Вьетнам - Перкази. Воспоминания морского пехотинца

Глава 31

Через какое-то время я потерял счёт дням. Каждый день был похож на предыдущий: весь день ты шёл вверх по холму, а потом вниз, между холмов и через затопленные необработанные рисовые поля, через чащи, леса и дикие луга; иногда лил дождь, иногда – нет; вечером ты снимал ботинки и прижигал пиявок на ногах сигаретой, потом ставил свою одноместную палатку-пончо, рыл окоп и пытался поспать несколько часов; на следующий день всё повторялось заново. К середине второй недели мы почти добрались до ДМЗ, но всё ещё не видели никаких признаков вражеской активности.

После той ночи, когда мне пришлось ночевать в «реке», я сильно простудился и нажил жёсткий понос. Несколько дней мне отрывало донышко каждые пятнадцать минут. Приходилось просить кого-нибудь прикрыть меня, когда я выходил из строя, снимал лишнее снаряжение, чтобы освободить штаны и садился на корточки. Нет ничего более уязвимого, чем морской пехотинец со спущенными штанами, особенно с Уолли, Ролли, или Хоффи, стоящими над душой и ржущими, пока моё лицо искажают гримасы от спазмов в кишечнике и жжения в заднице. Я совсем не мог есть, и после первого дня в кишечнике не осталось ничего, кроме ужасных спазмов и слизистой жидкости, с которой приходилось считаться, если я не хотел превратить брюки в ходячий кошмар. Моё сморщенное отверстие болело, как лоно невесты в утро после брачной ночи.

Чтобы избавиться от поноса, я обменял всю свою еду на арахисовое масло и крекеры. Я заставлял себя есть их три раза в день, потому что, если у тебя понос, нет лучшей затычки, чем арахисовое масло из сухпайка и консервированные крекеры от Джона Уэйна. Через несколько дней арахисовое масло и крекеры подействовали, оставив мне только насморк и жуткую сыпь.

К сожалению, мне пришлось есть арахисовое масло с крекерами ещё несколько дней, потому что у меня скопился бесконечный запас этого добра, и единственное на что его соглашались обменять, были нарезанная ветчина с яйцами и финиковый пудинг. Напоминать о том, что я отдал парням такую снедь, как свиной бифштекс, тушёную говядину и консервированные груши, было бесполезно. В капиталистическом обществе цена определяется спросом, а арахисовое масло и крекеры не пользовались спросом. «Даже не думайте больше о чём-нибудь меня просить, козлы, – неоднократно повторял я всем, кто был в пределах слышимости. – Я скорее увижу вас в гробу!» Я молился, чтобы у Сигрейва или Холлера, или Амагасу начался понос, и я мог бы сбагрить им арахисовое масло с крекерами, но эта хворь обошла их стороной.

Наконец, на десятый или одиннадцатый день мои страдания облегчили вертолёты, доставившие нам провизию. К тому времени мой кишечный вирус остался в прошлом, и я не мог думать ни о чём, кроме кексов, персиков и куриных клёцок. Я нырнул головой вперёд в набитую грузовую сеть ещё до того, как она коснулась земли.

– Хотдоги и бобы! – выкрикнул я. – Ветчина и лимская фасоль! Фруктовый коктейль! – Я даже не заметил Джерри, пока он не начал шлепать меня по лицу пачкой писем.

– Что это с тобой? – спросил он, оттаскивая меня от груды коробок с сухпайками.

– С дороги! – взревел я. – Я хочу печенья и шоколада!

– Я привёз тебе почту, – сказал он, прижимая меня коленом к земле. – Может, соизволишь её взять?

– Что ты здесь делаешь? – спросил я, только сейчас обратив на Джерри внимание.

– Я устал сидеть в тылу, поэтому придумал пару совершенно секретных донесений для полковника Гласса, и прыгнул в вертушку, чтобы доставить их. Что у вас тут происходит?

– Ничего, – ответил я, открывая банку бобов с тефтелями, и наполняя рот содержимым. – Я простудился, у меня понос, у меня дерматит от жопы до колен, я умираю с голоду, и мы ни хера не нашли. Что тут у тебя? – спросил я, указывая на письма.

