Вьетнам - Перкази. Воспоминания морского пехотинца

Глава 38

Огромная база в Фубай была лучшим, что когда-либо делал для меня Корпус морской пехоты. Там на постоянной основе размещались другие подразделения, которые, например, отвечали за безопасность базы, так что нам не нужно было беспокоиться из-за караульных дежурств, постов подслушивания и подобных вещах. Батальон не собирался проводить какие-либо операции или патрули, поэтому мне не нужно было составлять ежедневную разведсводку, заниматься задержанными и всем остальным. Короче говоря, на какое-то время нам не нужно было ничего делать, кроме как слоняться вокруг и бить баклуши. После четырёх месяцев, проведённых в поле, меня это вполне устраивало.

Мы снова жили в укреплённых палатках с электрическим освещением. У нас были душевые и толчки с высокой посадкой. Был кинотеатр под открытым небом и какой-никакой «мужской клуб», где продавали довольно прохладное пиво по разумной цене. Нам выдали новую форму и носки, а также заменили поношенное снаряжение. «Мне не понадобится это барахло», – сказал я другим разведчикам, принимая в свой адрес проклятья, когда напомнил им как близок я к финишу. Но я всё равно взял новое снаряжение, потому что было приятно иметь для разнообразия что-то крепкое, новое и чистое.

Единственное, чего мы не получили – это новых винтовок, вернее старых. Сержант Сигрейв ещё раз попытался обменять М-16 разведчиков на более старые, но гораздо более надёжные М-14, но ему сказали, что М-16 – общевойсковые и с этим ничего нельзя поделать. Тем не мене, грех было жаловаться, особенно после того, как мы весь январь прожили в ожидании отправки в Кшехань или Северную Корею. Целых два дня мы играли в карты и пили пиво, до красноты стояли в душе, пока не кончится горячая вода и много спали.

На третье утро, тридцать первого января, комендор Кребс вошёл в нашу хибару и всех нас разбудил.

– Пора собираться, – сказал он.

– Отстань.

– Выруби свет.

– Не дашь свою флягу?

– Давайте парни, поднимайтесь, – сказал комендор.

– Что случилось? – спросил сержант Сигрейв, протирая глаза.

– Лагерь КОВПВ в Хюэ обстреливают снайперы и 60-миллиметровые миномёты, – ответил Кребс. – Они только что запросили подмогу. Звучит не слишком убедительно, но мы посылаем две роты для проверки.

– Но сейчас же вьетнамский Новый год, – запротестовал я. – Тет.[135] Что случилось с этим проклятым перемирием? Должно быть трёхдневное перемирие, разве нет? Господи, мы же не беспокоили их в наш Новый год.

– Почему бы тебе не спросить их об этом, когда прибудешь туда, Эрхарт? – сказал комендор, смеясь над своей шуткой. Мне она не казалась смешной – я хотел спать. – Вперёд, – снова сказал он. – Грузовики выезжают через пятнадцать минут. Возьмите паёк на три дня. Если кому-то нужны боеприпасы, немедленно шагайте за ними.

– Господи Иисусе, – простонал Уолли. – Блядская зелёная[136] хуйня. Пиздато нам дают отдохнуть.

– Хватит ныть, Уолли, – сказал комендор. – Через день-два вернёмся назад. Может, даже сегодня ночью. Давайте парни, собирайтесь.

Когда мы направились к грузовикам, было ещё темно. Капитан Бродерик отвёл меня в сторону.

– Не ты, капрал Эрхарт, – сказал он. – У тебя финиш. Тебе не нужно идти.

– Чёрт возьми, капитан, – сказал я. – Спасибо, но я не против. Тут будет нечем заняться, когда все остальные уедут. Прошу вас.

– Уверен?

– Дассэр. Мне нужно чем-то себя занять на пару дней. Здесь я сойду с ума в одиночестве.

– Хорошо. Забирайся.

