В чаще лесов

110

Ноябрь 1951 г.

Первобытный человек подвергался испытанию в таких вот необжитых местах, когда вся земля была покрыта лесами и жизнь его всецело зависела от умения трудиться. Лишь позднее жизнь человека стала определяться личными качествами и взаимоотношениями с другими людьми. Но для нас вся история рода человеческого как бы перестала существовать. Мы оказались отброшенными к началу всех начал, к борьбе за существование первобытного человека, окруженного дикой природой.

Как первобытные люди, роем мы себе убежище на берегу разлившейся реки. Сушим сырые дрова у огромного костра. Из еды осталась только жидкая кашица «люгоу».

Теперь у нас есть время потолковать друг с другом. В походе невозможно говорить, а в сумерки, изможденные, мы едва обменивались несколькими словами. В теплом, покрытом «пончо» убежище мы вновь оживаем.

Лежим, закутавшись в одеяла, и болтаем весь день, до глубокой, ветреной ночи, глядя на тлеющие, вспыхивающие и гаснущие от сырости красные угольки костра. Однажды мы проговорили весь день о разных языках и диалектах. Среди нас есть уроженцы Манилы, провинций Нуэва Эсиха, Пампанга, Батаан, Лагуна и северной части штата Нью-Йорк, и у каждого свой диалект, интонация и даже значение многих слов. Взять, например, слово «любовь»: на тагалогском и пампанганском языках есть десятки слов для обозначения этого чувства. Сколь беден английский язык для влюбленных!

— Когда ухаживаешь, хорошо быть филиппинцем, — уверяют они меня дружно.

— Да ну, — отвечаю я. — вам нужны все эти слова, потому что пара ваших слов звучит недостаточно убедительно.

— Да кому нужны вообще все эти слова? — говорит Лавин.

Проходит двое суток. Обсуждаем наше положение, посылаем друг к другу представителей, — они с трудом пробираются по воде. Некоторые предлагают идти дальше и пробираться через горы, другие — пока оставаться, чтобы восстановить силы. Но как можно восстанавливать силы, когда почти нечего есть? Утром третьего дня из одного убежища в другое пробирается связная, почти плывя в высокой воде, и передает приказ — собираться в дорогу.

Преследуемые ветром, дождем и рекой, с трудом прокладываем себе путь вдоль берега, держась за высокий камыш, который колет пальцы. Это мучительный путь черепашьим шагом. Мы все еще видим сквозь пелену дождя покинутое нами место. Доходим до поворота. Вода здесь очень глубока, а берег высок. Чтобы найти опорный пункт на противоположной стороне, нам предстоит переправиться через реку. Переправа кажется почти невозможной. Дует сильный ветер, течение столь стремительно, что почти все время с полудня до вечера уходит на то, чтобы образовать живую цепь из наиболее крепких мужчин, которым поручается переправить всех остальных на другой берег. Когда подымаешь ногу, то кажется, что ее притягивает какая-то невообразимая сила, чувствуешь, будто на тебя наваливается исполинский груз. Ветер визжит как безумный, пытаясь стряхнуть нас прямо в реку. За весь день мы проходим не больше полутораста ярдов.

На гот берег нам так и не удалось переправиться. Мы добрались до маленького островка. Река разделилась здесь, не затопив возвышенный участок суши, окруженный кольцом деревьев, неистово раскачивающихся на ураганном ветру. Посередине островка есть открытый участок, заросший высокой травой и расчищенный в свое время думагатами. Обессиленные, устанавливаем навесы, благодаря в душе пышную траву за глубокую и мягкую подстилку, на которую мы валимся в изнеможении.

В траву вплелись одичавшие заросли «камоте». Они лишены клубней, но их плотные желтоватые листья съедобны. Сказывается голод. Невзирая на дождь, толпимся вес на этой поляне, молчаливо и сосредоточенно срывая листья и поглядывая украдкой, сколько удалось собрать другим хозяйствам. Затем варим их в горшке, сберегая скудный запас риса, и сосредоточенно жуем плотные, волокнистые стебли.

Наутро ветер стихает, но, как это всегда бывает во время урагана, за ним следует проливной дождь, обрушивающийся на землю сплошным потоком. Мы не в состоянии покинуть наш островок. Лежим под «пончо», в запавших глазах голод, усталость, сомнения.

Кто-то вспоминает, что сегодня седьмое ноября, годовщина Русской революции. Воспоминание об этом дне взбадривает нас — революционеров. Оно напоминает нам, почему мы находимся здесь. Покрытые мокрыми лохмотьями, мы не забываем о нашей заветной мечте.

Выходим под дождем из наших убежищ и проводим на поляне летучее собрание, отмечая этот день.

На поваленное бревно взбираются ораторы — Аламбре и Луис. Им приходится кричать, чтобы заглушить вой разбушевавшейся стихии.

Мы отмечаем этот день, отдавая должное его значению для освободительной борьбы колониальных народов. Он напоминает нам, что не мы одни терпим лишения и испытываем трудности в борьбе за свободу. Русскому народу приходилось голодать и приносить жертвы, бороться с нашествием всех империалистических держав. Двадцать два года потребовалось национально-освободительному движению в Китае, чтобы добиться победы. Вспомним Великий поход китайской Красной армии[68]. А мы сейчас совершаем наш великий поход. Это испытание. Но это только временный, преходящий этап. Что значат эти несколько недель лишений по сравнению со страданиями, которые нашему народу приходилось испытывать столетиями? Так докажем же миру, что у филиппинцев достаточно мужества и решимости, силы и выносливости, чтобы справиться с выпавшими на их долю испытаниями, выстоять и победить.

Мы обнажаем головы, чтобы минутой молчания почтить память всех, кто погиб в длительной борьбе за освобождение Филиппин.

Наутро наши товарищи срубают крупное дерево и валят его поперек реки. Мы переходим по нему над бушующими водами, взбираемся на возвышенность, спускаемся в долину и продолжаем наш поход.

Жизнь испытывает человека.