Вьетнам - Перкази. Воспоминания морского пехотинца

Глава 1

Всё, чего я хотел, – это чашечку кофе. Я просто сидел и ждал, пока закипит вода, время от времени поглядывая в окно, и вдруг мир разлетелся на куски. Взрыва я не слышал. Только почувствовал удар.

Растянувшись на полу в мешанине пыли, мусора и рваной одежды, я не мог понять, почему я ничего не слышу. «Я серьезно ранен, – подумал я. – Ёбаныйврот, они всё-таки достали меня», а другая часть мозга надрывалась: «Господи, блядь, Иисусе, только не сейчас, не сейчас, не после всего, через что я прошёл; о, прошу Тебя, только не сейчас!» Меня чуть не вырвало.

Я пробыл во Вьетнаме почти двенадцать месяцев и за год службы в батальоне морской пехоты пережил чертовски много дерьма: пятнадцать крупных боевых операций, разведки, патрули и засады, ночные посты подслушивания,[2] ракетные и миномётные обстрелы, боевые столкновения и даже месяц в Контхиене[3] – и не получил ни царапины.

Я ведь даже не должен был участвовать в этой операции. Подходил срок, у меня оставалось слишком мало времени в стране пребывания – меньше чем через месяц мне полагалось вернуться домой. «Чёрт возьми, – думал я, – в тылу совершенно нечем заняться, кроме как сидеть сложа руки и отмечать дни в календаре. С таким же успехом я мог быть рядом с моими товарищами».

Каждый морской пехотинец, отправленный во Вьетнам, должен был прослужить там тринадцать месяцев, если только не получит серьёзное ранение или пулю в голову. Когда оставалось около девяноста дней, ты брал разворот «Плейбоя» и рисовал девяносто маленьких пронумерованных квадратов на теле девушки. Каждый день ты отмечал квадрат на своей краткосрочной девушке, и когда квадраты заканчивались, приходило время забирать свою краткосрочную девушку обратно в Мир[4] и сменить её на настоящую. В то утро, когда капитан Бродерик сказал мне, что я не буду участвовать в этой операции, на моём календаре оставалось около тридцати пяти дней. «Чёрт возьми, – ответил я. – С таким же успехом я мог быть рядом с моими товарищами».

Полагаю, всё было не так просто, как может казаться. Во Вьетнаме мало что было хуже свободного времени – времени подумать о том, что ты делал и что происходило вокруг тебя; времени сравнить Америку, которая призвала тебя, с той, которая бомбила деревни и вспахивала рисовые поля танками и плавающими транспортёрами,[5] запугивала пожилых мужчин и женщин, и твоими руками и твоей винтовкой в буквальном смысле стреляла во всё, что шевелилось; времени подумать о статьях, которые ты постоянно читал в «Тайм» и «Старс-н-Страйпс»[6] о маршах протеста, флагах Вьетконга[7] на Таймс-Сквер, и Аллене Гинзберге, пытающемся поднять в воздух Пентагон;[8] времени представить себе, как выглядят мини-юбки на настоящих девушках, и задаться вопросом, носит ли их старшеклассница, от которой ты получил стандартное «Дорогой Джон»-письмо пять месяцев назад, в то время как она трахалась со всеми грязными бородатыми хиппи в Трентоне,[9] наслаждаясь этим каждую минуту, с заплетёнными цветами в волосах. От всего этого можно было сойти с ума. Я сильнее боялся безделья, чем боя.

И, думаю, не последнюю роль тут играла брутальность – мол, «я морской пехотинец, и я не боюсь хорошей драки, а если и боюсь, то вы узнаете об этом в последнюю очередь». Этакая бравада. Просто ещё одно испытание.

В любом случае, я чувствовал, что было бы неправильно позволить моим товарищам уйти без меня. Это как в детстве, когда вы всей оравой устраиваете погром в гараже старого мистера Боуэна, и попадаются все, кроме тебя. Им приходится наводить порядок, а ты чувствуешь себя таким виноватым, наблюдая за друзьями из укрытия, что выбираешься из кустов, плетёшься к ним и тоже принимаешься за дело, не проронив ни слова. К тому же, никто и подумать не мог, что всё обернётся так плохо.

