У медуз нет ушей

61

Бесконечные недопонимания забирали у меня силы. С каждым следующим непонятым словом я ощущала все большую несправедливость. Я вытягивала шею, всматривалась в губы, таращила глаза, оттачивала возможности своего внутреннего лексикографа, старалась сохранять уверенность и твердила себе: «Ты поймешь эту фразу», но все зря — меня опять ждало поражение.

Все вокруг было слишком подвижным, головы и руки постоянно шевелились, мешая читать по губам.

Особенно тяжело становилось, когда день клонился к концу. Это время суток я ненавидела больше всего.

Очертания лиц размывались, мир делался двухмерным, а люди в этом клонящемся к закату дне продолжали разговаривать и хохотать.

Свет был моим союзником, он помогал мне улавливать мельчайшие движения губ и языка; в полумраке объемность слов полностью терялась, от них оставался лишь грубый каркас рты открытые, рты закрытые — и больше ничего.

Уже к середине дня мной овладевала тревожность. Я беспокойно поглядывала на небо, проверяя, не сгущается ли тьма. В панике я смотрела на окружающих и чувствовала себя заложницей их общения. Мне хотелось освободиться от плена их ртов, убежать, вернуться домой, но было еще рано, требовалось ждать и вежливо улыбаться сослуживцам, которые, как и я, после работы неторопливо шли к автобусу или к метро.

В сумерках коллеги, довольные окончанием трудового дня, принимались галдеть, веселиться, рассказывать о чем-то, перебрасываться разными словечками, и мне казалось, что их вопросы рикошетили от моей груди, а смех бил мне под дых.

От удивленных или безучастных взглядов меня трясло. Изредка мне приходилось включаться в это мнимо заразительное веселье, и я невпопад отвечала, говорила о компоте, бергамоте, капоте, смеялась с ними, чересчур широко открывая рот, то и дело вставляла «ясно», хотя все кругом темнело.

Каждый день до того, как зажигались фонари, несколько долгих минут мигали перед включением неоновые вывески, они высвечивали обрывки фраз, по которым я восстанавливала предложения целиком, если еще оставались силы собирать эту мозаику.

«Не забудь лопух, Луиза!»

«Не забудь свинух, Луиза!»

«Не забудь тех двух, Луиза!»

Впрочем, это могло быть и «Не забудь свой слух, Луиза!».

Я колебалась между «Обещаю!», «Не беспокойся!» или извечным «Что?», которое мне совсем не хотелось произносить.

Слишком часто я его говорила.

Но все расходились по домам, не ожидая от меня ответа.