Вьетнам - Перкази. Воспоминания морского пехотинца

Глава 2

Я вырос в Перкази, штат Пенсильвания, маленьком городке между Филадельфией и Аллентауном. К тому времени, как я окончил школу, Перкази уже начал расползаться вширь, но когда я рос, это был тихий маленький провинциальный городок. Люди не запирали двери по ночам, тёплыми летними вечерами соседи перекликались друг с другом, сидя на больших передних верандах, а зимой дети катались на санках с холма на Третьей Улице. В городе не было светофоров. Всё предместье усеивали маленькие семейные фермы; можно было сесть на велосипед и через десять минут очутиться среди кукурузных полей или спуститься к озеру Ленап, ловить расписных черепах и ужей. В канун Рождества от дома к дому бродили колядующие, а сапожник Джимми знал размеры обуви всех жителей города.

Из-за почти нулевого уровня преступности несколько городских полицейских, работающих на полставки, занимались в основном отловом бездомных собак и служили подросткам мишенями для снежков и воздушных шариков с водой. Квотербек из школьной футбольной команды старшеклассников считался знаменитостью наравне с кинозвёздами и политиками, а тренер Уэйн Хеллман – настоящим народным героем. Психологи-консультанты из нашей школы активно отговаривают учеников от поступления в такие учебные заведения, как УКЛА и Тулейн – искренне не понимая, зачем кому-то хочется учиться так далеко от дома, и считая своим священным долгом направить как можно больше детей в Миллерсвилл, Шиппенсбург, Кутцтаун и Уэст-Честер. Поездка в Нью-Йорк, находящийся в девяносто милях к северо-востоку, представлялась экзотическим и довольно опасным предприятием, которое планировалась месяцами до и обсуждалась годами после. Мало кто действительно решался на эту поездку, а те, кто ездил, считались смельчаками и, возможно, немного эксцентричными. Жители часто ходили в Ротари-клуб[15] и в церковь, где никогда не происходило ничего особенного, за исключением случайных свадеб по залёту, которые спасли многих моих друзей детства от безотцовщины.

Я не помню ничего похожего на настоящую бедность. Большинство жителей добились своего положения честным и упорным трудом и большинство из них чувствовали себя комфортно. Жизнь в Америке была хороша, являясь прямым результатом щедрости и благословения Божьего, мудрости наших отцов-основателей и самопожертвования предыдущих поколений.

В начальной школе я читал книги о Джоне Поле Джонсе и Пекосе Билле,[16] а на Хэллоуин собирал деньги для ЮНИСЕФ,[17] чтобы помочь детям из других стран, которым повезло меньше, чем мне. Если ты оставлял что-то на тарелке после обеда, то получал строгое напоминание о миллионах голодающих в Китае. Президентом был Айк,[18] хороший солдат и отеческий государственный деятель, и каждый день в школе начинался с Молитвы Господней и Клятве Верности [флагу США] – именно в таком порядке. Мы узнавали о крестьянах Боливии, об Уильяме Пенне и вампумах,[19] а иногда отрабатывали действия при ядерной бомбардировке, когда нам приходилось сидеть рядами в коридорах, лицом к стене, зажав голову между коленями и обхватив руками шею. Каждый День поминовения[20] я украшал свой велосипед красной, белой и синей гофрированной бумагой и участвовал в городском параде; и каждый год я едва мог дождаться залпа из двадцати одного орудия, производимого одетыми в форму членами Поста Хартцелла-Крутамеля Американского легиона,[21] завершающегося звуком сигнального горна, от которого у меня по телу пробегали мурашки и все на мгновение замолкали в благоговении, как в конце церковной службы. Я знал наизусть двадцать третий псалом и Геттисбергскую речь,[22] и заработал достаточно денег, продавая газеты, чтобы купить подписку на журнал «Ауэр Нэйви».[23] Элвис Пресли был скандальной и будоражащей сенсацией, и мне снились кошмары о русском спутнике.

