День поэзии. Ленинград. 1967

Он ее вдохновенно выдумывал.

Всю медовую ворожил.

Подарил он ей очи лунные,

Землю под ноги положил.

И картина любила художника,

Для него была — не для всех.

Подходил он к ней настороженно,

Все не веря еще в успех.

Их глаза иногда встречались,

Он подмигивал ей слегка.

И на лбу у нее качались

Два сиреневых завитка.

Но однажды все было кончено.

И последний мазок, как пощечина,

Как последний разрубленный трос.

И художник ушел, как матрос.

Чуть раскачиваясь, ушел.

Одному был он верен свято —

Так работать, как будто шторм,

И нельзя ничего на завтра.

А она кочевала по выставкам,

Вся медовая, как вначале.

Лишь глаза погрустнели и выцвели,

И все ждали кого-то, ждали...

Я совсем, совсем невесома.

Я ведь чайка, во мне лишь ветер.

Ни любви,

ни обид,

ни дома

Нету в этом плывущем свете.

Волны льются, и небо льется,

Уплывает земля куда-то.

Я пою, потому что поется,

Я лечу, потому что крылата.

В талант не превратится склонность,

Ты с похвалами не спеши.

Я чувствую незавершенность

Всех линий тела и души.

Изгибом каждым жду и маюсь,

И надрываюсь, и тянусь.

Как будто долго просыпаюсь

И чувствую, что не проснусь,

Не прояснюсь, а чьи-то лица

Плывут, качаясь и браня.

И только грустно шевелится

Во мне

предчувствие

меня.

И снова знакомая сила

Меня подняла над землей.

А все, что обещано было,

Обещано было не мной —

Другою, ручной и домашней...

А нынче я снова поэт.

Я снова не ваша, не ваша,

Не ваша на тысячу лет!

Не ваша по силе смятенья,

По яркости снов наяву.

Я снова в других измереньях,

В других озареньях живу.