– Письмо от твоего отца, и одно от матери; одно от Доррит; одно от Сэйди Томпсон. Кто такая Сэйди Томпсон?

– Просто подруга, там, дома, – сказал я в промежутке между заталкиванием еды в рот. – Я никогда не рассказывал тебе о ней? Когда я был дома на побывке, она водила меня на собрание квакеров – она сама квакер. Так вот, когда я попал сюда, преподобный Лигон сказал, что квакеры – пацифисты, не верят в войну и всякое такое. А я, значит, сижу в их церкви в зелёной форме, гордый как павлин и ни о чём не подозреваю.

– От Дженни тоже есть письмо.

– Да ну? – сказал я, и мой желудок внезапно сжался. Я поставил банку с едой, взял у Джерри письма и начал медленно просматривать их. Я пытался выглядеть спокойным, когда открывал письмо Дженни – первое за два месяца. – Как дела? – спросил я.

– Нормально. Нас снова бомбили, а Джен сломала ногу.

– Да? Что случилось? Она в порядке?

– Да, с ней всё хорошо. Упала с крыльца. Наложили гипс до бедра.

– Что ж, по крайней мере, какое-то время она не будет к тебе приставать, – сказал я. – Блядство! – Я скомкал письмо Дженни, чиркнул спичкой и поджёг его.

– Опять плохие новости?

– Никаких новостей. Вообще. «Привет, как ты? В школе медсестёр прикольно. Надеюсь, у тебя всё хорошо». Как интересно. Да, у меня всё хорошо, всё отлично – но не благодаря тебе. Господи Иисусе.

– Успокойся, ладно? – сказал Джерри, когда я открыл письмо от Доррит. – Продержись четыре месяца. Вернёшься назад, тогда и будешь беспокоиться.

– Ага.

– А что пишет Доррит?

– Ну, тут уже поинтереснее, – сказал я. – Говорит, что хочет снова увидеться со мной. Ух ты, чел. Что за женщина. – Я расправился с банкой ветчины и крошечной буханкой консервированного белого хлеба. – Отличная штука, – сказал я. – Как у мамы. Ты будешь здесь какое-то время?

– Думаю, пару дней, пока полковник не отправит меня обратно.

– Ох, чёрт возьми! Где мои часы?

– Какие часы?

– Те, что были здесь, – сказал я, размахивая пустым левым запястьем и указывая на него банкой желе, которую держал в правой руке. – Блядь! Наверное, потерял где-то по дороге.

– Почему бы не сходить за ними?

– Ну ты шутник.

– Просто подумал.

– Блядь. Какой-нибудь гук из СВА заимеет себе отличные часы.

– Пошли счёт Дядюшке Хо.

– Господи Иисусе. Сначала моя девушка. Теперь часы. Кажется, я останусь и без жопы, прежде чем выберусь из этого отстойника.

– Что ж, остаётся только смириться с этим.

– По коням! – крикнул кто-то. – Выдвигаемся!

Примерно через два часа мы поднялись на вершину холма и вдруг оказались на краю неземного ландшафта, похожего на поверхность Луны или нейтральной полосы во Франции 1916 года.[116] Огромные кратеры тридцать-сорок футов в поперечнике и двадцать футов в глубину превратили сотни квадратных метров леса в трясину. Вырванные из земли пни тянули к небу искривлённые корни, а по краям кратеров торчали расщеплённые остовы деревьев. Деревья по краям зоны поражения начисто лишились листвы и ветвей, а многие другие опасно накренились в стороны от эпицентров взрывов. Колонна морских пехотинцев начала толпиться у края пустоши по мере того, как каждый боец выходил из леса и застывал на месте с широко раскрытыми глазами.

– Двигаемся! Двигаемся! – кто-то постоянно кричал.

– Святой Моисей! – ахнул Джерри.

– Какого хрена тут произошло? – подумал я вслух.

