Золото Калифорнии

ГЛАВА XVII

Ночь прошла без всяких приключений, а на следующее утро они очень рано были уже за работой.

Старик опустился вместе с Георгом в вырытую яму и показал мальчику, что они уже добрались до пласта той каменной породы, в которую в давнее время было смыто потоком золото. Там, где каменная порода была гладкая и широкая, там они могли быть вполне уверены, что никаких следов золота не найдут, так как оно на гладкой каменной поверхности не могло удержаться. Но там, где были выступы, трещины и выемки, оно повсюду застряло в них, хотя позднее было целиком засыпано вулканическим пеплом и всякими наносами. Притом вид золота был совершенно такого рода, как будто оно попало сюда в расплавленном состоянии. Они здесь находили его в зернах, часто похожих на капли, а иногда в виде маленьких приплюснутых бобов. То здесь, то там золото попадалось в трещинах кварца, точно оно натекло туда и его можно было извлечь оттуда ножом или каким-либо острым инструментом. Но большей частью золото попадалось в отдельных маленьких зернышках, и было ужасно трудно отделить его от породы.

- Я понять не могу, - говорил Георг, - каким образом мы так мало находим здесь золота, а между тем все говорят, что прежде тут добывались многие тысячи унций и вывозились множеством кораблей. Ведь тысяча унций - это уже громадное количество?

- Да ведь какое множество людей этим занимает-ся, - возразил старик. - Погляди, если мы за две недели добыли вдвоем только две унции золота, а это уже весьма недурно, так подумай только, сколько тысяч людей промывают золото в горах, да сколько тысяч вновь прибывают постоянно в эту местность. Удержать у себя золото они не могут, за весьма ничтожным исключением особенно счастливых людей. Им приходится отдавать все золото торговым людям, покупая все необходимое для существования. Таким образом, золото снова возвращается в Сан-Франциско, в руки крупных торговых домов, а оттуда отправляется на кораблях в Америку и Европу. Но если что-либо скапливается в одном пункте, как здесь, в Калифорнии, само собою разумеется, образуется громадное количество золота. Погляди на пчелу, какое ничтожное количество меда приносит каждая в отдельную клеточку соты, а между тем какое громадное количество меда соберет за лето весь пчелиный рой.

Вот то же самое здесь происходит с золотом. Мы постоянно слышим только о суммах, а не думаем, какое громадное количество рук участвовало в их образовании. Мы с тобою, Георг, теперь тоже принадлежим к числу этих пчел, и если мы наш мед не добываем из цветочных чашек, а добываем его из земли, с помощью кирки и лопаты, так все же, не менее пчел должны употребить на то усердия и, быть может, из этого труда извлекаем так же мало личной пользы, как и пчелы.

- Однако на другом месте мы нашли бы больше золота, - сказал Георг.

- Вот так говорят все золотоискатели, - смеясь, возразил старик. - Нам твердо приходится держаться этой надежды и под конец это все-таки нам принесет какую-нибудь пользу. Однако здесь, на этом месте, действительно едва ли что-либо найдется и потому, когда перемоем эту последнюю кучу земли, перейдем на другое место, где-нибудь недалеко отсюда.

Это происходило как раз перед обедом, и они пошли наверх пообедать. Но не успели они подняться наполовину в гору, как уже дошли до того места, откуда видна была их палатка. Едва взглянув в этом направлении, старик вскричал:

- Ах, черт бы его побрал! Уже он там нашкодил!

Георг не догадался сразу, о чем говорит старик, но, присмотревшись к палатке, увидел, что там находится Москито, усердно занятый очень своеобразным делом.

Вчера, несмотря на самые тщательные старания, ослу не удалось добраться до мешка, высоко подвешенного к дереву, но Москито не терял надежды достигнуть цели и постоянно вертелся около дерева. По случайности мешок оказался сегодня подвешенным несколько ниже, а, быть может, опустился вследствие собственной тяжести. Словом, так или иначе, но нашему ослу удалось дотянуться мордой до нижнего края мешка.

Как раз в этот момент подошли охотники. Когда Георг хотел подскочить к ослу и спасти муку, старик, остановив его, сказал с усмешкою мальчику:

- Подожди немного; мне любопытно поглядеть, как Москито выкрутится из затруднительного положения.

