Владычество 1

97

ло бандитским притоном и местом торговли наркотиками.

На стене разбитого аптечного киоска еще сохранилась вывеска пятидесятых годов, которая качалась на ветру, угрожая вот-вот сорваться и упасть на голову кому-то из прохожих. Похоже, здесь процветали только маленькие, обклеенные рекламой лотерей магазины, принадлежащие иностранным владельцам. Кларенс наблюдал, как туда входили люди с глазами, полными надежды на то, что им удастся сорвать джек-пот и избавиться от жизненных тягот. Позже эти же люди будут испытывать страх, угрызения совести и стыд из-за того, что впустую потратили деньги, на которые можно было бы купить школьную форму для их детей.

— Не выношу эти вонючие лотереи, — сказал Кларенс, — государство финансирует искушение для бедных. Они заставляют людей думать, что те могут процветать без тяжелого труда и дисциплины, — он резко затормозил возле яркой красной вывески «Бакалея Кима» — одного из дюжины корейских магазинов в северном Портленде, — как насчет содовой?

Кларенс вместе с Джейком зашел в магазин и заметил кореянку, которая сразу же шмыгнула в заднюю комнату. Он почувствовал на себе подозрительный взгляд другой женщины, которая стояла за прилавком и краем глаза наблюдала за ним. На мгновение Кларенс испытал до боли знакомое напряжение, как будто все ожидали, что он вот-вот вытащит пистолет или схватит что-нибудь с полки и убежит.

— Хороший денек, не правда ли? — спросил он, протягивая продавщице два доллара за две бутылки с шипучкой. Она, опустив глаза, тихо ответила «да» и положила сдачу не в его руку, а на прилавок.

Выходя на улицу, Кларенс кипел внутри.

— Боялась испачкать свою руку, прикоснувшись к черному.

— Что? — изумленно спросил Джейк.

— Все владельцы этих азиатских магазинов одинаковые. Корейцы, японцы, камбоджийцы. Они пришли в среду черных, чтобы нажиться на них, и при этом считают себя выше своих покупателей.

— Но... она выглядела очень любезной. Тихой, но любезной, — сказал Джейк.

— Ты заметил, что она положила сдачу на прилавок? Она не захотела прикасаться к моей черной руке, как будто я прокаженный. Они все так себя ведут.

98

Джейк сморщил лоб, но ничего не ответил.

Улицы были пепельно-серого цвета с редкими вкраплениями черного и белого. Политики, подобные члену совета Норко-сту, рассылали по городу фоторепортеров и составляли планы восстановления, украшения и реставрации, чтобы доказать, что Портленд — город, где заботятся обо всех его жителях. Но, как обычно бывает с налогами, они всегда расходятся по частям на накладные затраты, зарплаты, планы и совещания, и никогда не используются на что-то действительно важное. Политики возмущали Кларенса, но он также порицал и людей, похожих на его сестру, которые возлагали слишком большие надежды на правительство, ожидая, что оно будет опекать их, вершить правосудие и заботиться об их проблемах.

— Решение проблем — в упорном труде и личной инициативе, Джейк, — сказал Кларенс. — Чем быстрее чернокожие американцы поймут, что правительство только финансирует и усугубляет их бедность, тем быстрее они станут состоятельными. Правительство — это не решение, а большая часть проблемы.

— Но иногда оно все-таки помогает, ведь так?

— Сорок акров земли и мул, — пробормотал Кларенс.

— Что?

— Это то, что правительство обещало дать всем освобожденным рабам после гражданской войны, чтобы помочь им с чего-то начать.

— Я об этом забыл.

— Не расстраивайся. Правительство тоже об этом забыло. Ни земли, ни мулов. И что изменилось с тех пор? Линдон Джонсон сделал многое относительно гражданских прав, но потом он пообещал, что программы по повышению благосостояния общества за десять лет устранят бедность черных. Догадываешься, что произошло? Черные стали беднее, чем до реализации этих программ.

Кларенс ушел в себя. Джейку хотелось знать, что происходит в разуме его друга, но Кларенс не собирался раскрывать своих мыслей, будто боялся раскрыть свои карты.

Эти два человека были во многом схожи: оба тщательно следили за своей одеждой, обоими владела мания чистоты, и они носили самые модные костюмы, часто смотрелись в зеркало. Тем не менее, между ними были два драматических отличия:

99

телосложение и цвет кожи. Первый был плотным и черным, второй — худым и белым. Первого звали Кларенс Абернати, а второго — Регги Норкост. Сегодня они должны были сидеть рядом на специально возведенной для митинга платформе в Вудлон-парке, отделенные друг от друга только преподобным Кайро Клэнси.

Кларенс хотел избежать этого появления на публике, но Женива уговорила его принять участие в митинге. Она сказала, что Дэни наверняка хотела бы этого. Это был удар ниже пояса.

Когда собралась толпа, Кларенс сел на предназначенное для него место и стал наблюдать за передвижениями Норкоста по платформе. Он наблюдал так внимательно, как будто это были маневры шахматиста или теннисиста, которые могут выявить сильные и слабые стороны соперника.

Для Норкоста митингом, работающим на его политический имидж, был любой контакт с людьми независимо от цели. Митинг начинался в тот момент, когда он входил, повестка зависела от того, к чему он стремился, а результат был таким, какой был нужен ему.

Кларенс догадывался, что за уверенным поведением Норкоста скрывается нервное напряжение и неуверенность. Член совета напоминал пса, постоянно обнюхивающего землю и пытающегося напасть на след других собак, чтобы познакомиться с какой-нибудь новой гончей и стать ее другом.

Рукопожатие в исполнении Норкоста было настоящим спектаклем. Обычное приветствие он превратил в искусство. Все начиналось с пожатия правой рукой, после которого левая рука пускалась на поиски правильного положения. Она могла оказаться на предплечье, локте или плече приветствуемого, а иногда могла даже по-отечески обнимать. Время от времени левая рука Норкоста ложилась сверху на правую руку оппонента, создавая двойное рукопожатие, говорящее о двойной искренности. Определенно, член совета имел большой опыт работы своими руками.

То, что не могли сделать его руки, довершали его уши. Кларенс почти видел, как они вытягиваются, когда Норкост наклоняется к каждому, к кому подходит. Эти уши были настоящими пылесосами, всасывающими каждое слово, что давало избирателю уверенность, что Норкост услышал его, прочувствовал его боль и понял все нюансы его тридцатисекундного излияния сердца. У человека появлялась твердая надежда на то, что по-