Вьетнам - Перкази. Воспоминания морского пехотинца

Глава 30

Я услышал о мифической северовьетнамской армии, как только прибыл во Вьетнам, но никогда не видел их воочию и не вступал с ними в бой. За исключением операции, которая стоила Бобби Роу жизни, операции, в которой я не участвовал, мы всегда воевали против Вьетконга. У ВК было два типа войск: разношёрстные партизанские отряды «фермер-днём-боец-ночью», и более организованные основные силы, состоящие из мужчин и женщин, завербованных в Южном Вьетнаме. В то время как СВА, по сообщениям, была гораздо лучше оснащена и лучше обучена, состояла из подразделений, гораздо более похожих на обычные роты, батальоны и полки, развёрнутые американцами и ВСРВ.

Несмотря на доходившие до меня слухи, что на самом деле между коммунистами Северного и Южного Вьетнама очень мало разницы, СВА имели некую положительную ауру. На военном жаргоне вьетконговцев называли «Чарли», а северовьетнамцев – «Чарльз».

В то утро первого ноября, когда мы грузились в грузовики, в животе у меня заурчало от страха, но я испытывал несомненное возбуждение от перспективы оказаться лицом к лицу с этим мифом. Грузовики должны были доставить нас на точку к северо-западу от Донгха, а оттуда нам предстояло патрулировать до ДМЗ, обогнуть Контхиен и вернуться на точку к северо-западу от Донгха. Операция должна была продлиться около двух с половиной недель.

Мы вошли в соприкосновение с «противником» ещё до того, как добрались до Донгха и смогли высадиться из грузовиков. Хоффи заметил их первым, поскольку ехал, стоя в кузове, и глядел поверх кабины. «Посмотрите на этих проклятых нищебродов», – прокричал он, указывая на дорогу поверх грузовиков в колонне перед нами. Я перегнулся через борт грузовика, чтобы посмотреть. В нескольких сотнях метров впереди виднелось скопление хибар, а по обеим сторонам дороги скакала кучка маленьких детей с протянутыми руками, мечущихся среди медленно идущих грузовиков в поисках подачек.

– Господи, они повсюду. От них никуда не деться! Давайте устроим им сюрприз, – ухмыльнулся Хоффи; он полез в рюкзак, достал увесистую банку из сухпайка и взял её, как бейсбольный мяч.

– Опа! – воскликнул Уолли. Он полез в свой рюкзак. И все остальные полезли в свои. Я достал банку с нарезанной ветчиной и яйцами. Всё равно мне не нравилась эта дрянь.

– Все замрите, – скомандовал Хоффи. – Ждите, пока не скажу. – Должно быть, со стороны деревни медленно катящийся грузовик казался пустым. – Сейчас! – крикнул Хоффи.

Разведчики с рёвом ринулись «в атаку», выскакивая из «засады» и «открывая огонь» под леденящие душу крики и летящие консервные банки: маленькие негодяи встретились с дядей Джорджем, Дикарём из Борнео.[114] Маленькие азиатские глаза вдруг стали круглыми, как четвертаки, и белыми, как свежевыпавший снег. Маленькие рты распахнулись. Маленькие ручки и ножки взметнулись во все стороны в столпотворении кричащих испуганных детей, нежданно накрытых «тяжёлой артиллерией». Банки отскакивали от грудей, плеч и голов; маленькие тела валились на землю, как мешки с песком.

Но когда пыль рассеялась, мы увидели, как «выжившие» сражаются друг с другом за каждый «снаряд».

– Они ведь не уйдут, да? – спросил Морган с изумлением.

– Киньте им кто-нибудь Джона Уэйна, – крикнул Хоффи, имея в виду маленькую открывалку, которая прилагалась к каждому сухпайку. Мы продолжали смеяться, когда добрались до места высадки и дальше двинулись пешком.

