У медуз нет ушей

79

В утро перед операцией меня трясло. Тепло Тома не помогало: мне предстояло одиночное плавание, я покинула остров звуков и теперь оказалась одна в ледяном открытом море. Я была похожа на потерпевшего кораблекрушение, который ждет какое-нибудь судно, что доставит его на континент, и боится это судно пропустить. Лучи яркого света на постели, припухшие веки Тома, узор на плиточном полу гостиной — для воскрешения привычной жизни всего этого было мало.

Я не любила, когда что-либо заканчивалось. Доесть блюдо, допить чай мне всегда было так трудно. Я подолгу всматривалась в кофейную гущу на дне чашки. Мама даже подшучивала надо мной, мол, не гадаю ли я. Она не ошибалась, я пыталась увидеть знаки во всем. «Это всего лишь кофе», — частенько посмеивался Тома.

Но это была чернота.

«Вызов взяла?» — спросила мама по дороге в больницу. Эти слова забились у нее в горле, как рыба в глотке пеликана.

Я прекрасно ее поняла, но попросила повторить: хотела снова увидеть ее мимику — я считала, что имею право на компенсацию, ведь, как мне казалось, из моей жизни вскоре будет что-то украдено. Во второй раз рыба-«вызов» в горле матери получилась меньшего размера, но все же заставила меня улыбнуться.

Ну так что?

Мать теряла терпение. Она боялась, что я забыла взять с собой вызов на операцию. И за это я на нее злилась. Для меня существовал только мой страх, и никаких чужих страхов он не признавал. Однако, взглянув на спокойное лицо Тома, в его серые глаза, которые надеялись, как и моя мать, увидеть документ, я не осмелилась возмущаться и вынула из сумки вызов на операцию, «проводимую амбулаторно».

Формулировка казалась мне не вполне уместной: как будто такую операцию проводят невесть где, в коридоре, на бегу, как будто хирург заявляется с налобным фонариком, обездвиживает вас прямо на каталке и начинает свои манипуляции посреди больничной суеты. Нет, «амбулаторно» означало лишь то, что пациента не оставляют в больнице, и если все пройдет хорошо, то я сегодня же окажусь дома, в тишине, с повязкой на голове.

Когда мы подъехали к больнице, мне показалось, что ее стеклянная дверь сверкает гораздо сильнее, чем в прошлый раз. Открывалась она автоматически. Теперь от нас ничего не зависело, отныне решения за нас принимает клиника. Я была всего лишь маленьким фрагментом потока реальности, который скоро станет лучше вписываться в эту самую реальность.

Как говорил сурдолог, с имплантом я, возможно, буду улавливать 8000 Гц, а это уже ближе к 15 000 Гц слышащего человека моего возраста.

По пути в регистратуру в стеклах дверей больничных коридоров проблескивал провод моего слухового аппарата — этакая тоненькая леска в открытом море, и я представила себе, как взрывается блеском чешуя у рыб, когда их вытягивают на поверхность из толщи воды.

— А где Анна? — спросила я, теребя в руках вызов на операцию. — Почему не приехала Анна?

Тома отвел глаза цвета бушующего моря, взял документ и положил его на пустое кресло рядом, моя мать проследила за ним обеспокоенным взглядом. Он обхватил мои пальцы и сжал так, что они сложились букетиком, и в этом букетике моих ногтей, которые я уже успела полностью обгрызть, медленно утопил мой вопрос. А потом с сокрушенным видом сказал: «Забудь о ней, это неважно».

Все произошло очень быстро: белизна стен, липнущие к линолеуму подошвы, запах антисептика, компрессов, хлорки. У оперблока лица Тома и матери исчезли, появились люди в медицинских масках. Мне сбрили волосы вокруг уха, потом помогли лечь на каталку. В больничной рубахе с разрезом я начинала замерзать. Чтобы не видеть стен и неоновых ламп, от которых мурашки шли по коже, я закрыла глаза. Зажмурившись в ожидании операции, я снова увидела Анну и солдата: они ласково смотрели на меня.

Я почувствовала, что мою каталку толкают. Поток воздуха заставил открыть глаза, напрячься, меня везли по операционному блоку. Я видела, как проплывали неоновые лампы, как сменялись коридоры. Освещение стало другим, я оказалась в операционной.

Меня зафиксировали, анестезиолог пальцами показал «окей». И мне через катетер ввели лекарство.