Вьетнам - Перкази. Воспоминания морского пехотинца

Глава 7

Через несколько часов явившись на дежурство к начальнику сержантского караула, я узнал, что меня назначили не на насыпь, а на один из постов подслушивания. Меня это вполне устраивало. Охрана периметра представляла собой сидение в окопе на насыпи с напарником с 20:00 до 08:00, попеременно сменяясь каждые два часа в течение всей ночи – жёсткий график, подразумевающий очень мало сна и чертовски много усилий для того, чтобы не свалиться с ног на следующий день.

С другой стороны, на постах подслушивания дежурство длилось всего четыре часа и было по три человека на посту; ты отсиживал свои четыре часа и был свободен. Назад в постель. Сон всегда был на первом месте. В эту ночь я дежурил с 22:00 до 02:00 с капралом Родденбери из оперативного отделения и парнем из снабжения по имени Мэлони.

– Охрененно! – сказал Родденбери после разнарядки. – Я готов в любой день променять насыпь на ПП.

– Я тоже, – ответил я. – Меня не радовала перспектива куковать всю ночь. Я с четырёх утра на ногах. Теперь можно немного поспать.

– Как насчёт партейки в рамми перед этим? – спросил Родденбери. За те несколько недель, что он провёл в Р-3, мы часто играли с ним в карты. Он служил рядовым в одной и стрелковых рот, но получил пулю в ногу и после возвращения из госпиталя его перевели в оперативное отделение. Вместе с двумя другими рядовыми, Фрэнком Скэнлоном и Айваном Пелински, в Р-3 он был чем-то вроде нас с Сондерсом. Поскольку мы вместе работали в ОЦ и жили в соседних бараках, мы довольно хорошо узнали друг друга.

– Почему бы нет? – ответил я. – Но только разик. Я и правда устал от сегодняшней «Окружной ярмарки». Ну и название! Ты бы видел это, Род. Просто безумие. Ты бы не поверил.

– О, не сомневайся, поверил бы. Забыл, что я был там? Слушай, вся эта война – сплошное блядское безумие. Будешь думать об этом и сам тоже свихнёшься. Наше дело маленькое. Давай играть.

В 22:00 мы с начальником караула построились возле ОЦ. Родденбери вызвался нести радиостанцию – PRC-10 с коротковолновой ленточной антенной, которая носилась за плечами, как рюкзак.

– Вы знаете, как работает ПП? Новичков ведь среди вас нет? – обратился сержант к заступающему наряду. – Вы все получили координаты? Проверка связи каждый час. Зелёный сигнал для возвращения на базу. У всех есть зелёные и красные сигнальные ракеты? Хорошо, доложите, когда вернётесь.

– Я всегда хотел быть радистом, – сказал Родденбери, усаживая радиостанцию поудобнее у себя на спине, пока я проверял наши координаты на карте. Наша позиция находилась на другой стороне деревушки в северо-западном углу батальонного лагеря, в 400-500 метрах от проволочного ограждения. Мы проскользнули через проволоку у главных ворот и двинулись на север по автостраде 28, затем на северо-восток через центр деревни. С наступлением темноты там всегда было жутко. Деревня, бурлившая жизнью в дневное время, становилась совершенно пуста и безмолвна. Ночь принадлежала Вьетконгу и от каждого чиха, каждого стона спящих людей в закрытых хижинах нас пробирала дрожь. Хруст наших ботинок по гравию напоминал звук статических помех в эфире.

Мы двигались в тишине гуськом, держась примерно в десяти метрах друг от друга, чтобы свести к минимуму потери в случае засады или взрыва мины. Выйдя на северную окраину деревни, мы снова повернули на восток вдоль лесополосы на краю рисового поля, пока не достигли места, которое приблизительно соответствовало координатам по координатной сетке. Мы заняли позицию в зарослях кустарника на краю рисового поля, откуда обеспечивался хороший обзор во всех направлениях.

