У медуз нет ушей

18

Назавтра я пришла пораньше. Мне казалось, что чем быстрее я начну рабочий день, тем быстрее он пролетит. У себя на столе я обнаружила карточку-пропуск с моим именем — об этом позаботилась Кэти+. Когда через типовую двустворчатую огнеупорную дверь в кабинет зашли все остальные сотрудники и поздоровались со мной, я пробормотала благодарности. Потом погрузилась в чтение памяток для принятых на работу по временному договору, которые мне выдали для ознакомления, и внутренних регламентов, в том числе о выборах представителей коллектива[7]. В списке кандидатов на предстоящие выборы значились фамилии Кэти+ и Жан-Люка.

Увидев, как к стойкам, отделявшим наши столы от посетителей, выстраивалась очередь, я запаниковала. Все эти рты сейчас начнут произносить имена, фамилии, возможно, задавать вопросы. Раньше мне никогда не приходилось отвечать на устные просьбы.

Кэти+ и ее ровные зубы приободрили меня, когда подошел первый «посетитель», — по электронной почте мне прислали выдержку из положения о государственной гражданской службе, которым запрещалось использовать слово «клиент» или «ожидающий», притом что процедура официального оформления рождения требовала немалого ожидания. Не успела я поздороваться, какой засыпал меня вопросами, вернее, вопрос был один, но многоступенчатый. Его голос напоминал ржавые качели: одни слова с клокотом возвращались в его горло, другие — взмывали вверх, достигая моего уха. Его рот периодически перекашивало из-за напряжения, идущего от носа, в результате центр губ, откуда слетали слова, смещался, и мой взгляд упирался в язык. Я растерялась, но взяла себя в руки и, спокойно улыбаясь, будто у меня все под контролем, протянула ему бланк заявления. Несколько удивившись, он замолчал, сосредоточенно заполнил бланк, понуро протянул его мне, пожал плечами и ушел, освободив место следующему посетителю. Это оказалась женщина лет пятидесяти, с акцентом: ее губы растягивались на каждой гласной, она рубила слова на слоги, чеканя согласные. К моей просьбе повторить свой вопрос она отнеслась нормально, видимо, потому что иностранка, — ей всего лишь надо было получить копию свидетельства о рождении дочери. Я разъяснила ей порядок действий, и она ушла, повторяя, словно выводя бас-линию, свои «окей», запоминая все предстоящие этапы. Один посетитель сменял другого, и когда я переставала их понимать, когда шумный прилив превращался в мутный отлив, когда звуки, слетавшие с губ, больше не проясняли ничего, я начинала твердить про себя, как мантру, мудрость из древнекитайского военного трактата: «прикидываться безумным, сохраняя рассудок».

В мои обязанности также входило отправлять уведомления в разные инстанции, чтобы там легализовали вновь появившуюся жизнь, и у меня было странное чувство, словно я помогаю родиться в административном плане новым судьбам. Пока это лишь два слова — имя и фамилия, — об остальном позаботится общество.

Настало время обеда. Все мои представления о столовых были родом из детства, я помнила, как там бросались шариками из хлебного мякиша или из котлет, болтали с набитым ртом, и эти нечленораздельные реплики сливались в общий гомон. Гомон, который я узнавала, едва переступив порог.

Стоя в очереди к линии раздачи, я высматривала других инвалидов. В мэриях, как мне доводилось читать, принимают на работу около сотни таких сотрудников в год. Я исследовала глаза, уши, ноги, руки, думая увидеть у кого-нибудь протез, ничего подобного не обнаружила, тогда решила поискать людей хоть с какими-то физическими недостатками, и мой взгляд задержался на женщине, у которой грудь была чересчур впалой — ни дать ни взять воронка от снаряда. Тут я почувствовала, что за мной тоже наблюдают, повернула голову и увидела коллегу, который пристально смотрел на мои волосы, я бросила свою игру «найди инвалида в мэрии» и села за стол рядом с Кэти+. Я ощущала усилия этой «самой-что-ни-на-есть-Кэти-из-двух-Кэти», которые она прилагала, стараясь интегрировать меня в круг коллег, склонившихся над сосисками и пюре, она положила руку мне на предплечье, будто хотела остановить мое желание стать невидимой, не дать моему телу уподобиться хамелеону и принять цвет пюре, но в первую очередь она стремилась продемонстрировать всем, и мне в частности, свою незаменимость.

Жан-Люка, кажется, смущало, что я выгляжу как обычный человек. Думаю, мой слуховой аппарат не давал ему покоя, моего недуга он толком не понимал. Когда я сказала, что слышу речь телефонного собеседника благодаря специальному устройству, он присвистнул, а минуту спустя недоверчиво посмотрел на меня, словно заподозрив в каком-то коварном умысле, словно я все выдумала, лишь бы заполучить эту должность.

На рабочее место я вернулась уставшей от усилий, которые прилагала, пытаясь уследить за разговорами коллег. Во второй половине дня я зарегистрировала череду цветочных имен: Розу, Лилию, Азалию.

Обеденный перерыв так меня вымотал, что я больше не улавливала, с какими просьбами обращались ко мне «посетители» мэрии. Вконец обессилев, я стала перенаправлять к Кэти+ тех посетителей, чьих вопросов не понимала. Она, как мне показалось, несколько переменилась в лице, помрачнела, что-то в ее взгляде говорило: просто так мне это с рук не сойдет.

Я успокаивала себя мыслью, что специально не искала место по квоте для инвалидов, оно свалилось на меня так же случайно, как и они наткнулись на меня.

По окончании рабочего дня у выхода из здания меня встретила собака и пошла следом, облаивая всех прохожих. Придя домой, я не вспомнила о соседе и не ответила матери — мое внимание всецело занимала собака, которая била хвостом мне по ногам. В любом случае рассказывать о своих первых днях на работе у меня не было сил. Я предпочла укрыться в объятиях солдата, собака устроилась рядом, как будто мы ее хозяева.

— Мой слух не улучшился, а даже, пожалуй, ухудшился. Лечение не помогло, — сказала я солдату, вспоминая почти пологий береговой рельеф аудиограммы. — Неужели однажды он сравняется с уровнем моря?

Чтобы успокоиться, я стала повторять слово «бахвал».

Мне нравилось произносить устаревшие или просторечные слова, пусть я сама себя и не слышала без слухового аппарата. Выговаривать их, чувствовать губами было неким соглашением между мной и речью.