У медуз нет ушей

50

Края наших тарелок были в соусе, крошках и каплях вина. От меня вечно оставались на столе какие-нибудь пятна, тогда как у Тома все получалось ловко, без лишних движений — еда прямиком попадала в желудок, у меня же постоянно что-то терялось по дороге.

Анна все остатки еды сметала рукой, в результате следы от завтрака, обеда и ужина превращались в единую дугу, которая удлинялась по мере увеличения количества выпитого алкоголя. В этот вечер дуга почти превратилась в окружность, охватившую всех нас.

Тома и Анна не часто соглашались друг с другом, и каждый пытался объяснить мне причину спора, который порой вспыхивал между ними. Их мнения расходились даже в самой теме обсуждения.

В этот раз, по мнению Анны, дискуссия была посвящена трансмедийности[20], Тома же считал, что они обсуждают проблему применения цифровых алгоритмов в науке, мол, они, конечно, позволяют достичь важных результатов, но не дают возможность проследить последовательность шагов, к этим результатам приводящую.

Я молчала, чтобы еще больше не распалять спорщиков.

Вдруг нас отвлек какой-то грохот: это разбился о пол стакан. Я увидела, как за стол схватилась мозолистая рука с грязными ногтями, раздалась череда звуков — вероятно, какое-то ругательство. Анна продолжала смотреть туда же, куда и я, а Тома отправился в кухню поискать, чем можно убрать осколки. Я заметила торчащие из-под стола кудри солдата, он шмякнулся на пол. Анна рассмеялась и, по своему обыкновению, принялась петь. Солдат надломленным голосом стал ей подпевать. Я запаниковала. ведь сейчас вернется Тома, и что я ему скажу? Поэтому я предпочла присоединиться к нему на кухне и там дождаться, когда песня стихнет и солдат наверняка уйдет.

В кухне я принялась громким голосом нести всякую чушь, стремясь заглушить происходящее и привлечь внимание Тома; я говорила какие-то слащавые глупости, как в песнях, — слащавые глупости, вроде «спасибо, что мы вместе». Тома глупым не был, но мне хотелось его отвлечь, хотелось, чтобы он увидел мое сильное замешательство, и с моих губ сорвались неловкие слова любви.

Когда мы вернулись, рука со стола исчезла, Анна тихонько мурлыкала ковбойскую песенку, водя пальцем по краю бокала.

Я уже было успокоилась, ощутив под столом возле своего бедра колено Тома; но тут Анна встрепенулась:

— Ты рассказала Тома?

— Рассказала о чем?

Взглядом я умоляла ее замолчать.

— Ну, — тряхнув взлохмаченной шевелюрой, она кивнула в ту сторону, где разбился стакан, — о мужчине в твоей жизни.

Анна скучала, ей хотелось устроить заварушку. Приунывшая подруга жаждала вывести меня из равновесия. Тома улыбался, наверняка думая, что Анна старается заставить меня сказать слова, которые я ненавидела произносить впустую, например «любовь».

Рот Анны приоткрылся для звука «л», явив мне язык, который будто пытался убрать застрявшие между зубов крошки. Фразы Анны изобиловали гласными в конце слов, из-за чего по ее лицу расходились морщинки, словно ее губы были тем местом на поверхности воды, от которого отскакивает камешек, когда пускают «блинчики». Губы Тома удивленно округлились, затем поджались, и на его щеках появились ямочки, — он явно не соглашался с доводами словоохотливой Анны, чей рот от вина стал темно-красным. Я вырубила звук, выключила слуховой аппарат и, погрузившись в вакуум, наблюдала, как круг из крошек, создаваемый Анной, захватывает всех нас в плен.