– «Дуговая лампа»,[117] – сказал комендор Кребс. – Б-52. Помните шум прошлой ночью? – Я медленно кивнул. Я тогда внезапно проснулся от сильного грохота и дрожи земли подо мной. Сперва я подумал, что это землетрясение и до смерти перепугался, но другие проснувшиеся сказали, что это просто Б-52 над ДМЗ. – Вот это вы и слышали, – продолжал комендор. – Они идут на высоте 30000 футов: три самолёта, по десять тонн бомб на каждом. Летят так высоко, что Чарли даже не могут услышать их приближения. Все, кто оказываются под ними, – обречены.

– Господь всемогущий. – Я бросил последний взгляд на жуткий разгром.

– Гнев Господа всемогущего, – сказал Джерри.

– И мы его проводники, – сказал комендор. – Не волнуйся, они бы сделали то же самое, будь у них такая возможность.

– Я оставлю их в покое, если они оставят меня в покое, – сказал я.

– Может, заключим с ними сделку? – спросил Джерри.

Колонна прошла по краю мясорубки – небольшие патрули обыскивали кратеры в поисках убитых СВА, – затем мы свернули обратно в лес. Примерно через милю мы остановились передохнуть. Комендор передал свою флягу разведчикам.

– А Джерри может глотнуть? – спросил я, сделав глоток и поморщившись.

– Конечно, – ответил комендор. – Любой твой друг – мой друг. Парни, видите вон ту голубую гряду? – спросил он, указывая на север. – Это Северный Вьетнам. Там внизу течёт река Бенхай, но отсюда её не видно.

– Мы уже в ДМЗ? – спросил Амагасу.

– Хочешь знать, как далеко мы забрались на север? – спросил комендор. – Видишь вон тот холм? – Он указал на юг через луг, поднимающийся к двойному гребню примерно в 1500-2000 метрах от нас. – Это Контхиен.

Мы все сидели там, попыхивая сигаретами, и молча созерцали важность этого открытия. Контхиен, как мы все знали, был самой горячей точкой Вьетнама. Одна из нескольких позиций Корпуса морской пехоты, расположенных вдоль южного края ДМЗ, и самый северный форпост в Южном Вьетнаме. Месяцами в этот маленький «Дьенбьенфу»[118] размером с батальон ежедневно прилетало свыше пятисот северовьетнамских артиллерийских снарядов. Казалось, каждая крупная пушка в южной части Северного Вьетнама была нацелена на Контхиен. В сентябре форпост несколько раз чуть не был захвачен и это даже попало на обложку «Тайм».

– Это и есть Контхиен? – наконец, спросил я.

– Так точно, – ответил комендор.

– Где, чёрт возьми, все гуки? Хотелось бы немножко пошмалять.

– Они услышали, что ты идёшь, Билл, – сказал Могерти. – И смылись, пока могли.

В этот момент подошёл капитан Брейтвейт, держа под мышкой стопку каких-то листовок.

– Эрхарт, комендор, подойдите на минуту, – сказал он. Капитан протянул каждому из нас по листовке – обычные листы белой бумаги, сложенные пополам. Они содержали фотографии демонстрации в Вашингтоне и массового марша на Пентагон, датированные 27 октября 1967 года. А также выдержки из некоторых выступлений с именами ораторов. На последней странице было написано: «Американские солдаты, присоединяйтесь к своим братьям и сёстрам дома. Сложите своё оружие. Сопротивляйтесь своим офицерам и угнетателям. Отказывайтесь сражаться в преступной империалистической войне. Требуйте немедленного мира». Под текстом была фотография молодых американских демонстрантов, несущих большой баннер: «Освободите Вьетнам, остановите Войну». Ниже очень мелким шрифтом было напечатано: «Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама» – официальное название политического крыла Вьетконга.

– Где ты это взял? – спросил комендор Кребс.

– У головного взвода, – ответил капитан Брейтвейт. – Они там разбросаны по всему лесу. Взгляните – даже не влажные. Значит ночью их ещё не было.

– Где, чёрт возьми, эти гуки, Эрхарт? – спросил комендор, повторив мой недавний вопрос. – Если их не видно, это не…

– Долбаная демонстрация прошла меньше трёх недель назад! – воскликнул я. – Где, блядь, они это взяли?

– Вероятно, у Джейн Фонды и доктора Спока,[119] – ответил капитан. – Избавьтесь от этого. Сожгите.