Однажды мы с Джеффом Элисом прокрались в спальню его отца и нашли серебряную звезду,[24] завёрнутую в бархат и лежащую в коробочке с позолоченной отделкой. Когда мы, наконец, набрались достаточно смелости и спросили, как он получил её, его скромный туманный ответ разжёг наше десятилетнее воображение; мы принялись выдумывать самые смелые и героические поступки. Играя в «войнушку», мы всегда спорили, кто будет япошками, фрицами или коммуняками, всегда в итоге заставляя наименее популярных игроков быть плохими парнями, а моим любимым рождественским подарком был «настоящий» пулемёт 30-го калибра на треноге, работающий от батареек, со звуковой имитацией выстрелов и мигающим красным стволом. Я выкосил им тысячи «врагов». Все хотели быть на моей стороне, пока я не сломал своё пластиковое чудо, когда слишком реалистично «залёг под огнём». После этого меня долгое время назначали грязным коммунякой. И это было почти невыносимо.

Я учился в десятом классе, когда был убит Джон Кеннеди. Вместе с моим старшим братом и его подругой мы стояли в очереди с десяти вечера до шести утра, чтобы увидеть гроб, стоящий под огромным куполом Капитолия; и когда я увидел его, то заплакал. На обложке моей школьной тетради я написал: «Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя, спроси, что ты можешь сделать для своей страны». Ниже я добавил: «Ich bin ein Berliner».[25] Карибский кризис всё ещё был на слуху, и я отчётливо помню фотографию в журнале «Лайф», на которой вертолёты армии США висят в воздухе над зелёными рисовыми полями в стране под названием Лаос. Вьетнам начал чаще появляться в новостях, и над всем этим маячила зловещая фигура Никиты Хрущёва, стучащего каблуком и кричащего «Мы вас похороним!»[26]

Тем летом я работал спасателем в городском бассейне. Как-то вечером один из старших спасателей достал из багажника своей машины упаковку пива и предложил нам. Мне не понравился вкус, но я всё равно выпил немного – меньше половины банки – и у меня закружилась голова. К концу лета я научился целоваться с открытым ртом и мог выпить почти всю банку до того, как опьянею.

Однажды вечером в ноябре 1964-го я катался на грузовике с платформой, распевая предвыборные песни Барри Голдуотера.[27] Я был сыт по горло Линдоном Джонсоном[28] и его нежеланием противостоять коммунистам во Вьетнаме. В Перкази и его окрестностях Голдуотер опережал Джонсона с большим отрывом. Мне было шестнадцать. В тот год на уроке английского я написал сочинение о подростке за Железным занавесом, который пытается бежать через границу на свободу. Пограничники убивают его как только он подходит к проволоке и сочинение заканчивается фразой: «Он повис и соскользнул на землю, его рот искривился в улыбке».

Той весной я получил университетскую букву[29] по лёгкой атлетике, а также был зачислен в Национальное общество почёта.[30] По окончании учебного года мы с другом махнули в Калифорнию, не предупредив заранее родителей. Это было наше большое приключение – целое лето в «раю», и когда мы вернулись, чтобы начать последний учебный год в школе, наши друзья встретили нас с восхищением и изумлением.

К декабрю 1965 года меня уже готовы были принять четыре разных колледжа; мне оставалось только решить, в какой из них я хочу пойти. Но поскольку в газетах регулярно появлялись заголовки о коммунистических восстаниях во Вьетнаме, я начал подумывать о поступлении на военную службу. Той весной на уроке журналистики я написал следующую передовицу:

«Число жертв войны во Вьетнаме стремительно растёт. В первые четыре месяца американских парней погибло больше, чем за весь 1965 год. За последнюю неделю погибло больше американских солдат, чем южновьетнамцев.

Это просто ошеломляюще. Но ещё больше ошеломляют антиамериканские демонстрации, которые вспыхивают во всех крупных городах Южного Вьетнама. Похоже на то, что нам там не рады. Мы ведём войну за освобождение людей, которые не хотят быть свободными. Американские парни погибают без всякой на то причины.

