руку главы семейства. Он ощутил что-то похожее на ощущение В детстве, когда он, маленький мальчик, касался отцовской мозолистой, огрубелой от работы ладони. Чего только ни делали эти руки — начиная от сбора хлопка и обмолачивания зерна и заканчивая подковкой лошадей и обдиранием полов. Рука была той же, но не такой сильной, как раньше, а очень слабой.
— Человек не должен видеть смерть своих детей, — прошептал Обадиа. ,
— Я знаю, папа, знаю.
— Всемогущий Господь, — Обадиа продолжал шептать, — Он тоже пережил боль из-за смерти ребенка. У Него была причина для смерти Иисуса. Огромнейшая причина. И для этой смерти у Него есть основание. Я знаю, что есть.
Папа по-прежнему искал лучшее в плохом, но найти это было невозможно.
Кларенс вспомнил, как они сидели в беседке, в Пукетте, Миссисипи, себя, восьмилетнего, и отца, глядящего в небо и говорящего опять и опять о человеке на луне. «Привет, я вижу, что ты сегодня опять улыбаешься, старик. Ты зачем закатал рукава? Что такое ты знаешь, чего мы не знаем? Ты, кажется, опять готов разразиться гневом?» — и он весело хохотал.
Маленький Кларенс просил отца показать, где на лице луны он все это видит. Но, несмотря на все старания отца, Кларенс видел лишь скалистую безжизненную пустыню, пугающую изрытую поверхность и скучное однообразное движение по небу. Его тогда немного беспокоило, что он не мог видеть того, что и его отец. Как и тогда сейчас его беспокоило, что у него с отцом такое несхожее видение.
— Я буду скучать по ней, сынок. Буду ужасно скучать. Я уже скучаю. Уже.
Все вместе спели две песни о переходе через Иордан. Затем «Измени закон», «Драгоценная колесница», «Приди и забери меня к Себе». В этих песнях печаль странно перемешивалась с радостью, как будто они были написаны людьми, которые пережили все это и надеялись, что чем лучше они смогут выразить смысл пережитого, тем меньше им придется страдать в будущем.
Кларенс губами повторял слова песни, скорее по привычке, чем по убеждению. Губы двигались беззвучно не потому, что он ни во что не верил, а потому что то, во что он верил, вызывало у него негодование.
«Я устал от несправедливости. Я устал от того, что зло побеждает. Если Ты — Бог, почему бы тебе просто не прекратить это?»
Группа прославления вышла вперед и стала петь песню, которую он никогда прежде не слышал: «Знание Тебя, Иисус, знание Тебя! Нет ничего более великолепного, чем знать Тебя. Ты — мой мир, Ты — лучше всего, Ты — радость моей жизни, моя праведность. И я люблю Тебя, Господь!»
Пастор Кайро Клэнси вышел вперед. Наступила тишина. Дэни горячо восторгалась пастором на протяжении многих лет, но Кларенс слышал его только однажды, и это не очень его коснулось. Он хорошо знал, что служители, как и политики, не всегда соответствуют своему имиджу.
— Добро пожаловать в «Авен-Езер», родственники и друзья сестры Дэни Роулс.
Сцен а была изогнута в форме корабля, а Кайро Клэнси был его капитаном. Он пристально разглядывал аудиторию. Кларенс не использовал никаких заметок, кроме большой черной Библии.
— Иногда я отпеваю людей, которых совершенно не знаю. Несколько раз я хоронил людей, которых я желал бы не знать.
По залу пронеслись сдерживаемые смешки и утвердительные покачивания головой.
— Но сейчас мы хороним сестру, которую знал, и я горд тем, что знал ее, — его голос дрогнул на слове «горд».
«Аминь», и «Иисус», и «Аллилуйя» — пронеслось волной по залу.
Кларенс собрал себя в кулак. На самом деле он гордился Дэни, но сопротивлялся тому эмоциональному давлению, которое использовали в таких церквях. Ему это не нравилось и казалось чем-то постыдным, чем пользуются для манипулирования аудиторией.
«Я никому не позволю собой манипулировать».
А пастор продолжал:
— Несмотря на то, что все мы сейчас собрались здесь, наши сердца и мысли далеко отсюда, с маленькой Фелицией в госпитале. Давайте помолимся о ней прямо сейчас, — он обратился к Богу так, как будто Тот присутствовал здесь, — о, Господи, мы любим эту маленькую девочку и молимся о ее исцелении. Верни нам ее, Господи, она еще совсем маленькая, — его голос дрогнул. — Но если у Тебя есть причина, по которой Ты хотел