– Я бы отрезал яйца доктору Споку и засунул их штыком в пизду Джейн Фонды, – сказал я. – Это полный пиздец!

Как только мы снялись с места и снова двинулись в путь, воздух разорвал высокий стремительный вой входящей артиллерии; морпехи мгновенно рассыпались по земле лицом вниз под резкие необязательные крики «Входящие!» Через долю секунды пять-шесть грязно-белых клубов дыма возникли в передней части Контхиена и тут же донёсся грохот взрывов. Подождав несколько минут новых снарядов, мы поднялись и пошли дальше.

Мы шли весь день. Ближе к вечеру мы минули Контхиен, повернули на юг и достигли точки в нескольких километрах к юго-востоку, но всё ещё в пределах видимости Контхиена, где устроились на ночь. Утром мы узнали, что весь день будем стоять на отдыхе, поэтому мы с Джерри решили прогуляться до Контхиена – поглазеть на достопримечательности.

Контхиен, называвшийся на военном жаргоне Диснейлендом, должно быть, являлся самым забытым Богом местом на Земле. Хотя, судя по газетным заметкам, это был командный бастион, расположенный на вершине большой естественной цитадели с обзором на всю ДМЗ, и хотя аванпост действительно находился на самой высокой точке в округе, он занимал не более, чем два низких холма на вершине длинного пологого склона, расходившегося во все стороны. Когда мы с Джерри приблизились к аванпосту, он выглядел таким же зелёным и насыщенным, как вся окружающая местность, но чем ближе мы подходили, тем больше зелень становилась тускло-коричневой.

Когда мы достигли колючей проволоки внешнего периметра, нам стало видно, что люди и машины уже давно изжили и вытоптали большую часть растительности внутри ограждения, оставив только островки, похожие на клочки прерии. Вскоре мы узнали, что эти жалкие клочки были минными полями, разбросанными по периметру, чтобы замедлить или отогнать СВА в случае прорыва внешнего периметра.

Везде, где могла ступить нога морпеха в пределах периметра не больше километра в ширину, не было ничего, кроме грязи. Океаны и реки грязи – густые, глубокие и коричневые. Морпехи ютились в укрытиях из мешков с песком, вырытых в земле наподобие нор ночных животных. Все выглядели, как актёры из реалистичного фильма о войне: с пустыми глазами и постоянным нервным истощением. Они говорили приглушёнными голосам и двигались, как во сне, постоянно поглядывая в небо и назад через плечо. Все укрытия были обветшалыми и потрёпанными непогодой и артиллерийскими обстрелами, а кругом в грязи валялись пустые ящики от артиллерийских снарядов, старые коробки из-под сухпайка и гильзы. За десять месяцев в стране пребывания я никогда не видел ничего подобного. Мы задержались ровно настолько, чтобы сфотографироваться перед укрытием какого-то морпеха с небритым лицом, который не мог понять, зачем нам понадобилось фотографироваться в Контхиене – не понимал, забавны мы или опасны.

– Господи, я бы ни одной лишней минуты не хотел провести в этой дыре, – сказал Джерри, когда мы возвращались к месту привала батальона.

– Ты видел этих парней? – добавил я. – Похожи на призраков. – Разговор резко оборвал залп входящих снарядов, волной разорвавшихся внутри периметра позади нас. – Валим отсюда на хрен! – Крикнул я. Мы бежали всю дорогу до батальона.

На следующее утро Джерри оказался на борту вертолёта обеспечения, исчерпав все возможные предлоги для полковника, чтобы остаться. Через четыре дня мы, наконец, на «11-ом автобусе» прибыли в Донгха, загрузились в дожидающиеся нас грузовики и вернулись в Айту с семнадцатидневной щетиной на лице, семнадцатидневной грязью на теле, в тех же носках, что и семнадцать дней назад, и слегка удивлённые прогрессом, проделанным «морскими пчёлами» в наше отсутствие. Взлётная полоса из металлических панелей была закончена, и на одном её конце стояли несколько камуфляжных С-130.

– Что ж, я охрененно рад, что хоть у кого-то здесь хоть какой-то прогресс, – сказал Морган. – Как вам это дерьмо: провести две недели в ДМЗ и не увидеть ни одного сраного гука?