На самом деле во Вьетнаме никогда не было тихо. Ночь за ночью, во всех направлениях, на 360 градусов вокруг подсвечивалось небо и раздавались звуки: вспышки и грохот трёх артиллерийских батарей в расположении батальона, и вспышки от десятков других батарей, иногда достаточно близко, чтобы услышать грохот, иногда – нет; удары их снарядов, часто падающих так далеко, что не доносилось никакого звука, только виднелись белые пульсации на краю неба, похожие на вспышки молний; парашютные ракеты, сброшенные с гудящих C-130,[51] гильзы от которых со свистом падали на землю и часто приземлялись так близко, что можно было услышать глухой удар, и чьи ослепительные огни освещали темноту, как прожекторы; более лёгкие и меньшие по размеру осветительные снаряды, выпущенные из миномётов, которые давали тусклую вспышку на выходе из ствола и ярко вспыхивали над головой после воспламенения; красные и зелёные сигнальные ракеты патрулей, приближающихся к периметрам своих рот на расстоянии многих миль, – тонкие карандашные росчерки, образующие на небесном полотне цветные узоры, похожие на паутину; мимолётные оранжевые следы трассирующих пуль, а реже – зелёные линии трассеров, произведённых в Китае или Чехословакии, сопровождаемые стрекотом лёгкого стрелкового оружия; и конечно грохот и вой вертолётов и реактивных самолётов, бороздящих небо с их вращающимися маяками и мигающими огнями на крыльях.

Сондерс был прав: мне не потребовалось много времени, чтобы научиться различать, какие звуки были нормальными, а каких стоило опасаться. Уши посылали мозгу тревожный сигнал только когда слышали новый или отличный от других звук. Звуки, которые ты слышал по ночам, быстро попадали в разряд игнорируемых, как шум пригородного поезда, проходящего каждые полчаса, настолько сливаясь с фоном, что на посту подслушивания, подобном этому, или в своей казарме, эти звуки переставали иметь значение. Что-то на подсознательном уровне слышало их и просто отбрасывало в сторону. В карауле или на посту подслушивания огни и звуки вьетнамской ночи становились чем-то вроде пустого развлечения, будто смотришь на фейерверки. В памяти оставались только цвета и почти полная тишина.

Первый час прошёл незаметно.

– Проверка связи, – послышалось слабое потрескивание из радиостанции.

– Проверка, проверка, – ответил Родденбери. – Это Лима-Папа-Один.[52] Всё чисто. Приём.

– Вас понял, всё чисто.

Было слышно, как другие посты подслушивания один за другим проверяют связь. Вокруг – всё чисто. Снова воцарилась тишина, и я снова начал утомительно и напряжённо вглядываться в темноту вокруг рисового поля, стараясь не задерживаться взглядом на одной точке дольше секунды. Ночью глаза ведут себя иначе, чем днём; это как-то связано с палочками и колбочками в глазных яблоках. В самую первую ночь моего дежурства я заметил полдюжины скрючившихся фигур на земле прямо у проволоки, не более чем в тридцати метрах от меня. У меня замерло сердце, и я чуть не закричал. Я даже разбудил своего напарника и настоял, чтобы он сходил за начальником караула, который только взглянул и сказал: «Там ничего нет, успокойся рядовой».

Но когда он ушёл, я снова посмотрел, и они всё ещё были там: шестеро вьетконговцев, пытающихся перерезать проволоку, прокрасться через насыпь, перерезать мне горло и взорвать ОЦ с помощью подрывных зарядов. Это была ужасная ночь, полная кошмаров наяву и страха насильственной смерти; я так и не сомкнул глаз. Однако в серых предрассветных лучах мои вьетконговцы превратились в стойки, удерживающие проволочную спираль. Тогда я усвоил «Правило Один» ночного наблюдения: не таращись. Никогда не переставай крутить глазами. Что бы ни делали эти палочки и колбочки, в ночное время центральное зрение притупляется, а периферийное обостряется. Если ты начнёшь пристально вглядываться, если попытаешься сфокусироваться, то в стойке ограждения можно увидеть даже танк. Хитрость заключается в том, чтобы уловить очертания, буквально смотреть искоса, позволяя мозгу составлять сложный образ из того, что твои глаза фиксируют в своём непрерывном движении.