Мы просто собирались ещё раз выручить армию США. Наш батальон прибыл в Фубай[10] три или четыре дня назад из района демилитаризованной зоны.[11] Мы только что провели четыре месяца «в поле», и нас отправили в тыл, дали время отдохнуть и перевооружиться. А потом, однажды утром, полевой лагерь КОВПВ[12] в городе Хюэ радировал в Фубай, что находится под обстрелом стрелкового оружия и легких миномётов, – ничего серьезного, но можем ли мы послать колонну деблокирования и проверить обстановку? Мы собрали две роты и группу управления, сели в грузовики и направились по шоссе № 1 в Хюэ.

Было около 04:30 утра, 31 января 1968 года. К тому времени, как кто-либо из американцев во Вьетнаме понял, что с одного конца страны в другой идёт масштабная атака северовьетнамских войск, наша маленькая колонна попала в жестокую мясорубку, в которой уцелеет едва ли половина из нас. Господи, ну и засада.

Хюэ состоит из двух районов, северного и южного, разделённых Ароматной рекой. Когда мы приблизились к южной части города, бойцы Северо-вьетнамской армии[13] – СВА, – находившиеся в укрытых позициях по обе стороны шоссе, открыли огонь в упор ракетами, миномётами, безоткатными орудиями и тяжёлыми пулемётами. Пехотинцы попадали, как подкошенные. Многие из них так и не поднялись. Но я не был ранен.

Я к тому, что ранены были все. Капитану Брейтвейту, командиру роты «Альфа», пуля из пулемёта 50-го калибра пробила оба бедра как только началась стрельба. Майор Майлз, оперативный офицер, погиб, пытаясь погрузить мёртвых и раненых обратно в грузовики. В тот первый день мы потеряли почти половину нашей боевой силы. Нам потребовалось почти четырнадцать часов, чтобы пробиться через шесть кварталов к северу от окраины города к лагерю КОВПВ, находящемуся кварталом южнее реки, и когда мы добрались туда, то прокляли чёртову Армию с их чёртовым лёгким снайперским огнём.

Вообще-то, мы быстро перебрались через реку, двигаясь по длинному узкому мосту позади наших двух самоходных зенитно-пулемётных установок 50-го калибра. Но они почти сразу были подбиты и нам пришлось отступить на южный берег до захода солнца, пока ещё оставался хоть кто-то живой. И даже тогда – я не был ранен. Ни в тот день, ни в следующий и ни в следующий, и ни в следующий, и ни в следующий. А остальные получили ранения, некоторые по два или три. Один пулемётчик из роты «Альфа» был ранен трижды меньше чем за час.

После первого адреналинового броска через мост, большая часть боёв в последующие две недели проходила к югу от реки, стороне противоположной старому городу, где находилась цитадель древних аннамских[14] императоров. Цитадель, о которой позже подробно рассказывали в шестичасовых новостях, но поначалу мы не могли даже приблизиться к ней. Мы должны были отбить лагерь КОВПВ – пара сотен морских пехотинцев в узком изолированном районе города с двумя тысячами хорошо вооружённых бойцов СВА. Оттуда мы начали медленно расширять наш слабый контроль над городом, по одному зданию за раз.

На третий день разведчикам удалось захватить здание прямо через дорогу от лагеря КОВПВ. Оно было немного потрёпано, но всё равно в приличном состоянии: трёхэтажное бетонно-каменное сооружение с большим двором, окружённым низкой каменной стеной; кровати с балдахинами, винный погреб, картины маслом на стенах, стальные решётки на окнах для защиты от подрывных пакетов. Определённо получше заурядных вьетнамских хибар. Вероятно, резиденция мэра или особняк губернатора провинции, а главное – отличное место для обустройства позиции.

Это стало большой удачей для нас, так как в следующие два дня мы не могли продвинуться и на метр вперёд. Вернее, не могли удержать ничего из того, что захватили. Днём мы перебегали через улицу к следующему кварталу, отбивали здание за зданием: пинком открывали дверь, бросали гранату, стреляли, поднимались на следующий этаж, затем переходили к следующему дому – бойцы СВА медленно и упрямо сдавали позиции, просто дожидаясь наступления ночи. А потом одним мощным рывком, с их подавляющим превосходством в численности, они гнали нас назад через квартал, через улицу, обратно в дом мэра. Выгода: нулевая. Потери: весомые.