- Да он стянет мешок на землю, - сказал Георг.

- Нет, он не сможет это сделать, - возразил старик; - я сам ему крепко стянул ноги. Погляди-ка, что он проделывает.

Москито действительно работал с большим усердием, но совершенно бесполезно, потому что, как только он со всей силы потянет к себе какую-нибудь веточку большой ветви, к которой был привязан мешок, как эластичная ветвь опять поднимается вверх. Таким образом мешок раскачивался, то опускаясь и почти касаясь морды Москито, то снова поднимаясь вверх.

- Ну разве это не забавная комедия? - рассмеявшись, сказал старик. - Как бы ни был ловок и изворотлив этот осел, но никогда не удастся ему добраться до мешка, и он только напрасно себя изнуряет.

В это мгновение, Москито, по-видимому не заметивший приближения хозяев, пришел к такому же заключению, потому что стоял совершенно спокойно, не поднимая вверх морды, и внимательно поглядывал на качающийся мешок, пока тот не остановился.

- Он, вероятно, опять примется за прежнее, - прошептал Георг. - Если бы он был умнее, так догадался бы потянуть веревку вниз, и тогда мешок сам собою упал бы на землю.

- Да, будь он человеком, пожалуй, догадался бы, - отвечал старик. - Однако, погляди, он что-то новое придумал. Смотри, он опять схватился зубами за ветку.

- Он сейчас опять потянет ее вниз, - заметил Георг.

Москито захватил ветку, на которой висел мешок, и держал ее совершенно спокойно в зубах, стараясь, чтобы мешок не раскачивался, и сам стоял на шевелясь. Оба золотоискателя стояли безмолвно в течение десяти минут, следя за тем, что предпримет теперь осел.

- Мне, право, кажется, будто он заснул, - сказал наконец Георг, - ведь он стоит совершенно неподвижно.

- А я тебе скажу, чем он занят! - воскликнул старик. - Он уже прогрыз мешок и устроил так, чтобы мука потихоньку сыпалась ему в пасть из мешка. Ну, тогда же, бестия Москито, я угощу тебя! Эй, Гектор! А ну-ка, взять его!

Гектор не заставил повторить приказание, он уже давно обратил внимание на то, на что так внимательно смотрели оба его хозяина, и, подняв уши, с вытянутым хвостом, не спускал глаз с Москито. Как только он услышал приказание действовать самостоятельно и заметил, что к палатке побежал его хозяин, он стрелою бросился вперед, направляясь к Москито.

Этот последний, понятное дело, не имел ни малейшего намерения поджидать на месте не только своих хозяев, но и собаку, а потому, чуть только заслышал шум, со всех ног бросился бежать, галопом спускаясь с горы, но Гектор не удовлетворился его бегством, а стрелою пустился вдогонку за Москито и тотчас же его догнал. Однако осел, почувствовав близость собаки, немедленно повернулся кругом, откинул уши назад и, протянув морду к собаке, свирепо оскалил зубы. Но, как видно, он тотчас же сообразил, что у него есть более надежное средство защиты, в силу чего быстро повернулся к Гектору задом и так ловко брыкал задними ногами, что собака не решалась подступить к нему близко.

Тем временем Георг убедился, что подозрение старика вполне оправдалось, потому что едва Москито выпустил из зубов мешок, как из него посыпалась на землю мука. Что было духу Георг побежал вверх на гору, чтобы спасти муку. Как только он схватился за ветку, из мешка уже больше ничего не могло высыпаться, и при помощи подоспевшего старика мешок был опущен на землю, дыра перевязана и мука всыпана обратно в мешок.

Впрочем, это было не единственной проделкой Москито. Когда они подошли к палатке, то увидели, что оттуда был вытянут один из мешков, в котором находились сушеные яблоки и крупные луковицы. Лук был нетронут, а сушеные яблоки оказались начисто съеденными.

Георг смеялся, но старик молчал и, очевидно, ожидал новых неприятностей. Он достал в углу палатки свою бутылку с водкой и, подняв ее кверху, присматривался к сделанной им метке на приклеенном к бутылке ярлыке. Взглянув внимательно, старик тотчас воскликнул:

- Ах, черт бы их побрал, этих вороватых негодяев, нас здесь окружающих! Мало того, что Москито, еще и другой ворует!

