У медуз нет ушей

14

Меня охватила необъяснимая легкость: плотная завеса звукового фона начала приподниматься.

Разговоры смешивались. В речь Ньокки вклинивались слова других говорящих. Но звуки оставались плоскими, и я не понимала, кто их произносил. Все фразы складывались из каких-то изящных звуковых трупиков. Я вслушивалась в низкие голоса, концентрировалась на Себастьяне, восхищаясь его тембром: мне представлялось, что я оказалась внутри колокола, который позвякивал с каждой согласной; у меня в груди вибрировали «р», словно я и есть тот механизм, который приводит в движение язык у него во рту. Все было так ясно, я вникла в рассказ Себастьяна о «пении звезд» и астросейсмологии, Тома вставлял свои реплики. От меня не ускользало ничего, в том числе и то, что Эмили с Ньокки говорили о ревности.

Средство сработало, ко мне вернулся слух, я слышала даже лучше, чем прежде!

Мне хотелось отпраздновать это с Анной, но она куда-то запропастилась. Я слышала поскрипывание своих кроссовок о пол, звук отодвигаемых стульев. Грозовым раскатом взорвался смех и прошелся по всем собравшимся. Мои уши буквально наэлектризовались переливающимися звуками, мне хотелось упасть в этот смех, как на свежую траву, и хотелось, чтобы Анна сейчас была со мной.

— А где Анна? — спросила я, обращаясь к смеющимся ртам. Никто не ответил.

— А где Анна? — спросила я громче. На меня устремились взгляды — и всё. Я оставила это скопище ртов и отправилась искать Анну в других комнатах. Смех постепенно удалялся. Так вот что значит слышать! Это еще и испытывать облегчение оттого, что звук ослабевает по мере удаления от него!

Обычно я слышала звуки однобокими, а этот был объемный, заполняющий пространство. И вот в конце темного коридора через приоткрытую дверь я заметила волосы Анны, переливающиеся на свету. С кем же она могла танцевать? Все были вместе в гостиной. Но Анне обычно никто и не был нужен.

Тихонько толкнув дверь, я увидела Анну, которая кружилась, точно дервиш, подняв руки, запрокинув голову, но, как оказалось, она была не одна. Пара кружилась быстро — так быстро, что мне удавалось различить лишь светлые локоны моей подруги и синюю военную форму ее темноволосого партнера. Я остолбенела: Анна танцевала с моим солдатом. Его тело было напряжено, одежда в беспорядке, под распахнутой шинелью лоснилась грудь, капельки пота блестели ярче пуговиц. Сверкало все: волосы Анны, зубы Анны, грудь солдата и его золотистые пуговицы, — казалось, их сакральный танец целиком накрыло сияющей росой.

Я наблюдала за их пьянящим кружением, которое мало-помалу замедлялось. Придя в себя, они стали тяжело дышать, будто собаки в жару, я расплылась в счастливой улыбке и подошла к ним. Смех Анны постепенно утих, я слышала, как воздух наполняет ее грудь и выходит из нее, я впервые слышала ее слегка свистящее из-за давней астмы дыхание. Мое ухо улавливало и звуки, какие издавал солдат, проводя языком себе по губам. Все было так громко, что даже не верилось, ведь настолько хорошо я не слышала никогда.