У медуз нет ушей

12

Не знаю, какое чудо произошло, но две недели спустя мне позвонили из мэрии. Я догадалась, что это оттуда, по высветившемуся номеру, но от страха перед телефонными разговорами впала в ступор. Загипнотизированная видом номера, отображавшимся на экране смартфона, я была не в состоянии ответить. Мне совершенно не хотелось знать, берут меня на эту должность или нет. Я вполне привыкла ощущать себя «ни там и ни здесь» и легко находила удовольствие в таком состоянии.

Мое «Сверх-Я» этого мнения не разделяло, и мне пришлось попросить подругу Анну прослушать сообщение в голосовой почте. Я ухватила лишь самую суть: меня взяли, и я приступаю к работе со следующей недели. Это подпортило мне настроение.

«Поехали, отпразднуем это!» — предложила Анна и позвала на одну из своих странных вечеринок. «Будет круто, вот увидишь», — многообещающе подмигнула она мне. Анна любила вечеринки, на которых можно оторваться по полной. Она вообще жила только этим и любила ходить по краю. «Просто у меня слишком широкая натура», — оправдывалась она, и в ее взгляде появлялась грусть. Ее странности мне были известны еще с начальной школы, например, мы тогда часто играли с мертвыми личинками. В детстве она принимала мой слуховой аппарат за веточку, возможно, поэтому мы и сдружились. Мне нравилось представлять, что в моем ухе росло деревце, что оно закрепилось корнями где-то в глубине и тянулось к свету, выходя наружу за ушной раковиной.

Я позволила Анне себя уговорить, мы сели в электричку, нам предстояло ехать до конечной станции. Хрипловатый голос подруги смешивался со звуками поезда в какое-то обертонное пение. Я была уверена, что она пересказывает мне свою очередную теорию, которые у нее появлялись как грибы после дождя. Благо надолго в ее голове они не задерживались, и если мне не хотелось вникать, я могла и не вслушиваться, — она этого не замечала.

Во время нашей совместной поездки в Андалусию я настолько хорошо узнала Анну и разучила движения ее пол ных губ, что могла читать по ним в любых обстоятельствах, даже при мелькающих за окном фонарях.

В том андалусском путешествии на ужасной августовской жаре треснул пластиковый вкладыш моего слухового аппарата. Губы Анны стали топографической картой моего мира. По их изгибам и складочкам я считывала все нюансы речи, а по тому, как она их кривила, распознавала степень ироничности сказанного. Горный ландшафт испанских сьерр представлял собой макроверсию губ Анны. С тех самых пор мне не требовалось слышать подругу, чтобы ее понимать.

— Уши тебе ни к чему; даже если их функция совсем угаснет, для тебя разницы не будет, — рассуждала она. — Да и разве окружающее нас общество достойно того, чтобы к нему прислушиваться? В конце концов, будет прекрасный повод устроить собственный Уолден[3] и уединиться в лесной хижине до конца своих дней.

Я всегда сомневалась, что Анну можно считать голосом разума.

Этим вечером в электричке в своих разглагольствованиях Анна вдохновлялась какой-то недавно прочитанной книгой и запомнившейся ей оттуда цитатой: «Стремясь к недостижимому, мы делаем невозможным то, что осуществимо»[4].