Пролетел второй час.

– Проверка связи.

– Проверка, проверка; Лима-Папа-Один. Всё чисто. Приём.

– Понял, всё чисто.

– Проверка, проверка; Лима-Папа-Два. Всё чисто. Приём.

– Понял, всё чисто.

– Проверка, проверка; Лима-Папа-Три. Всё чисто. Приём.

– Всё чисто, понял, конец связи.

– Ляг поспи, – прошептал Родденбери. – Мы с Мэлони подежурим.

Я не мог по-настоящему уснуть, но это было желанное облегчение – дать глазам отдохнуть от напряжённого вглядывания в пустоту. Я дремал, покачиваясь из стороны в сторону, как морские водоросли на пляже. Хуже всего было то, что нельзя курить. Ночью тлеющую сигарету можно увидеть за полмили, особенно в такую тёмную ночь, как эта. Сигарета выдаёт твою позицию, как неоновая вывеска. Но без курева насекомые атаковали, как стервятники. Хотя перед выходом я намазал руки, шею, лицо и внутреннюю часть каски средством от насекомых, москиты грызли мою непокрытую плоть, как бродяги на обеде Армии Спасения в честь Дня Благодарения. Я слышал тихие непрерывные хлопки со стороны Родденбери и Мэлони. Прихлопывать насекомых тоже было нельзя – слишком много шума и движений, – но здесь мы находились в относительной безопасности, довольно близко к командному пункту, а москиты буквально изводили нас. Можно было запросто поверить в небылицы о москитах, утаскивающих в ночь своих кричащих жертв, чтобы перекусить ими на досуге, возможно, с бутылочкой вина.

– Проверка связи.

– Проверка, проверка; Лима-Папа-Один. Всё чисто, приём.

– Вас понял, всё чисто. – То же сообщение последовало с остальных постов.

– Кто-нибудь из вас может прилечь, парни, – прошептал я.

– Я в норме, – сказал Родденбери. – Всё ещё как огурец. Увидимся в царстве снов, Мэлони.

Остался ещё один час. В одном из писем, которые я получил в тот день от Дженни, говорилось, что она идёт на выпускной бал с Найлзом Манчини. Я не знал его, но был не против. По крайней мере, пытался не противиться. «Должно быть ей нелегко, – сказал я себе, отмахиваясь от москитов и вглядываясь через рисовое поле. – Выпускной год, все куролесят и выпускают пар, а она совсем одна». Я вспомнил свои последние месяцы в выпускном классе – одну длинную раскатистую вечеринку от уикенда до уикенда, ставшую прекрасной благодаря постоянному общению со светловолосым голубоглазым чудом, которое я повстречал на танцах в марте прошлого года. «Пусть хорошо проведёт время, пока может. Нет смысла нам обоим сидеть без веселья».

Мама написала, что Дженни со своей матерью заезжали к ней несколько недель назад. Дженни постриглась и выглядела очень мило, сказала моя мама. Я рад был узнать, что они продолжают общаться. От этого я почувствовал себя немного ближе к ним всем. Я представил себе Дженни с её новой причёской. Интересно, пришлёт ли она фотографию? Мэлони застонал во сне. Родденбери с силой пихнул его локтем и шикнул.

– Просыпайся, пора выдвигаться.

– Проверка связи.

– Проверка, проверка; это Лима-Папа-Один. Всё чисто. Мы возвращаемся. Приём.

– Вас понял, всё чисто, Один. Возвращайтесь.

Родденбери взгромоздил радиостанцию на спину; в гарнитуре продолжало потрескивать, когда другие посты проходили проверку. Я с трудом поднялся, мой зад был мокрым от сырой земли и ночного холода, протестующего в суставах, и выдвинулся позади Родденбери и Мэлони, замыкая патруль. Как и раньше, вместо того, чтобы вернуться прежней тропой, мы пошли другим путём, направляясь к дороге вдоль задней части деревушки. Было слышно, как вьетнамцы ворочаются во сне. Где-то плакал ребёнок.

