У медуз нет ушей

70

Я перешагнула порог своей квартиры и сразу наступила на клочки бумаги, устилавшие пол от входной двери до середины гостиной. Это были разодранные странички моего звукового гербария, а вместе с ними и листья вообрамиражных растений.

Циррус яростно скалился, пускал слюни, ходил кругами по комнате, бил хвостом и никак не мог остановиться.

Среди этого бедлама я поискала глазами солдата в надежде, что он положит конец безумию. Вот он появился — шатающийся, одетый в мое летнее платье. Бретельки спадали с плеч, ткань обтягивала торс так, что ее рисунок искривлялся. Солдат напевал песню Анны. Редкие слова, которые он выдавал гортанным надтреснутым басом, тут же заливались алкоголем, и те снова тонули во тьме глотки. Выпивал он слов больше, чем изрекал. Его пение напоминало монолог первобытного человека в обратной перемотке.

Ботаничка покрылась корой целиком и больше не двигалась. Она стала погрузившимся в зимний сон деревом.

Внезапно я почувствовала себя абсолютно разбитой, разбитой на тысячу маленьких кусочков, я не находила ничего, на что могла бы опереться. Увидев мое растерянное выражение лица и трясущиеся руки, солдат стянул с себя платье. Он был изможден, похож черт знает на кого, и я подумала: а ведь этот силуэт в контровом свете, это искалеченное тело с надломленным хребтом — точное отражение моего психического состояния.

Циррус сделал еще круг и, когда последние взмывшие в воздух бумажки опустились на пол, исчез вместе с солдатом, оставив меня одну в свете нарождающегося дня, среди ослепительно-белых фрагментов моей раскромсанной личности, среди этого гербария — ностальгии по моему слуху, затерявшемуся в мрачнейшей тишине.