В чаще лесов

112

Голод!

Где-то на этом берегу Умирайи, по которому мы бредем в поисках пути на запад, наши запасы еды кончаются. В сумерки у подернутой туманом реки, чернеющей под нависшими деревьями и зловеще несущейся невесть куда в чащу лесов, мы едим последнюю горстку риса.

Мы полагаем, что, добравшись до Умирайи, почти завершим наш поход, но теперь видим, что это лишь еще одна река в необъятной, изрезанной реками глуши. Где-то на западе находится провинция Булакан, но никто не знает, где именно и сколько времени туда добираться. Глядим друг на друга и пытаемся думать о разных мелочах — как сложить «пончо» наутро или как выглядит спина товарища, идущего спереди в колонне.

Однажды утром, близ реки, неожиданно натыкаемся на расчищенный думагатами участок. Красуются во всей своей роскоши толстенные стебли «камоте», обвешанные плодами дынные деревья, широколистые «габи»[69] огромные гроздья бананов. Пища! Но сами думагаты сбежали. Мы видим их хижины на краю поляны, тонкие струйки дыма от очагов, но нигде ни души. Они прячутся в лесу, наблюдая за нами из-за листьев. Зовем их, никто не выходит. Оставаясь в строю, глядим на все эти яства. Мы могли бы взять все это и оставить деньги взамен. Но на что думагатам деньги? Это пледы выращенного ими урожая. Они питаются ими в тяжелые месяцы, и деньгами тут не возместить. Мы могли бы просто забрать все, пользуясь правом сильного, гак как мы вооружены, но этим самым нажили бы себе врагов в чаще лесов. Товарищи, которые явились бы сюда впоследствии, могли подвергнуться нападению из засады или доносу врагу. Поэтому мы не берем ничего, ни одного листочка. Несмотря на мучительный голод, уходим из этого места ни к чему не притронувшись.

Дисциплина!

Дни проходят как в тумане. Ежедневно встаем на рассвете, чувствуя себя несколько слабее, чем накануне, и идем до сумерек, бредя по бесконечным ложбинам. Дождь идет не переставая. Мы забыли уже, что такое сухая одежда. Не помним также, как давно находимся в походе и какое сегодня число.

Наши помыслы устремлены к дымке, спустившейся над склоном. Подсознательно чувствуем, что там должна быть пища. Порой на нашем пути попадается «убод». Тропы устланы сваленными в беспорядке деревьями с искромсанной сердцевиной. Наша колонна начинает понемногу распадаться. Многие уходят собирать «ауай» и «алимуран», на которых гроздьями, вроде винограда, растут плоды с мягкой кожицей. Эти плоды несъедобны. Они очень кислые, от них вяжет рот и появляются судороги в желудке.

Это ужасно — сознавать, что где-то в лесу есть пища, но для нас опа недосягаема. Чтобы добыть кабана или какого-нибудь мелкого зверя, нужно охотиться день или два, а в сильный дождь это очень трудно. Да и то одного кабана хватило бы лишь на то, чтобы дать каждому по маленькому кусочку мяса, потеряв при этом драгоценное время в походе. Мы пытаемся также рыбачить в взбаламученных реках. Это совсем нелегко, к тому же горстки с трудом пойманных рыб было бы до смешного мало.

В поклаже нашего хозяйства осталась одна-единственная банка «Хемо». Непостижимо, как она могла сохраниться так долго. Во время полуденного отдыха мы усаживаемся, все девятеро, в глубокой, устланной сланцами ложбине, и Селия передает всем по очереди банку. По одной ложке без верха — словно она кормит маленьких детей; все следят за ртом, поглощающим содержимое ложки, — за ртом Гинто, ртом Леоноры, ртом Санди, за тонкой полоской губ на наших исхудалых лицах.

После этого у нас не остается уже ничего. В сумерки останавливаемся в каком-то месте, где кругом капает вода, сбрасываем поклажу, с трудом натягиваем «пончо». Валимся на землю, словно опавшие ветки, и, голодные, засыпаем.