У медуз нет ушей

47

Мои ориентиры постепенно, словно в замедленной съемке, накрывало лавиной, — притаившееся у меня в ухе чудище пожирало все больше и больше слов. Тома я слышала только погрузившись в ванну, или когда он нашептывал мне прямо в ухо. В ванне я опускала уши вровень с поверхностью воды, а сидящий напротив меня Тома приближал к ней свои губы. Звуковые волны шли от его рта по воде, и моя почти не действующая барабанная перепонка вибрировала. Так странно, его отчетливо слышимый, гулкий, как ветер, голос казался воспоминанием, — похожий на замогильный, он изредка прерывался всплесками воды. Я чувствовала себя сталагмитом, оказавшимся в западне времени. Я отвечала Тома, он вновь что-нибудь говорил — так мы и беседовали, используя водные пути. Наши тела были погружены в тишину, и только вибрации окутывали нас. В такие моменты я становилась голосом Тома, а он — моим голосом, и мне хотелось думать, что так будет всегда.

Мы часто играли в перешептывания: я приникала ухом ко рту Тома, а стоило его губам отодвинуться, как звук обрывался. Этакая игра с пространством в резонаторном ящике; мое ухо от его дыхания покрывалось конденсатом, становилось влажным, а потом из него ручейком вытекал голос Тома. Мне очень нравилось, что во время такой игры рождалось облачко в помрачневшем небе моего уха.

Тело возвращало нас на плодородные земли, и уже не было нужды высаживать ростки слов между нами.

Тишина говорила нам куда больше, она делала нас более зрелыми.