День поэзии. Ленинград. 1967

Зима нашла меня в вагоне,

настигла в поезде, в пути —

на предпоследнем перегоне,

у Малой Вишеры почти.

Вдруг побелели будки, елки,

платформы, мостики, дома.

И обитатель нижней полки

вздохнул раздумчиво: «Зима».

Зима, зима! В снегу порожки;

в платке девчонка-егоза;

мальчишка, запертый в сторожке,

глядит в окно во все глаза.

Глядит, и все ему в новинку,

ему бы за дверь убежать,

поймать пушистую снежинку

и на ладони подержать.

И мне бы кинуться вприпрыжку

за быстроногим детством вслед!

Да не догнать того мальчишку,

не воротить ушедших лет.

Зима опять своим приходом

мне больно сердце бередит:

все безнадежней с каждым годом

влезаю в долг, беру в кредит...

Стою, смотрю с улыбкой строгой

на побелевшие холмы.

С особой грустью и тревогой

встречаю я приход зимы.

А жизнь идет, и нету средства

затормозить ее разбег;

и вечно, будет чье-то детство

глядеть в окно на первый снег.

Я сохранился, говоришь ты?

Меня хранили — не солгу:

весной подсаливали трижды,

зимой держали на снегу.

В жару спешили — ворошили,

в дождь выносили за порог,

в печи на противне сушили,

замариновывали впрок.

Меня вытряхивали, били,

ладонью терли о ладонь,

коптили, вялили, дубили,

кидали в воду и в огонь.

Меня хранили в тихом доме

на чисто вымытом полу,

на свежесрезанной соломе,

охапкой брошенной в углу.

Хранили так — бывало лишку,

с таким стараньем берегли,

как будто завтра на сберкнижку

класть сбереженные рубли.

И я, как видишь, сохранился, —

все очень просто, без чудес.

Не зажирел, не обленился

и не вознесся до небес.

Всё так же мускулы упруги,

душа полна по берега...

Но в этом нет моей заслуги —

меня эпоха берегла.

Живу, хотя и в скромном чине,

живу — и черт меня не сгреб,

живу — врачи не залечили,

друзья не уложили в гроб!