Мы забрались в грузовики, и они с грохотом покатили в ночь по шоссе № 1 в направлении Хюэ, который находился в восьми милях к северу. Меньше чем через час как мы проснулись, забрезжил рассвет. Конвой достиг южной части города, впереди показались силуэты двух- и трёхэтажных зданий. Мы проехали мимо заправки «Шелл».

И тут разразился кромешный ад.

Вражеские солдаты, окопавшиеся по обе стороны дороги, за стенами, внутри зданий и на крышах, дали уничтожающий залп, который обрушился на сонный конвой с силой молота, бьющего по тараканам: автоматическое оружие, стрелковое, ракеты, безоткатные орудия, миномёты, гранатомёты. Всё и враз. Люди начали кричать и падать в грузовиках, прежде чем мы успели открыть ответный огонь. Приказы и крики обрывались на полуслове – ладони взмывали к лицам и обхватывали головы, откинутые назад пулями. Морпехи выпрыгивали из грузовиков, отчаянно ныряя за любые укрытия. Грохот заглушал всё, даже твои собственные мысли.

Я лежал в канаве, высунув ствол винтовки, и лихорадочно стрелял, даже не пытаясь выглянуть, чтобы отыскать цель, а лишь пытаясь вынудить врага спрятаться за укрытия. Медленно, поначалу почти незаметно, мы начали отбиваться. Шок от засады застал всю колонну врасплох, но осознание неизбежной смерти уступило место подготовке, дисциплине и инстинкту выживания.

Мы знали, что лагерь КОВПВ находится дальше по дороге, примерно в семи кварталах впереди возле южного берега Ароматной реки, которая делит город пополам с востока на запад. Мы знали, что он ещё не захвачен и что если мы доберёмся до него, то сможем там укрыться. Мы ползком, отстреливаясь, преодолели первый квартал. Я выскочил из сточной канавы и нырнул за низкую стену, бросив гранату в окно соседнего дома. Сержант Сигрейв головой вперёд влетел в стену рядом со мной, приложившись каской о камни. Я подумал, что его подстрелили, но он поднялся ухмыляясь и чертыхаясь. «Beaucoup ВК где-то там, да? – сказал он почти спокойно. – Прикрой меня». Затем он вскочил и перепрыгнул через стену, нырнув за каменную колонну в десяти футах впереди, пока я высунувшись из укрытия поливал здание свинцом.

Мы с трудом пробились через второй квартал. И через следующий. Весь день мы медленно продвигались по улице. Потери были чудовищными. Повсюду лежали раненые и убитые морпехи; другие морпехи пытались вытащить их с улицы в укрытия. Позади нас растянулись выведенные из строя и горящие грузовики и джипы. Комендор Кребс рухнул между мной и Морганом, из дыр в его лице, шее и груди хлынула кровь. Мы взяли у него остатки патронов, забрали его «Кольт», закинули тело в грузовик и пулей метнулись обратно к стене, за которой прятались.

– Блядь! – выкрикнул Морган. – Его фляга!

– Забудь! – сказал я, хватая Моргана за руку, чтобы удержать. Он шлёпнулся назад к стене.

– Блядь! – выкрикнул он ещё громче. Предплечье Моргана кровоточило от двухдюймовой осколочной раны. Я перевязал его своим бинтом.

– Ты норм? – спросил я.

– Ага.

– Пошли. Вон к той стене. Прикрой меня.

Так продолжалось час за часом. Минута за минутой. Полквартала. Следующий квартал. Нас обстреливали со всех сторон. Я и представить себе не мог, что у СВА может найтись столько людей. А это наверняка были СВА. У Вьетконга никогда не было ничего подобного: безоткатные орудия, тяжёлые пулемёты – ни в таких количествах. Мифическая СВА оказалась реальной, и все они собрались в Хюэ-Сити, пытаясь прикончить меня.

