У медуз нет ушей

51

По дороге домой Тома не сказал ничего. Вернее, может, что-то и сказал, только я не услышала. Я видела тень своей треклятой собаки, тявкающей в ночи, единственный ее глаз следил за моими ногами. Неужели «задание» солдата имело отношение к Анне? Почему я ничего не знала? Мне требовались объяснения, пусть даже я не смогла бы поделиться ими с Тома, поскольку считала необходимым оберегать его, он не должен был узнать, насколько большие у меня проблемы. Собака плелась за нами, и я видела: в ней что-то не так — походка изменилась. Шерсть тоже была другой, какой-то более густой, будто у овцы, которую долго не стригли. Даже шрам на морде скрылся под темной шерстью, слепой глаз исчез под челкой.

Когда мы пришли ко мне, Тома все же сказал, что, на его взгляд, Анна слишком психологизирует жизнь.

— Например, эта история с солдатом, — начал он, и у меня заколотилось сердце, — она действительно думает, что ты находишься на войне, в осаде.

Я испытала одновременно облегчение и страх: он не поверил Анне, он не мог поверить, что такое бывает.

Мне хотелось разлаяться в ночи.

— О чем ты думаешь? — спросил Тома.

Я думала об этом разрастающемся коме шерсти, о том, что собака скоро вовсе в нем сгинет, если я ничего не предприму. Но ответила я другое:

— О том же, о чем и ты.

Тома игриво посмотрел на меня и подставил губы, в которые я впечаталась своими. Он пытался пробраться между ними языком, пока я мысленно перебирала названия облаков. Я заучивала их наизусть в детстве, лишь бы отвлечься от телевизора, вечно включенного по вечерам.

«Циррус!»

Я мгновенно поняла, как назвать моего одноглазого питомца. Это слово слетело с моих губ, вместе с ним исчез и язык Тома. Циррус — так называется перистое облако. Я бросилась к мохнатому шару, спрятавшемуся под кухонным столом, — «Циррус! Циррус!» — и, пытаясь растормошить эту темную громадину, — «Циррус!» — наткнулась на нечто подвижное, хрящеобразное. Вероятно, уши.

Я наклонилась к нему: «Циррус, я помню о тебе».