемент. Тем не менее на Руяне, Раяне или Рюгене были не только жрецы, но и старший жрец, которого боялись даже князь и его дружина. Однако там не столько приносились человеческие жертвы, как истреблялись захваченные в плен германцы и даны.

Об этом свидетельствует Гердер (Herder, Geschicte IV), соответственно передаче текста А. С. Фаминцыным.

Насколько Нестор, например, осуждал древний строй, обычаи и верования, видно из его же слов: «Се бо не поганьски живем: дьявол льстит превабляя ны от Бога трубами и скоморохи, гуслами и русальи: видим бо игрища утолочена и людей много множество, яки упихати начнут друг друга, позоры деюще, а церкви стоят; егда же бывает час молитвы, мало их обретатеся в церкви». Митрополит Кирилл писал: «Паки же увидехом бесовская еще държаще обычая треклятых Еллин в божественные праздники позоры бесовскыя твориши, с свистанием и кличем и въплем съзывающе некы скаредный пьяница и бьющеся дреколием до самыя серти и възимающи от убиваемых порты». Из этих слов, конечно, видно, что наши славные «кулачки» были в моде еще в древние времена. Народ дрался, и что тут говорить, хорошего в этом мало, но особо «бесовского» сегодня мы в этом не увидим. Разбойничья удаль, молодечество, ухарство были всегда нашими недостатками, а последние от излишней силы и, главное, от безделья.

Окончим мы это описание сказок тем, что скажем, как и раньше: в фольклоре, будь то легенды либо сказки, находится складище народной истории, изустно передаваемой. Она подвергалась альтерациям, добавлениям, искажениям и всяким случайным влияниям, потому что не была записанной, как, скажем, была записана «Риг-Веда». Но почти с уверенностью можно сказать, что были и некоторые записи греко-готскими буквами, но все это погибло вместе с библиотекой Владимира Святого и Ярослава Мудрого в Киеве при татарском нашествии. При захвате Киева Радзивиллом Польским были окончательно уничтожены остатки этой литературы, и теперь мы знаем обо всем этом очень мало. В народной же традиции многое сохранилось, но в измененном виде. Чтобы добраться до сюжета, очистив его от тысячелетних наслоений, нужны еще десятки, а может, сотни лет изучения всего, что так или иначе касается нашей ранней истории и преистории. Однако вехи уже намечены. Есть уже труды многих наших ученых, таких как Васильев, Ростовцев, Экк, Кур и проч. Будем надеяться, что им удастся доказать, что мы, славяне, «не со вчерашнего дня родились»! Французская школа это утверждает. Также враждебна нам, хотя и в меньшей степени, англосаксонская школа. Германская школа не всегда говорит незаинтересованно, кроме Гердера, которому мы здесь воздаем должное уважение и почет! Он стоит отдельно от других, как столб. Ему мы признательны за то, что он не покривил душой в этом важном для нас вопросе.

Христианский фольклор, который мы изучаем, явился в результате позднейшего народного творчества. В своем начале христианство было агрессивным, антиславянским, ибо оно к нам шло от греков-византийцев, которые называли все самобытные народы «варварами», презирая их за это. Княжескую междоусобицу надо отнести за счет византийских насадителей православия, после Святослава, которому приписывают последователи «норманнской школы», что он якобы поделил Великое княжество Киевское между своими сыновьями, что на него совершенно непохоже. Он был объединителем Руси, а не делителем таковой. Но христианство, вылившееся в русское православие, стало нашим плоть от плоти и кость от кости, особенно после падения Византии. Тогда же прекратилось и византийское влияние на Русь. Что касается толщи народной, она от него убереглась, как убережется и от большевизма. Византийское влияние сказывалось в городах, таких как Киев, Москва и т. д. Деревня ему сопротивлялась. Она-то нам и дала драгоценный фольклор. О нем мы еще не все сказали и в будущей главе будем продолжать наши описания.