У медуз нет ушей

2

Стены ЛОР-кабинета украшали плакаты с анатомическим строением органа слуха. Наружное ухо было естественного розового цвета, дальше шли внутренние части — песочно-желтые, темно-красные, бежево-розовые, — и заканчивалось все синим закрученным лабиринтом. Это была улитка внутреннего уха, которая больше напоминала виноградную бургундскую, только сильно переваренную.

Доктор взяла папку со всеми моими аудиограммами, села за стол и начала говорить, отчетливо произнося слова. Когда специализирующийся на имплантологии врач, изучая вашу последнюю аудиограмму, разговаривает с вами, как с идиоткой, — это тревожный знак. Мне стало нехорошо.

— Вы потеряли пятнадцать децибел, это много.

Я рассказала ей, как все развивалось, вернее, пояснила, что раньше меня ничто не беспокоило.

Никаких предвестников усугубления моего состояния не было — да и откуда им взяться?

Это появилось, казалось бы, на пустом месте.

Два раза я испытала что-то ироде зависания, когда звук будто выключался.

Впервые это случилось в Лондоне в начале августа, я допила кофе, и официант мне что-то сказал. Он стоял надо мной, его губы шевелились, но с них не срывалось ни единого звука. На ломаном английском я растерянно пробормотала, что не понимаю, больше ничего не понимаю. В ответ он сказал — во всяком случае, мне так показалось по движениям его губ и по обрывкам слов, — мол, я очень плохо говорю по-английски. В тот момент я перестала воспринимать звуки. Посреди Лондона, на углу улиц Черчуэй и Стоунуэй, мое звуковое море отступило далеко-далеко от берега.

В другой раз это было в Бретани, в деревушке Плугрескан, куда я ездила в гости к другу: мы сидели за столом, ужинали, и внезапно звуки снова пропали. Я видела светлые волосы своего приятеля и расплывающееся в улыбке лицо, из его двигающихся губ в воздух выплывали фразы, но тишина свинцовым одеялом накрыла наш разговор. Мне все же удалось уловить слово «Бразилия» — должно быть, он рассказывал о своей конференции. Чтобы поддержать беседу, я периодически посмеивалась.

Доктору я сказала лишь одно: «Это стало прогрессировать в августе».

Она ответила, что можно попробовать пройти курс лечения в стационаре, но это вряд ли поможет. Однако есть другое РЕШЕНИЕ: «кохлеарный имплант». Врач советовала установить его в правое, работающее, ухо, поскольку в левом это вызовет лишь невнятный гомон. Она уточнила, что после длительного курса специального обучения, от шести месяцев до года, я буду лучше слышать звуки всех частот. С другой стороны, эта операция необратима, и я утрачу возможность слышать обычным, «естественным» образом.

Несколько ресничек, которые оставались в глубине моего уха, улавливали высокие частоты и немного низких, что позволяло мне в общих чертах понимать смысл слов, но главное — по-прежнему ощущать теплоту звуков, эту разноцветную вуаль, сотканную из движений воздуха и всех шероховатостей, содержащихся в звуке.

Я посмотрела на синие и серые пластиковые пуговки — образцы имплантов, имеющиеся в кабинете. Они были похожи на магнитики, что вешают на холодильник.

Сказать врачу мне было больше нечего, она протянула на прощание руку, и я уцепилась за нее, как в отчаянии хватаются за соломинку.