Наконец, мы добрались до лагеря КОВПВ. В квартале к северу через реку был перекинут узкий двухполосный мост. На другой стороне виднелись стены цитадели – Имперского города. Вместо того, чтобы свернуть к лагерю КОВПВ, мы продолжили идти вперёд к мосту. Две четвёрки 50-х – грузовики с четырьмя совмещёнными пулемётами 50-го калибра в кузове – выехали на мост и начали движение, стрекоча орудиями. За ними последовали несколько других грузовиков. Морпехи бросились вслед за ними, стремясь перебраться на другую сторону, находящуюся в трёхстах метрах.

Выйдя на мост, я увидел воду по обе стороны от себя. Я поборол желание прыгнуть вниз и уплыть в море. Я бежал так быстро, как только мог, от одной стальной опоры к другой, стреляя по обоим берегам. На северной стороне две четвёрки 50-х разъехались налево и направо, непрерывно обстреливая толстые каменные стены древнего города императоров. Почти сразу оба грузовика были подбиты то ли ракетами, то ли безоткатными орудиями. Майор Майлз поднял тело убитого морпеха, чтобы закинуть его на один из других грузовиков, но тут же упал, а сверху на него упало тело.

– Все назад! Все назад! – прокричал кто-то. Я не стал выяснять, кто. Мы оставили две подбитых четвёрки и по крайней мере ещё один грузовик, и отступили на южный берег реки, забирая с собой убитых и раненых. Опускалась ночь. Мы направились к относительно безопасному лагерю КОВПВ.

Мы непрерывно сражались с самого рассвета. Непрерывно. Не было никаких передышек. У нас ушло четырнадцать часов на то чтобы преодолеть семь кварталов до армейского лагеря. Отсиживаясь там и считая головы, мы вскоре поняли, что от первоначальной силы в триста пятьдесят человек осталась лишь половина; многие – как Морган и Могерти – были ранены, но всё ещё могли вести бой. В первой же вспышке огня тем утром капитану Брейтвейту, командовавшему ротой «Альфа», пробило оба бедра из пулемёта 50-го калибра. Комендор Кребс – погиб. Майор Майлз – погиб.

Той же ночью мы поняли, что отдохнуть нам не удастся. Минувшим утром в честь Тета СВА и Вьетконг начали наступление по всему Вьетнаму. Из того, что нам удалось узнать, все крупные американские объекты, все районы и столицы провинций находились в осаде, либо подверглись прямому нападению. Однако, нас мало интересовала остальная страна. Нам хватало и своих проблем.

– Капитан Бродерик, – сказал той ночью сержант Сигрейв, – гуки держат весь сраный город! Их там, наверное, тысячи две, чёрт возьми. Спасибо гандонам из КОВПВ, что сообщили нам об этом. – У капитана Бродерика играли желваки на скулах, но он не знал, что сказать. – Вчера гуков там не было, – продолжал Сигрейв. – Как, блядь, они вошли в город, и никто об этом не знал? Где сраные ВСРВ? Где блядская полиция? Господи Иисусе, сэр.

– Не знаю, – сказал капитан Бродерик.

– Кто-то здесь не на нашей стороне, – сказал Сигрейв. – Отвечаю, сэр. Это ясно любому дураку.

– Сердца и умы, – сказал Могерти, у которого было забинтовано левое плечо. – Завоёванные сердца и умы.

– Где же ёбаный свет Уэстморленда в конце этого ёбаного туннеля? – спросил Хоффи.

– Довольно, – произнёс капитан Бродерик.

Нас обстреливали всю ночь напролёт. Никто не спал. На следующий день мы укрепили наши позиции по всему лагерю КОВПВ, а затем отправились отвоёвывать город, здание за зданием, квартал за кварталом. Эта задача казалась невыполнимой. Но никто не заикался об этом. Периодически на взлётную площадку у реки прилетал вертолёт, сбрасывал боеприпасы и продовольствие и забирал раненых. Эвакуировались только те, кто больше не мог сражаться, но мог быть спасён. Пробиться могли только несколько вертолётов и место у них на борту было ограничено. Все, кто мог ходить и стрелять, оставались на земле. Как и мёртвые: мешки для трупов с морпехами внутри были сложены вокруг взлётной площадки, как поленья.