Через два дня командир батальона, наконец, решил: «Чушь собачья, просто безумие. Давайте возьмём огнемётные танки и сделаем всё как надо». Ура полковнику! Мы и сами так думали.

Вот почему мне хотелось выпить чашечку кофе. Утром пятого февраля делать было особенно нечего, потому что огнемётные танки стояли у стадиона, оказывая поддержку роте «Альфа», и мы не могли получить их, пока они не поджарят всех бойцов СВА, удерживающих стадион. Поэтому я просто отдыхал. Коротал время. Наслаждался прелестями боя в городских условиях.

Целый год я воевал в глухомани. За немногими исключениями, такими как Хюэ, Дананг и Сайгон, весь Вьетнам представлял собой захолустье. Деревушки с соломенными крышами, разбросанные среди рисовых полей, азиатские буйволы, грязные тропы, песчаные пустыри, бамбуковые джунгли, давно заросшие плантации, мангровые болота – прямо, как на страницах «Нэшнл Джеографик».

И вдруг – настоящий город. Не Нью-Йорк или Филадельфия, но всё же город, с мощёными улицами и бетонными домами, университетом, стадионом, большими храмами, магазинами и лавками, и всеми разнообразными благами, которые доступны в городах. Мы даже нашли винный магазин, который ещё не был разграблен, и тёплое вьетнамское пиво лилось у нас из ушей.

Бои за каждый дом были в новинку, и мы дорого платили за обучение на практике. Но имелись и удобства, которыми я наслаждался в то утро. Особенно крыша над головой и мягкое кресло, в котором я сидел, ожидая, пока закипит вода. Когда я узнал, что какое-то время мы будем сидеть на месте, ничего не делая, я придвинул это большое кресло к окну на втором этаже губернаторского особняка и уселся наблюдать за войной. В последнее время я почти не спал и меня начало клонить в сон. Хорошая чашка кофе – как раз то, что мне было нужно.

Каждый сухпаёк содержит множество различных припасов, включая пакетик кофе, консервный нож, пластиковую ложку, большую банку (например, с крекерами, джемом или какао) и маленькую банку (например, с хлебом или финиковым пудингом). Чтобы заварить кофе, ты опустошаешь большую банку (съедаешь содержимое, если голоден, или засовываешь в карман на потом), выгибаешь крышку в форме ручки, наливаешь воды из фляги. Затем берёшь консервный нож, делаешь несколько отверстий вокруг донышка маленькой банки, также пустой. Слегка сдавливаешь маленькую банку сверху, чтобы большая банка уместилась на ней, и вот – готова плитка. Предполагается, что для приготовления пищи ты будешь использовать сухое горючее, но его обычно нет, поэтому ты берёшь маленький кусочек пластичной взрывчатки С-4 – она не взорвётся, если не применять давление, – кладёшь его в плитку и поджигаешь. Ставишь плитку по ветру, чтобы пары С-4 не убили половину клеток твоего мозга, и когда вода закипит, высыпаешь пакетик кофе и хорошенько перемешиваешь пластиковой ложкой. Я как раз собирался сделать это, когда мир разлетелся на части. Всё было в порядке. А затем всё пошло кувырком. Вот так.

Большинство потерь, которые мы понесли во Вьетнаме, случались либо в первые месяцы, либо в последние. В первые месяцы, потому что парни ещё слишком мало знали, чтобы уберечь себя. А в последние – по дурости, которой не было у новичков.

Потому что они не могли больше подавлять пьянящую иллюзию того, что и правда «выйдут из игры». Потому что не могли перестать думать об этой большой «птице свободы», полной фигуристых стюардесс, которая взмывала в небо со взлётной полосы в Дананге, и чьей следующей остановкой был Мир. О маме и папе, о горячей воде и холодном пиве в таверне, доступных в любое время. О чистых носках и чистых простынях, о том, как ты катаешься на своей машине субботним вечером, и никогда больше не дрочишь, потому что малышка Сьюзи Кримчиз будет сидеть у тебя на лице до второго пришествия, и о многом другом, что хоть как-то может заставить человека, который зашёл так далеко, полностью забыть всё, что он узнал о выживании, плюхнуться в большое мягкое кресло, будто оно стоит на его собственной кухне, пожать плечами и попытаться приготовить себе чашечку кофе.