День поэзии. Ленинград. 1967

Пока еще не дома,

пока еще не гость.

Пока еще комнаты

прохожу насквозь.

Шагаю через стены,

гляжу сквозь потолок.

Вскипают рыжей пеной

стружки у ног.

Безрамное и голое

владенье сквозняков.

Балконы кружат головы,

как вышки для прыжков,

как вышки для ныряния —

и станет вдруг свежей!..

Я измеряю кранами

глубины этажей.

Дружок, разлуки скорой не таи!

Недаром сердце рушится и тонет.

Ты уезжаешь... Поезда твои

сама спускаю медленно с ладони.

И остаюсь... Пустею и сутулюсь,

сливаюсь тенью с тенью фонаря...

Сто окон поджигаю, сотню улиц

тебе вдогонку разряжаю я.

Мои пустые площади летят

и возвращаются, сшибаясь лбами.

Изгиб канала, как изгиб локтя...

Еще вернешься, припадешь губами!

Живую воду из морщинок пьешь,

ведь мне Нева — бессмертная аорта!

Мне дали сердце, оказалось — остров,

и ты на этом острове живешь.

Мне дали имя, оказалось — слог!

Тверди невнятный слог от имени

большого...

А кроме этой родины, дружок,

что ты еще имеешь за душою?

До первого дождя земля легка, как пух,

и слышен гул оставленного мира.

Шумит ночами вяз — бессуетный пастух

тех облаков, что мимо.

Звенит за кладбищем шальной трамвай,

сбегая к площади покатой.

Над головой твоей не выросла трава,

и не осмыслена утрата.

И я проеду тоже всю Москву,

войду через кирпичные ворота.

И ветка кинется бесшумная к виску,

и время остановит кто-то.

По улочкам твоим пойду бродить,

по тропочкам... Найду тебя не сразу...

И можно так: не плакать, не будить,

а просто прислониться к вязу.

Смотреть, как не спеша вокруг тебя

слепая осень холодит и сушит.

И оголяет ветки, теребя,

и, словно лес, прореживает душу.