Но правда ли это? Нам так не кажется. Жители Южного Вьетнама живут в постоянном страхе. Нет, не горожане, которые проводят большинство демонстраций, – они защищены в своих городах. Но люди, которые возделывают тысячи рисовых полей, которые ютятся в рыбацких деревушках, горные обитатели – они-то и живут в настоящем страхе. По стране бродят вьетконговские партизаны, контролируя поля, джунгли, реки, деревни, дороги и всё остальное за исключением нескольких небольших опорных пунктов американских спецвойск и морских пехотинцев. Люди вынуждены прятать ВК[31] от преследователей. Вьетконговские силовики облагают крестьян огромными налогами на продовольствие – продовольствие, которым они снабжают свои партизанские отряды. Вьетконговские «вербовщики» хватают мужчин и мальчиков и насильно отправляют их в повстанческую армию. Всё это делается под угрозой уничтожения посевов и деревень, пыток и смерти – и ВК не раз доказали, что они не блефуют.

В Южном Вьетнаме нет свободы. Свобода означает свободные выборы. Но о каких свободных выборах в Южном Вьетнаме может идти речь при столь жёстком влиянии ВК на подавляющее большинство граждан? А без свободных выборов, какая может быть свобода?

До тех пор, пока существует Вьетконг или любое другое разрушительное влияние, Южный Вьетнам никогда не сможет стать свободной страной. Это и есть причина, по которой так много американцев отдали свои жизни.

Тем из вас, кто считает, что эти парни погибают напрасно, мы скажем так: Разве существует более благородное дело, за которое человек может умереть, чем защита свободы?»

Через несколько дней после написания этой статьи я решил поступить на военную службу – и, разумеется, у меня не было никаких сомнений в выборе рода войск. Морская пехота обладала самой яркой репутацией и традициями. Морские пехотинцы были героями уже потому, что служили в морской пехоте. Каждую весну в старших классах проводилось собрание по случаю Дня вооружённых сил,[32] на котором представители всех четырёх родов войск выступали перед учениками, и морской пехотинец в своей ослепительной синей форме с красными лампасами на брюках и золотым кантом выделялся среди них, как Вифлеемская звезда.[33]

Мои родители, конечно, были не в восторге от моего решения. Поскольку мне исполнилось всего семнадцать, они тоже должны были подписать контракт для поступления на службу – что они делать отказывались. В конце концов, какой родитель захочет, чтобы его сын стал морским пехотинцем вместо того, чтобы пойти в колледж? Но однажды вечером у нас состоялся долгий разговор. И вот я спросил: «Разве вы так меня воспитывали? Чтобы чьи-то чужие дети сражались в американский войнах?» На этом дискуссия закончилась.

И снова, как прошлой осенью, когда я вернулся из Калифорнии, я оказался в центре внимания. Мистер Диль, мой учитель английского, предложил мне сначала поступить в колледж, а затем, если у меня по-прежнему сохранится желание, стать офицером. А миссис Гёсиц, учитель журналистики, посоветовала потратить летние месяцы на обдумывание моего решения. Но остальные учителя останавливали меня в коридоре, чтобы пожать руку, поздравить и пожелать удачи. В местном еженедельнике Перкази «Ньюс-Геральд» появилась фотография, на которой я стоял с моим сержантом-вербовщиком перед фасадом школы; такая же фотография появилась в газете «Фри Пресс» соседнего Квакертауна. Моя школьная подруга Дженни стала носить на блузке значок морской пехоты: орёл, глобус и якорь.

За несколько недель до окончания школы в июне 1966 года ко мне подошла Карен Кинг.

– Ты действительно собираешься в морскую пехоту? – спросила она.

– Да.

– Они пошлют тебя во Вьетнам. Тебя могут убить.

– Я знаю, – ответил я, глядя куда-то в сторону поверх её плеча.

– Ты спятил, – сказала она, – но я по-настоящему восхищаюсь тобой.