У медуз нет ушей

41

На следующий день Тома проводил меня до мэрии, я спустилась в подвал, но во время обеденного перерыва надо было подняться на первый уровень бытия, выбраться из хранилища актов о смерти, покинуть его подсвеченные неоном грубо оштукатуренные стены. Пересекаться в столовой с бывшими коллегами мне абсолютно не хотелось, поэтому я отправилась туда, когда все уже разошлись.

Обычно я усаживалась на один из синих пластиковых стульев рядом с искусственным банановым деревом. Только на этот раз в моем укромном уголке уже кто-то был. Я ответила на приветствие девушки, хотя не уверена, что действительно на приветствие: мне показалось это скорее ругательством, — как и я, она, должно быть, раздосадовалась, увидев здесь еще кого-то. Мы с ней не были знакомы, ее угловатое лицо мне никого не напоминало, но пристальный взгляд смущал. Я сказала ей, что я глухая. Каждая из нас сидела под листом бананового дерева и жевала, что заменяло нам диалог.

С тех пор эта девушка, которую звали Матильда, стала моим единственным союзником. Переняв ее тактику сливаться, как хамелеон, с окружающей средой, я однажды подобралась к принтерам и незаметно встала за коллегами из отдела по работе со свидетельствами о рождении.

Харя астматичная / харизматичная

О чем он мог говорить?

Я опять пристально посмотрела на коллегу за принтером:

«Дела у рождения

(солдат вывел на бумажке слово „учреждение“)

идут неважно. Вам сложно,

(„возможно“, — написал солдат)

предстоит дезорганизация».

(«Все нормально, я поняла», — сказала я солдату. Но он не успокоился и написал «реорганизация».)

«Функциональная реорганизация, или пластичность мозга, — вот как называется это явление. Когда у человека перестает работать какой-либо сенсорный орган, кора головного мозга реорганизуется, восполняя утраченные функции за счет оставшихся».

Чтобы не попасть в какую-нибудь неловкую ситуацию, я теперь регулярно читала «Анархическое обозрение нейронаук» — подписку на этот журнал мне подарила мать. Наверняка она предполагала, что подкованная знаниями в области технологий, я перестану так сильно переживать из-за потери слуха и начну более «революционно» смотреть на свою проблему.

Положа руку на сердце, она была права, следовало свыкнуться с мыслью, что однажды мне, возможно, придется поставить имплант. И день этот не за горами. Но когда я с ужасом, как завороженная, читала о разных экспериментах, мне все больше и больше казалось, что наука — это какая-то хардкорная версия фильма «Детектив»: «При исследовании, проведенном на котятах, которых лишали зрения путем сшивания век либо билатеральной энуклеации, количество нейронных связей в клетках зрительной коры за период зрительной депривации значительно уменьшалось по сравнению с нормальными взрослыми кошками».

Я представляла, как мне зашивают уши или как наподобие попкорна из меня вылетает улитка внутреннего уха, а на лбу появляются электроды.

А вот следующая статья нашла во мне живой отклик: «Согласно этим исследованиям, глухие люди демонстрируют повышенную способность к визуальному восприятию движения. Кроме того, они быстрее и точнее считывают движения, находящиеся в поле их периферийного зрения, а волны зрительных вызванных потенциалов, которые они производят, имеют большую амплитуду».

Быстрее и точнее считывают движения, находящиеся в поле их периферийного зрения.

И действительно, я чувствовала, что острота моего зрения удесятерилась. Последние лучи солнца теперь не размывали полностью очертания губ, лабиальные звуки уже лучше различались в полумраке. И мне удавалось даже краем глаза прочесть то, что пишет солдат, желая избавить меня от недоразумений. Он использовал все доступные средства. Иногда, чтобы меня выручить, он даже писал эсэмэски, правда, иной раз напрочь обо мне забывал.