Весь тот день и следующий, и весь следующий мы шли сквозь обволакивающую густую влажность под пасмурным небом. Периодически шёл дождь. Неровные предгорья, покрытые растительностью с человеческий рост, чередовались с болотистыми рисовыми полями, кишащими огромными пиявками. На всей территории от Донгха и к северу до ДМЗ почти не осталось гражданских, хотя заброшенные поля и останки хибар, апельсиновые рощи и банановые насаждения указывали на то, что когда-то этот район процветал.

Пересекая на третий день широкую долину, мы наткнулись на два обгоревших остова «Онтос», бронированных гусеничных противотанковых установок, оснащённых 106-миллиметровыми безоткатными орудиями. Они были выпотрошены, проржавели и без орудий. «Прошлым летом здесь надрали задницу одному из наших батальонов», – сказал майор Майлз, оперативный офицер. Я вспомнил, что читал об этом: беспощадная засада, устроенная крупными силами СВА, которые нанесли тяжёлый урон нескольким ротам батальона морской пехоты, прежде чем были отброшены авиаударами и массированным артиллерийским огнём. Мы миновали два скелета, не останавливаясь и нервно оглядывая окружающие холмы.

К вечеру пятого дня мы всё ещё не встретили никаких признаков врага. Это было похоже на бой с тенью. Каждый раунд ты выходишь на ринг, двигаешься, уходишь от ударов, порхаешь, бьёшь и попадаешь в пустоту, а когда раунд заканчивается, ты идёшь в свой угол, тяжело дыша, заливаясь потом и слышишь, как Говард Коселл,[115] сидящий рядом с рингом, говорит зрителям, что твой соперник всё ещё на голову обходит тебя по очкам, а затем раздаётся гонг к началу следующего раунда, ты устало выходишь в центр пустого ринга и начинаешь двигаться, уходить от ударов и бить по невидимому телу.

Шёл дождь, когда мы остановились и окопались. Я тут же сделал одноместную палатку из пончо. Предписывалось ставить двухместную полевую палатку, известную как «стояк», и в тренировочном лагере потратили немало усилий, чтобы научить нас правильно развёртывать «стояк». Для этого требовалось два человека, каждый со своей половиной укрытия и необходимым количеством палаточных стоек, колышков и поддерживающих верёвок. Весь этот груз был слишком тяжёл, чтобы тащить его с собой «в поле», особенно если учесть, что такая палатка слишком мала для двоих человек и её можно возвести только при идеальных условиях, в принципе невозможных во Вьетнаме; она бы попросту сложилась посреди ночи при любых погрешностях в сборке.

Любой здравомыслящий морпех выкидывал свою половину палатки и аксессуары к ней сразу же после выдачи. Я сделал это по совету Джимми Сондерса. Собственно, все старались держаться как можно дальше от тех, у кого она была, потому что бытовало мнение, что любой, у кого не хватало ума избавиться от своей половины палатки, рано или поздно сыграет в ящик.

Пончо было не очень-то эффективным в роли дождевика, но из него получалась приличная одноместная палатка. Чтобы сделать одноместную палатку из пончо, нужен только ты сам, легко переносимое пончо, четыре маленьких колышка, одна двухфутовая стойка и немного верёвки. Сначала нужно туго затянуть шнурок на капюшоне пончо, закрыв лицевую часть. Затем ты раскладываешь остальной прямоугольник пончо на ровном участке земли и прикалываешь его колышками по углам. Потом залезаешь под пончо со стойкой, вставляешь её в капюшон и ставишь стойку вертикально, которая поднимает центр пончо, образуя четырёхгранную пирамиду. Наконец, ты берёшь верёвку и пропускаешь её через центральное кольцо на одной из сторон пирамиды, привязывая концы к близстоящим деревьям или кустам; эта сторона приподнимается и образует достаточно высокий проход, чтобы через него можно было проползти. Вот и всё: теперь ты готов свернуться калачиком вокруг центральной стойки и заснуть. Для большего комфорта можно кинуть на дно палатки немного веток или банановых листьев. Весь процесс занимал пять минут, может, десять, если тебе понадобилась подстилка.

