Золото Калифорнии

ГЛАВА XVIII

По широкой прозрачной реке, осененной густыми деревьями, плыл небольшой челнок. Все было тихо, лишь олень, пришедший к воде напиться, испугавшись человека, бросился обратно в чащу, ломая на пути засохшие ветви.

На носу легкого челнока лежал связанный бесчувственный Роусон.

Вскоре лодка повернулась, пересекла реку поперек и врезалась носом в песок небольшой, усеянной камнями отмели. Методист очнулся и пришел в ужас, увидев место, где он совершил убийство, а перед собой - грозное лицо мужа убитой им жертвы. Он понял теперь, что его ожидает ужасная казнь и спасения больше нет.

Ассовум выпрыгнул на берег и привязал челнок к дереву. Притянув лодку к самому берегу, он осторожно вынул оттуда связанного пленника.

- Что вы хотите со мной сделать? - прохрипел трепещущий Роусон.

Краснокожий не удостоил его даже ответом.

- Да говорите же, что вы намерены делать? - с отчаянием стал настаивать методист.

Ассовум, все так же молча, направился со своей живой ношей в хижину. И без того измученный страхом разбойник не мог без содрогания взглянуть на место своего преступления. Наконец индеец дотащил его до середины хижины и положил на землю. Он все еще не произносил ни слова, а мрачная, зловещая тишина нарушалась лишь прерывистым дыханием методиста.

Роусон, желая скорее убедиться, какая участь ждет его, приподнялся на локтях и окинул хижину взором.

Около него на корточках сидел Ассовум, внимательно следивший за пленником, но, по-видимому, погруженный в глубокое раздумье. В глазах его теперь светилось чувство полной удовлетворенности и даже торжества. Он, точно тигр, сторожил свою добычу.

Наконец он встал, отвязал от пояса ремень и привязал им методиста к стволу орешника. Напрасно Роусон стал сулить ему золотые горы, напрасно обещал открыть какие-то сказочные сокровища и поделиться ужасными тайнами, Ассовум оставался неумолим, не соглашаясь за это даже прекратить его мучения ударом томагавка.

Кончив привязывать, индеец на минуту удалился. Вскоре он вернулся с большой охапкой сухих ветвей, листьев и хвороста.

Теперь Роусон, знакомый с обычаем индейцев Дальнего Запада, понял, какую казнь готовит ему краснокожий. Судорожно забился он, стараясь освободиться от своих оков. Бессильная злоба и ужас вырывали у него из уст страшные крики.

Стоны пленника звучали в ушах Ассовума как самая приятная музыка. Теперь только он наслаждался вполне своим мщением и с каким-то дьявольским наслаждением упивался стонами жертвы.

Затем краснокожий зажег огонь, и через несколько минут яркое пламя большими языками стало лизать стены хижины, окружив ее грозным сверкающим кругом. Вопли ужаса Роусона раздавались все сильнее и сильнее среди лесной чащи, но Ассовум относился к ним по-прежнему и только старательно поддерживал огонь, вскоре окончательно охвативший всю хижину и находившегося в ней Роусона.

Когда жар стал уже нестерпимым, индеец вышел из хижины и, размахивая томагавком, начал петь победную торжествующую песнь, все время держась около входа. Отчаянные вопли Роусона, доносившиеся из хижины, сливались с треском пылавшего строения и песнью дикаря в какой-то ужасный, душу раздирающий концерт.

Густыми клубами поднимался дым среди весело зеленевших ветвей деревьев, но, теряясь в них и не находя выхода вверх, медленно расплывался по лесу.

Крики Роусона стали еще пронзительнее, но победная песнь краснокожего заглушала их и звучала все громче и громче. Обезьяна, притаившаяся в ветвях, почувствовала жар и ужас и стала искать себе более спокойного пристанища.

Наконец страшный треск сокрушил легкую кровлю; искры взлетели снопом, облако дыма закружилось над пламенеющим костром; раздался еще один отчаянный крик и замер в воздухе…

Мщение свершилось.

Солнце исчезло за горизонтом, окрашивая кровавым отблеском отдаленные вершины гор. День сменился ночью, но Ассовум все еще бродил вокруг догоравших остатков хижины. Размахивая своим томагавком, он повторял дикий и однообразный напев, выражавший душевную радость, испытываемую краснокожим при сознании о достойном возмездии за смерть его возлюбленной Алапаги.