- Разве в самом деле опять отпита водка? - полюбопытствовал Георг.

- Да вот погляди! - сказал старик, показывая отметку. - Вот где я отметил, а вот до сих пор не хватает! Отпито почти на вершок, словом, такой глоток, который в силах проглотить сразу самый здоровенный человек.

- Удивительное дело! - заметил мальчик.

- Да, но не в том дело; мне, конечно, не жаль немного водки; тому, кто так до нее жаден, я бы и так не отказался её дать. Но важно то, что этот негодяй позволяет себе забираться в палатку. Вот что меня бесит и вот что не должно остаться безнаказанным.

- Да, все это прекрасно, - засмеялся Георг, - но дело в том, что невозможно узнать, кто здесь побывал. Спросите кого хотите по всему лагерю и всякий ответит, что ровно ничего об этом не знает.

- Да и я в этом нисколько не сомневаюсь, - пробурчал старик, - и, конечно, не стану тратить время на расспросы. Но я придумаю что-нибудь другое; два раза вдень таинственный незнакомец, конечно, не позволит себе посещать нашу палатку: это было бы уже слишком нагло. Но, так или иначе, милости просим, пусть-ка еще раз сюда пожалует.

Вслед за этим старик отлил себе из бутылки в стакан немного водки, которую тотчас же и выпил, а потом разыскал среди вещей палатки небольшой жестяной ящик, в котором он хранил нитки, иголки, пуговицы и между прочим - кое-какие лекарства. Среди них он выбрал узенькую склянку, содержавшую в себе какой-то белый порошок и, осмотревшись предварительно вокруг, не проходит ли мимо кто-нибудь из соседей, хотел было всыпать в бутылку с водкой порошок из склянки, но в эту минуту его схватил за руку Георг:

- Бога ради! Что вы хотите делать? Неужели вы хотите отравить этого бедного негодяя? Неужели он заслуживает смерти только за то, что украл стакан водки?

- Вздор! - проворчал старик, отстранив Георга в сторону. - Будь осторожнее; ты чуть не рассыпал весь мой порошок. Не мешай мне.

- Но если он это выпьет?..

- Ну что же? Затошнит его ужасным образом, вот и все! А он вполне, и по закону, и по совести, это заслужил, - смеясь, сказал старик. - В самом худшем случае его вырвет разок или другой, вот и все! Ведь это рвотный порошок, и ничто другое.

- Ну так это ничего! Это ему не повредит, - засмеялся Георг, совершенно успокоившись. - Но ведь он тотчас почувствует, чуть прикоснется к бутылке губами?

- Никоим образом! Боже упасти! - возразил старик. - Порошок отлично растворяется в водке, и если даже он почувствует, что во вкусе водки есть что-то постороннее, то будет уже поздно. По запаху он никогда ничего не распознает. Но этот подлый Москито! Счастье наше, что мы подоспели вовремя, потому что он, нажравшись, отошел бы прочь, а из мешка все высыпалось бы до последней порошинки.

- Но ведь, пожалуй, увидели бы соседи, подоспели сюда и отогнали бы его?

- Подоспели? - покачивая головой, повторил старик. - Едва ли они затруднили бы себя этим. В этом отношении большинство людей отличается тем, что даже радуются и довольны, когда с соседом приключится какое-либо несчастье. Это их потешает. Ты со временем убедишься в справедливости этого замечания. В этом отношении и мы оба недалеко ушли от других. Разве тебе не случалось смеяться, видя, как кто-то смешно упал или споткнулся? Бывал ли ты свидетелем того, как кто-либо в сильный ветер догоняет сорванную шапку или картуз? Неужели ты мог бы без смеха смотреть на эти дикие прыжки? Наверно, нет. Смешное до такой степени сильно действует на нас, что мы скорее забудем что-либо дурное или злое, сделанное человеком, чем какую-либо забавную сцену или смешную роль, которую ему пришлось играть. Если нам приходится видеть что-либо очень смешное, но приносящее вред или боль нашему соседу или ближнему, мы с большим трудом и только в исключительных случаях умеем сдержать себя и подавить в себе смех. Если тебе самому из жизни не вспомнилось множество подобных случаев, так я тебе расскажу один пример.