А затем ночь вспыхнула.

На мгновение стал виден силуэт Родденбери, который вихрем оторвался от земли и кубарем отлетел куда-то в темноту. Если он и кричал, то его крик затерялся в грохоте взрыва. Моё сердце остановилось замертво, а потом рвануло на полную мощь; в желудке зажгло. Я рухнул на землю и приготовился стрелять, но тишина, последовавшая за взрывом, была глубже, чем когда-либо, и всё, что я мог слышать сквозь звон в ушах, был чей-то крик: «Я ранен, я ранен».

Я подполз к Мэлони.

– Господи, я ранен, я ранен, о, Боже, как больно! – вопил он.

– Всё в порядке, в порядке, – шептал я. – С тобой всё будет в порядке. Спокойно. – Я подполз к Родденбери. У него не было одной ноги ниже колена; на второй не хватало лодыжки. Его промежность раскромсало. Каким-то чудом радиостанция продолжала работать. В наушниках послышались лихорадочные голоса. Я вклинился:

– Приём, приём, это Лима-Папа-Один. У нас проблемы. Быстро высылайте сюда кого-нибудь. У нас потери, приём.

– Лима-Папа-Один, приём. Что случилось? Повторите. Что случилось?

– Кажется, мина. Не знаю. Стрельбы нет. У нас один – Кило-Индиа-Альфа, второй – Виски-Индиа-Альфа. Давайте быстрее, чёрт возьми. И дайте нам немного света.

– Вас понял, дать света, Один. Ждите. Где вы сейчас?

– На рисовом поле возле первого вала, на северной окраине селения, примерно в 150-ти метрах к востоку от шоссе.

– Понял, Один, мы выдвигаемся. Ждите красный сигнал. Стреляйте красной ракетой, когда увидите его. Приём.

– Понял: красный сигнал, красная ракета, приём.

Я пополз обратно к Мэлони, который громко стонал.

– Всё в порядке, приятель, – прошептал я. – Дай-ка я взгляну. – Он держался за верхнюю часть правого бедра. Я разорвал штанину. У него оказался вырван кусок из бедра и было сильное кровотечение. Я достал бинт и как можно туже обмотал вокруг его ноги. – Всё хорошо, дружище, задета только мышца, выглядит не так уж плохо.

– О, Господи, как же больно! – восклицал он снова и снова.

– С тобой всё будет в порядке, Мэлони. Помощь уже в пути; с ними санитар. Они скоро появятся. Вот, прикуси это. – Я взял упаковку от бинта и сунул ему между зубов. Я слышал, как в лагере стреляют миномёты, и вскоре над головой вспыхнули полдюжины парашютных ракет, осветив всю местность.

Ёбаный ты в рот! Примерно в 200 метрах по дороге в мою сторону бежали три вьетконговца, пытаясь укрыться за валом. Блядство! Я бросился ничком на землю и открыл огонь. Одна из фигур резко выпрямилась и упала навзничь. Две другие с головой нырнули в оросительный канал с моей стороны дороги. Продолжая стрелять, я пополз обратно к радиостанции. ВК начали стрелять в ответ. Я слышал резкие хлопки пуль, влетающих в землю вокруг меня.

– Что это?! Что происходит?! – закричал Мэлони.

– Молчи! Можешь взять винтовку? Там ВК возле шоссе. Приём, приём, это Папа-Один. Я под обстрелом. Повторяю, я под обстрелом! По крайней мере, Три-Виктор-Чарли,[53] возле дороги к северу от меня.

– Дайте координаты, Один; я устрою огневое прикрытие.

– Координаты, блядь! Господи, я даже не знаю, где карта! Где же, чёрт возьми, помощь?!

– Приём, это Зулу, Папа-Один, – вклинился кто-то. Похоже, Додд, один из наших разведчиков. – Мы на шоссе прямо перед селением. Впереди, на восточной стороне шоссе видны вспышки выстрелов.