Всё это походило на военные фильмы, которые я с восторгом смотрел в детстве. Люди кричали, бегали, ползали на карачках с винтовками в руках; орудия грохотали и умолкали; дым и обломки взмывали огненными столбами; целые куски зданий отламывались и падали на дорогу.

Но крики были настоящими, и когда люди падали, они уже не поднимались, а липкая влажная субстанция, брызгами покрывающая твои ноги, была чьими-то кишками. Ещё одна минута. Ещё один час. Дни были за гранью воображения.

Бой осложнялся тем, что мы находились в третьем по величине городе Южного Вьетнама. Проведя почти год в сельской глуши – почти никогда не выбираясь в город, за исключением редких и кратких рабочих визитов, – мы столкнулись с вытеснением явно хорошо подготовленного врага из застроенного городского района значительного размера. Нам не хватало опыта в такого рода боевых действиях, и обучение прямо на месте стоило нам очень дорого. Должно быть, в перестрелках погибло немало мирных жителей. Если ты видел или слышал – или тебе только казалось, что ты видел или слышал – какое-то движение в соседнем здании, ты не останавливался, чтобы постучать в дверь, а просто бросал туда гранату.

Но вместе с новым видом боя появился и новый вид противника, который готов был стоять на своём и сражаться до тех пор, пока одна из сторон не победит. Каждый дом становился новым полем боя, СВА были свирепыми бойцами, но мы стремились сразиться с ними. После почти целого года разочарований, после брожения по глуши, ничего при это не находя – или даже хуже, чем ничего: все эти сводящие с ума мины и снайперы; после обысков хибар, когда чей-то обед называли вьетконговским схроном; после избивания стариков и женщин; после того, как ты беспомощно съёжившись лежал в темноте и грязи, пока с неба падали миномётные снаряды; после того, как шарахался от невидимого врага без плоти и формы; после неудач, следовавших чередой; когда твой пыл остужали ещё на подходе – мы были готовы сражаться. Мы до смерти жаждали войны. Нам было насрать.

Это возбуждало. Я был напуган до усрачки, но испытал самый сильный адреналиновый приход в своей жизни, имея настоящие живые мишени для стрельбы; имея возможность сказать: «Сейчас пойдём туда и отобьём у них этот дом» и приступить к исполнению, и взять этот дом и остаться там, вместо того, чтобы быстро развернуться и вернуться туда, откуда пришёл; и наконец – наконец, имея возможность дать бой!

И я сражался неистово, в слепой ярости и боли, без жалости, угрызений совести или раздумий. Я сражался с грязью Контхиена, с обжигающими песками Хойана и с чужими пустыми лицами на рынке в Дьенбане; с генералами Пентагона, с Конгрессом Соединённых Штатов и с «Нью-Йорк Таймс»; с «Айрон Баттерфлай», со сжигателями призывных повесток[137] и Дочерями Американской революции; с убийцей Доррит фон Хеллемонд и с ублюдком, который возил Дженни на своём частном самолёте; с учителями, которые вдалбливали мне, что Бог всегда на стороне Америки, что она всегда носит белые шляпы[138] и всегда побеждает; с парадами на День памяти, ежедневной Клятвой верности, с постоянными слухами о перемирии и постоянным отсутствием мира; с фильмами Джона Уэйна и Оди Мерфи, с торжественными заявлениями Дина Раска и Роберта Макнамары;[139] с призраками Родденбери, Мэлони, Роу, Басински, Кэллоуэя, Эймса, Фальконе и Стемковски; с Джерри Дагерти, Ллойдом Дрешером и Джимми Уитсоном; со свободой, демократией, коммунизмом и грандиозной глупостью, с которой я отдал себя в руки кошмара; с маленьким мальчиком с гранатой в руке, взведённой и готовой упасть тебе на колени. Сила хлынула через ствол моей винтовки. Грубая, неприкрытая и абсолютная сила. Это было чистое и простое очищение души. Священный ритуал. Нужда. У меня не было ни малейшего представления – ни единого намёка – за что я сражаюсь и против чего.

Я был в ужасе.