Я уже поставил свою палатку и копал окоп, когда ко мне подошёл преподобный Лигон, батальонный капеллан. Я намеренно избегал его в течение многих месяцев. Не то, чтобы он мне не нравился – просто мне было не по себе рядом с ним.

– Привет, капрал Эрхарт. Как дела? – осторожно спросил он.

– Неплохо, преподобный, – ответил я. – Грех жаловаться. – Мы немного поболтали, пока я заканчивал рыть неглубокую узкую яму, достаточно длинную, чтобы лечь и достаточно глубокую, чтобы оказаться ниже уровня земли; копать глубже – это уже была пустая трата времени.

– Как поживает твоя подруга – кажется, Дженни? – спросил он.

– Она бросила меня пару месяцев назад, сэр, – ответил я. – С тех пор от неё не было вестей, кроме пустой открытки на день рождения. Наверное, уже завела себе какого-нибудь уклониста.

– Ох, – произнёс капеллан. – Я не знал. Как жаль.

– Да, сэр.

– Знаешь, капрал, я не хочу ставить тебя в неловкое положение, но мне очень не хватает бесед, которые мы вели, когда ты только прибыл.

– Дассэр.

– Тогда ты был более верующим, чем мои парни-католики, – засмеялся он.

– Всё меняется, преподобный.

– Что случилось, капрал Эрхарт? Что не так? Это из-за твоей девушки? В этом дело?

– Что не так, преподобный? Оглянитесь вокруг. И после этого вы будете спрашивать меня, что не так? Извините, сэр, но я бы не хотел углубляться в эту тему.

– Ты можешь поговорить со мной, сын мой – для этого я здесь.

– Как мужчина с мужчиной.

– Разумеется. Это была не моя идея сделать меня майором.

– Преподобный, когда я пошёл в армию, я думал, что поступаю правильно. Я думал, что поступаю правильно по отношению к моей стране: помощь вьетнамцам и всё такое. Я правда верил в это. Наверное, это звучит слишком банально, не так ли?

– Вовсе нет, сынок, совсем нет. Все мы хотим верить, что поступаем правильно.

– Что ж, больше я в это не верю. Я не знаю, во что верить, но точно не в это. Здесь мы не делаем никому ничего хорошего – это ясно любому дураку. В общем, я веду к тому, что какой смысл каждую неделю ходить в часовню и молиться во имя Господа, чтобы от простил мне то, чем я здесь занимаюсь, зная, что на следующий день я буду заниматься тем же самым? Преподобный, никакой бог ни на минуту не купится на это. Во время молитвы я почти слышал, как Он говорит: «Не сваливай на меня снова этот бред, боец. Приходи, когда станешь серьёзней». Через какое-то время я не мог даже открыть рот. Как только начинал думать об этом, слышал Его голос.

– Господь всегда готов выслушать и простить, сын мой. Он всегда готов утешить таких, как мы, и продолжает утешать. Я правда не хочу читать тебе проповедь, но ты не должен позволять своему страху отлучать тебя от Него.

– Преподобный, это не правильно. Нельзя просто прийти и сказать «я сожалею», а потом выйти за порог и намеренно продолжать делать то же самое снова и снова. Вы не должны говорить таким, как я, что так поступать – хорошо.

– Я не говорю, что это хорошо, капрал Эрхарт, и никогда не говорил. Я не в праве судить людей. Но вы, парни, такая же часть паствы Иисуса, как и все остальные – возможно та часть, о которой Он печётся больше всего. Иисус преломлял хлеб с мытарями и грешниками, не так ли? Могу ли я сделать меньшее и оставаться священником?

– Если вы здесь только для того, чтобы присматривать за овцами, то откуда у вас это? – спросил я, указывая на М-16 в руках преподобного Лигона.

Он посмотрел вниз на оружие и медленно помотал головой.