– Это Чарли, Зулу. Я пока что не вижу вас. Я позади хибар. Думаю, они тоже не видят вас; они продолжают стрелять по мне. Поторопитесь, ладно?

– Так точно. – Слева от меня открыли огонь из лёгкого стрелкового оружия, и я увидел трассеры, направленные вдоль шоссе в сторону ВК. Огонь ВК сместился в сторону приближающегося патруля, а потом всё прекратилось.

– Теперь я вас вижу, Зулу. Придержите сигнальную ракету и убирайтесь с дороги. Вы – лёгкая мишень. – Осветительные снаряды всё ещё хлопали над головой, громко шипел горящий магний; ракеты медленно опускались на землю на своих небольших парашютах, создавая жуткую мешанину света и теней. В колышущихся тенях от хибар мерещились движущиеся фигуры. Я держал палец на спусковом крючке.

– Не стреляй, Эрхарт, это мы. – Полдюжины фигур, семь, восемь, девять вырисовались из теней соседних хибар. Это оказались сержант Уилсон с остальными разведчиками и двое санитаров. Четверо разведчиков повернули назад, туда, где только что были ВК.

– Вон там, – сказал я одному из санитаров, указывая на Мэлони, который уже притих. – Родденбери мёртв. Господи Иисусе, как же я рад вас видеть.

– Добро пожаловать на войну, Эрхарт, – сказал Уилсон. – Теперь ты понимаешь, что я имел в виду, говоря, что кто-то должен приглядывать за вами?

– Что вы здесь делаете, парни?

– Мы слышали взрыв. Когда ты позвал на помощь, мы уже были в ОЦ. Впрочем, не занимались ничем важным.

– Что там случилось? – спросил лейтенант Робертc, который дожидался нашего возвращения в ОЦ. Из одежды на нём были только трусы, бронежилет и каска; ботинки были расшнурованы.

– Я не уверен, сэр. Кажется, Родденбери наступил на мину. Ему разворотило ноги и промежность. Я заметил троих ВК на дороге, когда дали освещение, но не думаю, что это было спланированное нападение, сэр. Они были в добрых 200 метрах и начали стрелять только после меня. Думаю, они услышали взрыв мины и решили посмотреть, есть ли жертвы. Думаю, освещение застало их врасплох. Кажется, я попал в одного из них.

– Попал, – подтвердил Кэллоуэй. – Мы обнаружили много крови на дороге и отчётливые следы волочения. Остальные двое должно быть забрали тело с собой. Гадство! Как они, чёрт возьми, это делают?! Вся долбаная дорога была освещена, как Бродвей. Хоть бы раз найти сраного гука со сраным оружием в руках.

В ОЦ вошёл один из санитаров.

– Другой парень только что умер, – сказал он. – У него в животе был кусок стали размером с мяч для гольфа.

– О, Боже! Я этого не заметил. Не заметил. Я перетянул ногу; у него был вырван большой кусок из ноги. Не знаю… Я был под огнём и пытался говорить по рации; у меня не было времени…

– Ты отлично справился, Эрхарт, – перебил меня лейтенант Робертс. – Такое случается. Это не твоя вина. По крайней мере, ты достал одного из них. Не переживай. Иди поспи немного.

– Дассэр. Спасибо, сэр. – Я вышел из бункера, сделал пару шагов, почувствовал головокружение и прислонился к стене ОЦ из мешков с песком, чтобы не упасть. Я наклонился и меня вырвало, будто мои внутренности хотели вывернуться наизнанку. В следующее мгновение надо мной уже стояли Уилсон и Кэллоуэй.

– Ты в порядке, Эрхарт? – спросил Уилсон.

– Да, да, просто – простите, парни, я просто – Господи…

– Эй, ты не первый, кому становится плохо после небольшого волнения. Не важно, что с тобой происходит позже, – сказал сержант, поднимая меня на ноги. – Главное, что ты хорошо держался там. Я когда-нибудь рассказывал тебе о времени, проведённом на острове Гоной? – И мы втроём зашагали в сторону хибар.