Жил я тогда в Сан-Луи, или лучше сказать, приехал туда на короткое время с целью посетить знакомых. Про-тив нас жил башмачник-немец, усердный, добродушный парень, над которым мы все охотно потешались; он сохранил в себе много старых немецких привычек. Так, например, он спал на громадной перине, а сверху, вместо одеяла, покрывался такой же громадной периной. При этом он курил из трубки с длиннейшим чубуком, носил деревянные башмаки, громаднейшие очки и вообще был чрезвычайно смешной и замечательный чудак.

Женат он не был и жил совершенно одиноким в маленьком домике, переполненном собаками, кошками, маленькими птичками в клетках и всякого рода другими животными и, наконец, он приобрел на одном нью-орлеанском пароходе обезьяну, с которой проделывал удивительнейшие штуки. Обезьяне дозволялось проделывать почти все, что ей вздумается, но запрещалось ложиться на перину, так как перинами башмачник ужасно дорожил. Но обезьяне тепленькая постель тоже пришлась по сердцу, и она вначале постоянно забиралась туда, но за это получала такие основательные побои, что вскоре отказалась от этих поползновений.

Однажды башмачник сидел внизу своего дома в мастерской и усердно работал над парой длиннейших сапог, заказанных каким-то деревенским жителем. Мы сидели напротив у окна без всякого дела и покуривали. Вдруг мы увидели обезьяну в открытом окне спальни, находившейся в верхнем этаже. Она прыгала вокруг кровати и выказывала весьма заметное желание понежиться в перинах. Но часто получаемые побои так врезались в ее память, что она на это не решалась и, оставив свой замысел, вскочила на подоконник и грелась на солнце. Но там лежать на твердом было очень неудобно и, внезапно спрыгнув, она тотчас притащила туго набитую подушку, которую положила под себя, и растянулась на ней с явным наслаждением. Пока все дело обходилось благополучно - да видел ли ты когда-либо обезьян?

- Да, - ответил Георг, смеясь, - как-то в Литл-Рок привозили шесть или семь штук. Они очень забавные!

- Ну хорошо, значит, ты имеешь понятие, что это за смешные бестии. Обезьяна не удовольствовалась тем, что грелась на солнце на мягкой и теплой подушке; ей захотелось чем-нибудь развлечься. Она принялась вертеть подушку, и нашла дырочку, а может, сама прорвала ее в наволочке, но между ее лапами очутились перышки, которые она с видимым удовольствием пускала по ветру. Ветер подхватывал перья, вертел и крутил их в воздухе, а обезьяна с наслаждением следила за ними взором, пока не теряла их из виду. Дело это, конечно, нравилось ей все больше и больше, а в особенности когда она умудрялась при помощи пальцев выдувать перья собственным ртом. Дырка становилась все больше и больше, перья хватала она целыми пригоршнями и с пресерьезнейшим лицом усердно выдувала их за окно, пуская по ветру. Мы следили за ней, изнемогая от хохота.

Все отлично знали, что у бедного башмачника, так усердно работавшего в мастерской, испорчена вся постель. Но вот именно то, что там, внизу, башмачник спокойно сидел и ему в голову не приходило, что у него делается наверху, а обезьяна так щедро пускала своими худенькими ручонками и с серьезным лицом целые пригоршни перьев, делало положение в высшей степени комичным, и мы хохотали до слез, до упаду. Обратить внимание бедняка на ту беду, которую натворила ему обезьяна, и предотвратить принесенный ему убыток никому из нас и в голову не приходило.

Башмачник видел и слышал, что мы хохочем и должен был бы обратить внимание, что мы частенько на него поглядывали. Но это, по-видимому, не особенно его удивляло, да и притом он весь углубился в шитье длинных сапог, но наконец ветер оказался сострадательнее нас, его соседей, и, подхватив целую пригоршню перьев, принес ему как раз в открытую дверь, у которой он помещался. Увидев перья, он тотчас вскочил и бросился моментально наверх. Секунды через две он уже набросился на обезьяну. Но она маху не дала; сообразив, что ей здорово достанется, она, как молния, соскочив с подоконника, бросилась на крышу дома, и, когда башмачник, высунувшись в окно, смотрел на нее, опасаясь за ней туда последовать, обезьяна с очень довольным видом прыгала и танцевала на крыше, скаля зубы и поглядывая в его сторону.

