Меня слепил свет. Холод выбелил стены домов во дворе, а глаза Тома потемнели. От перспективы провести день, спотыкаясь о слова, все части моего тела ржавели. Мне хотелось остановиться прямо здесь, хотелось, чтобы все, начиная с меня самой, обо мне забыли. Но рука Тома тянула и тянула меня вперед, наподобие поводка, пока наконец мы оба не замедлили шаг, словно опасаясь, что где-то здесь поблизости дремлет дикий зверь.
На скамейке во дворе сидел мой сосед, и я опять увидела обезьянок, только теперь — в его всклокоченных волосах. Взгляд его глаз-парусников наткнулся на мель, остановившись на мне, я почувствовала, как этот ступор по инерции захватывает и меня. Тяжелый, как наковальня, взгляд, без единой искры. Из оцепенения меня вырвал Тома: я ощутила, что его пальцы соскользнули с моей руки, шея напряглась. Он зашагал вперед, чтобы как можно скорее выскочить из этой мрачной сцены.
Когда я его догнала, он сказал, что его охватило какое-то неприятное чувство. Неужели он увидел безумных обезьянок? Неужели увидел, как я впала в ступор?
Я очень боялась стать такой же, как мой сосед.
— Случилось что-нибудь? — спросил меня Тома.
Возможно, он все это увидел.
Я пообещала, что у меня на голове никогда не будет обезьянок.
Он не понял.