Июнь 1950 г.
Я пенял, что, являясь единственным американцем среди филиппинцев, должен быть очень осмотрителен в своих высказываниях и поступках. Нужно всегда помнить, что по моим словам и делам будут судить о всех американцах. Обязавшись участвовать в борьбе, которую ведут филиппинцы, я должен идти до конца, иначе чувство братства, о котором я говорю, будет сочтено неискренним, а единство наших народов — пустым звуком.
Я обязан делить с этими людьми все их невзгоды, есть с ними из одного котла, носить такую же одежду и не жаловаться на какие-либо трудности.
Я всегда чувствую, что они не спускают с меня глаз, но не потому, что за мной следят, а потому, что я у них на виду. Если я буду вести себя так, как ведут себя они, то меня не будут замечать. Но если я буду вести себя плохо, то меня вполне могут заподозрить в «империалистических настроениях» или в том, что я проявляю комплекс превосходства, присущий белому человеку.
Кое-кто в лагере не относится ко мне благосклонно, питая подозрения ко всем американцам и просто поневоле мирясь с моим присутствием. Один из бойцов лагеря так ненавидит американцев, что при виде меня хватается за пистолет; его сестра входила в состав 77-й роты «Хукбалахап», бойцы которой были в 1945 году зверски убиты в Булакане помещичьими наемниками, связанными с американской армией. Я не обижаюсь, потому что вполне понимаю его.
Но есть и противоположная крайность: это люди, мышление которых все еще находится под сильным влиянием колониализма, так что даже здесь они отдают особую дань американцу. Обращаясь ко мне, они не называют меня просто «товарищ», а величают «сэр». Я улучил время, чтобы поговорить с ними наедине:
— Почему вы говорите мне «сэр»? Вы знаете, как меня зовут, знаете, что я ваш товарищ. Я такой же, как и все остальные в этом лагере, и все мы должны обращаться одинаково друг к другу. Итак, не говорите мне больше «сэр». Идет?
— Да, товарищ, — говорят они.
Но когда я снова встречаюсь с ними, то замечаю, что их языки заплетаются на этом слове и у них вновь получается: «сэр».