Русские сказания

ЗАМЕТКА О «РАДОНИЦЕ» П. П. АННЕНКОВА

Анненков в «Родных Перезвонах» (Брюссель) говорит так: «Начиная с первого же дня Пасхальной, Светлой Недели, крепкие верой и богобоязненные православные русские люди идут на могилы умерших родственников и христосуются с ними, кладя на могилу у памятника или креста красное яичко, возвещая радость Воскресения Христова и обязательной встречи в загробной жизни. За границей мы видим иное. День поминовения усопших здесь падает на 1 ноября. Несут на кладбища цветы, вспоминают близких, как умерших навсегда, но живого контакта живого с умершим нет. Близкий ушел, и осталась лишь память о нем. Иное дело у нас, православных. Идя на могилу близкого, мы почти физически ощущаем его присутствие и от этого получаем радость, радость общения с ним, радость жизни вечной. Ибо звучат еще у нас слова Матери Святой Церкви:

Значит, мертвые живут, правда, не как мы, а иною, еще неизвестной нам, жизнью».

Это очень хорошо отмечено Анненковым, ибо, действительно, ни у язычников, ни у православных наших предков и нас самих смерть не является окончательной. Язычники верили, что усопшие идут «в дальний путь», переплывают «Великую Воду», проходят «по Мечу Перуню», где злой скользит и погибает, будучи рассечен пополам, и валится в пропасть, где исчезает навеки, в Яме, а обычный, но не злой человек идет в Рай, где он пребывает с Дажьбом, ибо всякий славянин — «Дажьбов Внук». Православные верят в Жизнь Вечную, достигнутую чистосердечным покаянием, ибо Христос-Спас дал нам всем эту возможность Спасения. И в том и в другом случае, как наши далекие предки, там и мы, христиане, все мы признаем Жизнь Вечную в Загробии. Потому-то у нас умерший носит имя усопшего, т. е. заснувшего. Он ушел в пределы сна, а не смерти. Смерть наступает только тогда, когда Бог его отрицает. Смерти нет, она побеждена Христом, Сошедшим во Ад. «Где твое, смерте, жало?» Есть лишь Вечная Жизнь, или, как казаки писали на своем знамени: «Чаю Воскресения Мертвых и Жизни Будущаго Века, Аминь!»

Дальше Анненков пишет: «За Пасхальной неделей идет другая, известная русскому народу под словом Радуница, вся посвященная нашим близким умершим. С. М. Соловьев (см. том I, стр. 78) производит это слово от литовского рауда — погребальная песня. Радуница была тоже одним из весенних праздников древнего русского язычества, праздником света, солнца, для умерших.

С принятием христианства он непосредственно следовал за праздником Красной Горки, или, по Далю, был тем же, что и Красная Горка. По мнению русских язычников, в дни этих праздников души умерших вставали из своих темниц могильных и во время поминальной трапезы (тризны. — Примеч. автора) живых на могилах принимали в ней участие. Со времен Владимира Святого слово «Радуница» изменилось на «Радоница»; это название (от слова «радость») указывает на радостную весть о Воскресении Христовом, с какой приходят, как мы говорили выше, на могилы умерших. В Белоруссии, в Радоницу, на могиле, политой медом и водой, раскладывают пасхальные кушанья и обращаются к умершим со словами: «Святые радзители, хадзите к нам хлеба-соли кушаць!»

Еще в древней церкви, во время Иоанна Златоуста (Слово шестьдесят второе) и Амвросия (Слово семьдесят седьмое), этот праздник совершался на христианских кладбищах, главным образом, во вторник на Фоминой неделе…»

В словах «святые радзители» мы видим еще живую ведическую традицию, по которой Предки-Питри(с) сливаются с Божеством; Анненков цитирует наш рассказ «Видение на Пасхе», который он, как редактор и следуя русской традиции, печатает в майском номере 1952 года в журнале «Родные Перезвоны» (Брюссель).

