День поэзии. Ленинград. 1967

Я ведь был уже, а вы меня не знали,

Было мне и двадцать, и семнадцать.

Вот стою я, как в огромном зале,

На пустынной площади Сенатской.

Той Сенатской, не смиренной сквером,

Где во мглу за уходящим годом

Скачет Петр — всегда и вечно первый,

Почерневший в битвах и заботах.

И в глазах тяжелых, воспаленных

Та же гордость — сына и тирана.

И не снег за ним, а батальоны

Седоусых нарвских ветеранов.

Я слежу за тем, как зарудеет

Кромка неба и объявит утро.

В декабре вставать еще труднее,

Чем в октябрьский предрассветный сумрак.

Я смотрю, как маленькая пристань

Колкой хвоей холода искрится...

Я — потомок русских декабристов.

Я ведь с ними тоже шел на приступ.

Помнишь, всадник, о рядах московцев?

Помнишь, как валились гренадеры?

Как седое медленное солнце

От картечи вовсе оробело?

Как бежали по реке матросы,

Как тонули в прорубях солдаты?

Помнишь ли рябое, как от оспы,

Смятое свинцом лицо Сената?..

В памяти проклятой, не сгорая,

Сумерки, пропитанные кровью...

Помнишь — на Дворцовой Николая?

Зло бывает молодым и стройным,

Зло бывает белокурым, бравым,

Отдает приказы крепким басом,

Скачет Зло к Сенатской по бульвару,

Выше перьев и крылатых касок.

Он всю жизнь проскачет без шинели,

А умрет он под шинелью, скромно,

На спартанской узенькой постели, —

Доведя Россию до разгрома...

Что ж ты не стреляешь, Якубович,

В рыжеватость будущих залысин?!

Капля стоит моря теплой крови!

Пусть услышат самый добрый выстрел!

Что ты медлишь? Поздно будет! Горько!

Целься! Целься ниже эполета.

Он еще «высочество» — и только.

Он еще не царь — и знает это.

Вот барьер. Тебе ли зазеваться?

Так не медли — медлить преступленье!

Он еще боится на Сенатской.

На Сенной он крикнет: «На колени!»

Пуще ига, злей ордынской лавы

Порожденье собственных опричнин:

Наша слава — царь-то православный,

Наш позор, что кнут его привычен.

Император, ты возьмешь нас порознь,

В торжестве твоем не будет праздных,

Потому что ты научишь ползать,

Потому что ты отнимешь разум!..

Льется сердце. Льется талым снегом.

Задыхаюсь ветром, старым ветром!

— Почему ты, Родина, от века

Мачехой бывала самым верным?

От Конногвардейского манежа,

От Дворцовой — пики, шашки, каски...

Неужели, Родина, как прежде,

Ты допустишь утро нашей казни?

Якубович! Пляшут барабаны.

Наших братьев к исповеди будят!

Так убей! — от этой черной раны

Ни черта России не убудет...

Были бы железные дороги,

Корпус инженеров, лучших в мире, —

Только б никого не запороли,

Только бы никто не сгнил в Сибири.

Были бы уральские заводы —

Только бы до них не на телеге,

Только бы отеческой заботой

Не извел нас грамотный фельдъегерь.

Были бы... — да разве станут прахом

Выставки и свет портов дырявых!

Только бы поэты к свежим плахам

Не несли голов своих кудрявых,

Душ своих при жизни не сжигали,

На часах под ранцем не мертвели,

В камне, за бессонными штыками,

Не седели

И не каменели...

Так ссади его на волчьей рыси,

Так срази его меж глаз несытых!

Так сними его, чтоб он не вызрел!

Раздавите гадину, копыта!

Ждут солдаты-смертники, ждут жадно

Зипуны и чуйки у поленниц,

Я, почти ослепнувший! от жажды

Этой капли, этого паденья!