— Абсолютной истины не существует, реальность изменяема, тебе надо к этому привыкнуть, Луиза!
Я не любила, когда произносили мое имя.
Бомбардируя меня «луизами», Тома пытался мне втолковать, что я должна выбросить свой звуковой гербарий. Он был уверен, что мне следует избавиться от этой ностальгии. Ему надоело видеть, как я ищу реальность жизни в своих тетрадях, видеть, как я закрываюсь в спальне и стараюсь воссоздать вокруг себя акустическое пространство, опираясь на такие исходные данные, как «гроза» + «голос Тома» + «жареный лук» + «мотоцикл» + «звонок телефона».
В резком неоновом свете кухни он завел долгую речь, широко раскрывая рот, — я даже смогла сосчитать его зубы: тридцать один.
— Да мы и не знаем, что такое реальность. Когда я говорю, что эта часть окна синяя, — он показал пальцем на мансардное окно кухни и подождал, пока я соглашусь, — я говорю правду. Но правда эта неполная, следовательно, она — ложь.
Я помотала головой. Прекрати!
— Эта часть окна существует не сама по себе, она в доме, в городе, в какой-то общей картине.
Прекрати!
— Она окружена серостью бетонных стен, синевой неба, облаками и много еще чем.
Прекрати!
— И если я не говорю всего, абсолютно всего, то я лгу. Однако сказать все невозможно, даже об этом окне, об этом фрагменте физической реальности.
Прекрати! К чему он ведет? Я резко начала терять нить разговора.
— Реальность безгранична, и забудь я хоть о чем-то одном — я солгу.
Прекрати!
— Для людей эта самая реальность меняется постоянно.
— Да, — сказала я.
— Сейчас мы уже не те, какими были только что.
Я вспомнила свое недавнее отчаяние, свой недавний гнев, — действительно, прежней я уже не была.
Его глаза цвета грозового неба увеличились, он навис надо мной, уперевшись руками в стену, отчего последующие его слова показались мне криком:
— Забудь, как ты слышала раньше, реальность — это то, что ты будешь слышать с имплантом!