Должно сразу сказать, что П. П. Анненков правильно подметил особенность русского взгляда на Загробие, но в то же время он не отметил, что древние называли умершего «усопшим», т. е. заснувшим, ушедшим в царство снов, где, по их верованию, помещалась Навь. «Ото ж, як унавишься, так снится Тот Свет!» — говорили на Волыни до революции. «Унавитисе» по-чешски значит тоже «утомиться». На Великорусской Черниговщине говорилось про «Тот Свет» — «Томь». Имеющиеся указания на «Тамо», «Тамо-лихо», таким образом, получают объяснение, как о Нави. Слова эти санскритского корня. Белорусские обращения к покойникам: «Святые радзители», как мы сказали, связывают нас с ведической традицией, а пасхальная тризна на кладбищах протекала при убеждении, что «Родичи слышат и к нам идут». Весна — время, когда зелень покрывает могилки, и тогда «Родичи просыпаются, потягиваются в них, идут на Свет Божий, на траву зеленую». Что могила — связь с Навью, видно хотя бы из слова «нава», что по-чешски значит «могила».

Красная Горка или Радуница были такими же братскими тризнами, в которых участвовали живые и мертвые. Однако осенью после Великих Овсеней (осень — от слова «сень», тень, листва; осень значит «обессениванье», «обезлиствованье», потеря листвы и сени под ней. Непонятно, почему было принято писать «осень» через «е», а не через «ять») была великая тризна, главным образом, по павшим на поле сечи воинам. На такой тризне присутствовали и князья с дружинниками. От этих времен уцелело немногое, но русский народ пронес свои обычаи через все невзгоды, даже через татарское владычество, ибо во всех этих случаях обычаев даже татары не трогали! Большевики тронули все, и особенно обычаи, религию и все, с ней связанное. Они «раскрестили» народ и вместе с тем даже «разъязычили». Даже языческого корня верования подвергались преследованиям. Все это, с их точки зрения, было «проявлением тьмы», но когда они построили свои электростанции и заводы, то пуст оказался мир! Прежде его украшали обычаи и верования, а при нигилистическом строе все оказалось пустым, ничем не заселенным. Потребуются столетия, чтобы хоть что-либо отросло от срубленного пня прошлого.

Между тем в этом прошлом находятся корни существования самого народа. Оторвите его от корней, и он обезличится, погибнет. Что защищать человеку, если не свой этнос? Все остальное можно сделать, создать, воссоздать, построить, кроме этноса.

Верования наших предков заслуживают самого серьезного внимания с нашей стороны, ибо в них — разгадка нашего настоящего и, вероятно, образ будущего.

Обезличенный человек, лишенный всякого этноса, превращается в двуногого зверя. В прошлом нашем лежит разгадка многих дел, событий и свершений. История наша, и не только история битв, а всякая история, по отношению к нам, является нашей матерью. Она нас взрастила, воспитала, поставила на ноги, и людей «без истории» можно считать лишь дикарями. Вера в загробное житие — это как вера в лучшее, чем сама жизнь. Недаром браманизм создал веру в перевоплощение, ибо если есть Загробие, то почему не может быть перевоплощения? Разве Богу Всемогущему можно запретить что-то сделать, если Он захочет? Или тогда — «нет никаких богов, ни прошлого, ни настоящего», но тогда же нет и будущего! Оно возможно, особенно «светлое будущее», при прошлом и настоящем. Без них его тоже нет.

Верования Предков в Загробие — точка нашего с ними соприкосновения, и если нет с ними общения, то нет и продолжения их традиции, а значит, нет и возможности что-то сделать «лучше Предков». Чтобы делать лучшее, надо иметь какой-то образец, исходя из которого можно делать лучшее. Без образца нет и «лучшего»!

Русский крестьянин до революции населял мир всякими Силами, Дивами, Вилами, Русалками. Он искал во внешнем мире знака, ключа к будущему. Все, что он видел и слышал, он объяснял как знак лучшего или худшего. Вилы и Русалки, Дива и Силы сообщали ему их волю, а он, моля уже христианского Бога, Христа и Богородицу, просил их Небесной помощи.