– Я был бы рад не носить его с собой и надеюсь, что мне не доведётся воспользоваться им, – сказал он, – но, боюсь, ВК не делают исключений для католических священников.

– Я понимаю это, сэр, но в том-то и дело. У вас есть оправдание. У полковника Гласса есть оправдание. У генерала Вестморленда есть оправдание. У президента Джонсона есть оправдание. Все кругом в оправданиях. Вы либо христианин, либо нет. В словах «не убий» нет ничего двусмысленного.

– Ты разумеется прав, – сказал преподобный Лигон. – Но всё не так просто. Никто не идеален, сын мой. Мы всего лишь люди. Бог создал нас по своему подобию, и Он знает, что мы потерпим неудачу. В этом весь Иисус Христос.

– Вы не понимаете, преподобный. Эти парни верят в вас. Они доверяют вам. Вы говорите им, что они будут прощены, а они продолжают молиться и стрелять, молиться и стрелять, и думать, что попадут в рай. Думаете, Богу есть дело до коммунистов, демократических выборов и теорий домино? Надеюсь, что на небесах нет никакого Бога, потому что мы все в большей беде, если Он там есть.

– Капрал Эрхарт, ты когда-нибудь думал об увольнении по этическим соображениям?

– О, нет, ни за что. И загреметь в Портсмут на двадцать лет? Я не хочу проблем. У меня и так их достаточно. Мне осталось четыре месяца в этой выгребной яме, а потом я вылезу из неё чистым.

– Но если ты действительно так обеспокоен, может, я смогу тебе помочь. Если ты искренен, я могу поговорить с полковником.

– Преподобный, вы сказали, что я могу говорить с вам откровенно, вот я и говорю. Но это только между нами и я полагаюсь в этом на вас. У меня хороший послужной список, мне осталось всего четыре месяца. Мне и так нелегко будет жить с самим собой до конца моих дней. И чтобы вдобавок меня вышибли со службы? Я не собираюсь вешать этот камень себе на шею. Нет, сэр.

Преподобный Лигон глубоко вздохнул.

– Что ж, это твой выбор, – сказал он. – Если передумаешь, дай мне знать. Но всё же подумай над этим, хорошо? Не позволяй тому, что люди делают во имя Бога, отвернуть тебя от Его любви. Просто потому, что у нас не получается жить по Его заветам, не означает, что Он не простит нас. Всё-таки – это Его мир; он знает, с чем нам приходится иметь дело.

– Это чертовски хороший способ отправить кого-нибудь в море, не так ли, сэр? Пробить дыру в спасательной шлюпке, а потом сказать: «Делайте всё, что в ваших силах, парни. Удачи».

– Боюсь, мне так и не удастся подобрать для тебя правильных слов, я прав?

– Кажется, да, сэр. Мне жаль. Правда, ничего личного. Вы – хороший человек, преподобный.

– Мне тоже жаль, сын мой, – сказал преподобный Лигон очень усталым и тихим голосом. – Просто у меня нет всех ответов. Думаю, порой, пути Господни неисповедимы.

Уже стемнело. С юга донёсся грохот товарного поезда, а над головой сквозь темноту пронёсся звук 175-миллиметровых артиллерийских снарядов.

– «Лонг Томс», – сказал я, используя прозвище 175-х, – летят в Северный Вьетнам. Не слышно выстрелов, не слышно взрывов, а слышно только как они пронзают звёзды.

– Думаю, пора на покой, – сказал капеллан. – Если ты передумаешь на счёт разговора с полковником, дай мне знать. Доброй ночи, сын мой.

– Доброй ночи, преподобный.

В ту ночь шёл проливной дождь. Я проснулся в темноте, лежа в мелководной реке, в которую превратился склон холма. Земля была каменистой и не впитывала воду, и некуда было деваться от водных потоков. Остаток ночи я провёл сидя и трясясь от холода. Рассвет тянул до последнего, а когда наступил, принёс с собой холод, серость и туман.