Пока Георг посмеивался по поводу только что рассказанной истории, старик живо развел огонь и, после наскоро съеденного обеда, они снова отправились на работу, но перед тем позаботились подвесить мешок настолько высоко, чтобы отбить у Москито даже охоту попытаться достать его.

Когда они снова работали в долине киркой и лопатой, а затем просеивали и промывали грунт, сверху из маленькой колонии золотоискателей потянулось несколько групп с навьюченными мулами. Некоторые из них останавливались около них на несколько минут и расспрашивали, много ли они зарабатывают и оправдывает ли себя вообще эта работа.

- Дело идет так себе, недурно, - заметил старик. - А вам, как видно, не везет?

- Гм… - отвечал один из них, - нельзя сказать, чтобы было так уж плохо, но все же мы хотим попытать счастья в другом месте.

- А куда вы теперь направляетесь? - спросил Георг.

- Туда, вниз, на юг, - послышался короткий, какой-то нерешительный ответ, и путники потянулись дальше.

- Надо тебя раз и навсегда предостеречь, Георг, - сказал, усмехаясь, старик. - Никогда не спрашивай золотоискателей, куда она направляются. Во-первых, большей частью эти люди сами, наверное, не знают, куда направляются, а чаще всего просто хотят сменить прежнее место на другое, показавшееся им подходящим; словом, делают то же самое, что и мы с тобой теперь. Если же они в самом деле намерены отправиться в какое-либо определенное, заранее намеченное ими место, так, поверь, они никогда тебе в этом не сознаются. Здесь, на золотых приисках, точно так же, как и в Штатах, постоянно распространяются слухи о вновь открытых, необычайно богатых местах. И каждый старается первым захватить это новое место. Всякий, кто им встречается, кажется им соперником, и, понятно, они ему тайны своей не выдадут. Если бы они действительно определенно указали тебе место, куда направляются, то можешь быть вполне уверенным, что они лгут.

- Да ведь не все же люди лгуны, - возразил Георг.

- Мой милый, это еще большое счастье, что ты не потерял веру в людей, - ответил старик. - Но когда ты сделаешься постарше, ты, пожалуй, придешь к другим убеждениям. Золото в особенности ослепляет людей, даже до того честных и трудолюбивых, притом настолько, что они делают и вещи похуже, чем говорить неправду. Себялюбие, корысть всюду царят в мире, и вместо того, чтобы сделать ближнему хоть сколько-нибудь добра, к сожалению, все постоянно только о себе думают и только о себе хлопочут.

Конечно, не следует слишком строго осуждать своекорыстие и себялюбие, потому что они слишком тесно связаны с чувством самосохранения, вложенным Богом в сердца наши. Не будь чувства самосохранения, никто не захотел бы пошевельнуться и даже на себя самого работать. А потому небольшая доля своекорыстия - дело хорошее, полезное и похвальное; мы должны сами о себе позаботиться, так как если мы этого не сделаем, не имеем права требовать, чтобы кто-либо относился к нам с уважением. Но, конечно, своекорыстие не должно быть чрезмерно, так как это самый отвратительный порок человечества и ведет к еще худшим порокам, как, например, скряжничество, жадность, жестокость и много других. Но… однако, что там случилось? Чего это все люди повскакивали и бегут вниз?

- Да, там что-то произошло! - сказал Георг, бросив лопату и хватаясь за куртку.

- Нет, милый, не спеши, останься лучше здесь, - сказал старик, - вероятно, там произошла драка между пьяными, и чем дальше мы будем оттуда, тем лучше.

- Быть может, опять какой-либо медведь-гризли попал в яму? - смеясь, сказал Георг.

- Ну, нет! - покачивая головой, возразил старик. - Такое дело не скоро повторится. Однако мне послышался крик о помощи.

- И мне тоже так послышалось, - ответил мальчик. - Очевидно, случилось какое-то несчастье. Да разве мы не пойдем туда? По крайней мере, послушаем, в чем там дело, и узнаем, нужны ли мы там. Если нет ничего особенного, мы можем тотчас же возвратиться обратно. Не побежать ли мне за винтовкой? - быстро спросил Георг.