– Семнадцать дней, – сказал я.

– Взгляни на это с другой стороны, Ролли, – сказал Француз. – Зато мы никого не потеряли.

– Да уж, блядь, – сказал Хоффи. – Нужно было идти дальше на север, в сторону реки. Охуенная война! Сначала они приказывают драться, а потом связывают руки за спиной, заковывают ноги в кандалы и завязывают глаза.

– Иди в Северный Вьетнам, Хоффи, – сказал сержант Сигрейв. – А мне и тут хорошо.

– Мы завоёвываем сердца и умы, Хоффи, – добавил Могерти, беря копию «Старс-н-Страйпс», и размахивая ею перед Хофштетером. – Ты что, не читаешь газет?

– Только когда больше нечего делать, – ответил Хоффи. – А здесь всегда найдётся чем заняться. Почистить зубы. Подрочить. Поспать. Откуда они вообще берут эту чушь, которую там пишут? Высирают из своей жопы?

– Если ты не можешь доверять своему генералу, – сказал я, – то, кому вообще можно доверять?

– Звёзды и полосы навсегда, – сказал Могерти.

– Они должны были назвать это «Оправдания и очко», – сказал Хоффи. – Поняли? Оправдания – как очко, есть у каждого. – Он загоготал от собственной шутки.

– Пивная пауза! – произнёс комендор Гребс, появляясь из-за угла палатки с упаковкой пива. – Каждому по две банки. Подгон от Дяди Сэма.

– Тёплое, как моча, – сказал Стемковски, открывая банку своей открывалкой Джон Уэйн и осушая её наполовину. – Две грёбаные недели в глуши, и за это мы получаем блядское тёплое пиво.

– Семнадцать дней, – сказал я.

– Если не хочешь, – сказал сержант Сигрейв, – отдай мне.

– Хрен там, – ответил Стемковски.

– Парни, а вы в курсе, – сказал комендор, – что мы только что участвовали в четырёх крупных боевых операциях?

– Что за бред ты несёшь, комендор? – спросил сержант Сигрейв.

– Мы были не на одной операции, а сразу на четырёх, – рассмеялся комендор. Он достал из кармана отпечатанный на машинке листок бумаги, развернул его и начал читать: – С 1 ноября по 10 ноября – «Операция Ланкастер»; с 11 ноября по 12 ноября – «Операция Кентукки Один»; с 12 ноября по 14 ноября – «Операция Кентукки Два»; с 15 ноября по 17 ноября – «Операция Кентукки Три».

– Что-то слишком короткие, вам не кажется? – сказал сержант Сигрейв.

– Четыре маленьких индейца,[120] – сказал ганни Кребс.

– Вот оно! – выкрикнул Хоффи. – Подобное дерьмо они и суют в свои газеты. Послать болванов в глушь, дать им там немного побродить, придумать этому броское название – и статья готова. Охуенно. – Он взял газету, которой перед ним размахивал Могерти, и принялся рвать её на четвертинки. – Я скажу вам, для чего она годится, – сказал Хоффи, беря одну четвертинку и делая вид, будто подтирает ею задницу.

– Привет, парни! – сказал Джерри, появляясь из-за того же угла палатки, что и комендор.

– Съебись.

– Иди в жопу!

– С хуя ли ты такой радостный?

– Угадайте, куда вы отправляетесь на следующей неделе, – ухмыльнулся Джерри.

– В дурку!

– В Кливленд.

– В Сибирь.

– В Диснейленд! – радостно выкрикнул Джерри. – Всё расходы оплачены.

– В Контхиен?!

– Выдайте этому олуху приз! – сказал Джерри.

– О-о, не-е-ет!

– О, да, – рассмеялся Джерри.

– Что, блядь, в этом такого смешного, Гриффит? – гаркнул Стемковски.

– Вы, парни – едете, – ухмыльнулся Джерри. – А я никуда не еду. Я остаюсь здесь вместе с тыловиками. Не забудьте прислать мне открытку с Мики Маусом. – Джерри исчез за углом палатки под градом ругательств и пустых пивных банок.