- Винтовку? - засмеялся старик. - Для чего она? Ты, как видно, серьезно полагаешь, что опять попался какой-нибудь медведь. Нет, не хлопочи о своем оружии и беги лучше вперед, а я тем временем припрячу в надежное место наше золото. Как бы мало его у нас ни было, а все же не для других людей мы трудились, промывая его.

Георг быстро побежал вниз по долине.

- Что там такое? Что случилось? - спрашивал он на бегу людей, тоже спешивших в том же направлении.

- Не знаем! Все бегут туда. Должно быть, обвал и кого-то засыпало.

- Засыпало! - повторил Георг, не вполне понимая, что это значит.

Но место, куда все спешили, было уже недалеко; на краю глубокой ямы стояло много людей. У ближайших из них Георг спросил, в чем дело.

- Земля обвалилась и засыпала двух человек, - послышался страшный ответ:

- Боже мой! Да неужели же нельзя спасти?

- Вот стараются. Постой, не лезь дальше; больше там места нет. Они там изо всех сил работают лопатами.

Георг протиснулся вперед к яме, в которой человек шесть так отчаянно работали лопатами, как будто дело шло о сохранении их собственной жизни. Между стоявшими наверху, над ямой, находился один, работавший ранее вместе с засыпанными. Это был американец, и пот лил с него градом, потому что только несколько минут назад другой сменил его, копая теперь вместо него.

- Я сегодня утром несколько раз предостерегал Джона, - говорил он, - но он не обращал на мои слова никакого внимания и все глубже и глубже врывался в отвесную стену. Там виднелось золото, и он хотел избавить нас от продолжительной работы, если бы пришлось снимать верхний слой земли. А теперь оба бедняги лежат там засыпанные, своими же руками выкопав себе могилу.

Люди, копавшие внизу, в яме, работали горячо и усердно. Когда кто-либо из них утомлялся, его тотчас заменял другой. Вдруг кто-то из копавших наткнулся лопатой на что-то мягкое; оказалось, что это была нога одного из засыпанных. С быстротою молнии, откинув еще с десяток лопат земли, вытащили несчастного из ямы, подняли наверх и всеми силами старались привести в чувство. Еще усерднее принялись за работу, откапывая другого.

Наконец добрались и до него.

В это время сверху послышались крики радости, так как в первом пострадавшем появились признаки жизни, и все эти, обыкновенно суровые и неприветливые золотоискатели один перед другим наперебой старались возвратить к жизни несчастного.

Откопать другого оказалось делом более трудным, так как он перед обвалом нагнулся в яме, и на него навалилось много земли. Все усилия возвратить его к жизни были совершенно тщетны. Над ним слишком долго тяготела громадная масса земли, и он уже был, несомненно, мертвый, когда его откопали. Тем не менее люди до последнего боролись за его жизнь, но, разумеется, все это ни к чему не привело.

Старый друг Георга, как только узнал о происшедшем несчастье, тотчас побежал обратно в свою палатку и из запаса своих лекарств вынув немного английской соли, поспешил к лежавшему без сознания. Под руководством старика начали оттирать первого откопанного и по прошествии часа, к общему удовольствию, несчастный был окончательно возвращен к жизни. Что касается другого несчастного, он был отнесен в принадлежащую ему палатку и на другой день погребен.

Однако этот несчастный случай так неприятно подействовал на всех рудокопов, что никому не хотелось приниматься за работу, и все они, разбиваясь на маленькие и большие группы, собирались в тех палатках, в которых продавались напитки, и толковали о несчастном случае и о своих делах. Так обыкновенно бывает среди людей. Если кто-либо сломает руку или ногу, или же вообще случится какое-либо несчастье, тотчас все другие начинают вспоминать и подробно рассказывать о всяких несчастных случаях, произошедших с ними или с их близкими, и обыкновенно рассказывают такие ужасы, что вконец отравляют существование тех несчастных, с которыми приключилось что-либо печальное.

Так было и теперь. Вместо того, чтобы утешать и успокаивать только что возвращенного к жизни человека, его мучили и терзали всякими повествованиями о несчастных случаях. Старик несколько раз останавливал словоохотливых болтунов и советовал им говорить о чем-либо другом, но, видя, что все его увещевания совершенно бесплодны, оставил приведенного в чувство благодаря его усилиям, но еще очень слабого человека на попечение окружающих и вместе с Георгом поспешил уйти в свою палатку.