Мастер путей. #1

Глава 3. Гой еси, добрый молодец!

Я никогда не знал, каково подрываться на мине или ловить на себя прилёт. Самый близкий пережитый мною разрыв, после чего и начались беды с башкой – это сработавший буквально в нескольких десятках метров от меня гаубичный снаряд. Находился в тот момент в руинах многоэтажки, а бахнуло на улице. Вспышка, конечно, видна была, но не настолько мощная, как сейчас. Но в этот миг мне подумалось, будто последние мгновения жизни и вижу. Очень скоро начало проходить понимание, что я немного ошибся.

Засветка перед глазами ушла также быстро, как и появилась. Буквально без каких бы то ни было признаков грядущего ахтунга нормальная обстановка перед глазами сменилась абсолютно ровным белым ослепляющим туманом, который тут же, буквально через секунду, рассеялся. Вот только наблюдаемая мной картина поменялась в одночасье.

Моя квартира – состоящая из выкупленных четырёх, расположенных на одном этаже, волею своего единоличного владельца путём перепланировки объединённых в одну – представляла собой простейшее жилище, лишённое излишеств. Во всех помещениях из предметов интерьера только плотные портьеры, выполняющие роль светомаскировки. Можете называть меня поехавшим сколько угодно, но привычка – вторая натура. Однажды вбив себе за правило не светить в окна, как маяк, ничем, даже зажигалкой (особенно на десятом этаже), всю оставшуюся жизнь будешь придерживаться этой догмы. В квартире натуральный склад: буквально. Из удобств – диван, холодильник, стиральная машинка, компьютер. Всё остальное – полки, стеллажи, ящики и сейфы, где хранились боеприпасы, инструменты, снаряжение, оружие и прочий шмурдяк. Даже ковра на полу не было, чтобы, случись чего, проще было искать выпавшие пружинки и мелкие оружейные запчасти. Этакая каптёрка и комната хранения оружия в одном флаконе и домашнем розливе.

И вот этого всего мгновенно не стало. Просто раз – и всё. Как будто и не было никогда. Первая мысль после ослепившей меня вспышки – что-то рвануло. Да настолько мощно и резко, что свет – последнее и единственное, увиденное мной. Даже звука взрыва не слышал. А раз бахнуло так, что ослепило, значит, квартиру разнесло на атомы. Может, даже не одну.

Но секунду спустя обнаруживаю себя опять зрячим, стоящим в той же позе, в которой меня застало… нечто. А квартира… сказать, что она «преобразилась» – означает не сказать ничего. Её просто не стало.

Вместо неё обнаружил себя стоящим посреди огромного объёмного зала, буквально срисованного с влажной мечты какого-то архитектора-максималиста. Поначалу даже показалось, что отсутствовал потолок: виной тому высота сводов под десять метров.

Но созерцание красот окружающего меня интерьера пришлось прервать: передо мной стояли (и, очевидно, меня ждали) два персонажа, внезапное наличие которых в непосредственной близости от меня заставило подобраться. Пять метров – слишком коротко для меня. Особенно, когда персонажи незнакомые, а из оружия – только нож разведчика в кармане на правом бедре брюк и кружка кофе в руке.

Первым бросился в глаза знатного роста, чуть выше меня, насквозь седовласый и явно очень немолодой дедушка, численность приставок «пра» которого доходила, как минимум, до десятого колена. Взгляд зацепился за аккуратные, бережно расчёсанные и ровно уложенные волосы, не стриженные лет дцать, кипенно белую бороду, приглаженную волосок к волоску, и иссушенную старческую кожу, покрытую глубочайшими бороздами морщин. Однако это не мешало глубоко посаженным глазам старца смотреть на меня смертельно уставшим, но ещё цепким взглядом.

То ли дед пытался косплеить Белого Гандальва, то ли выцвел под белым солнцем пустыни, но одеяние его представляло собой длинную, в пол, белую рясу, подпоясанную тонким аккуратным ремнём. С плеч старика спадала того же цвета накидка, что выглядело минималистично, но чрезвычайно практично.

И если на последние штрихи в виде ладно скроенных ботинок я почти не обратил внимания, то старый, видавший виды посох в руках деда это самое внимание привлёк. Не берусь судить о весе, не зная плотности материала, но на вид – деревянный. Нижний подток посоха был закрыт резиновым набалдашником, а венчало его навершие в виде многолучевой объёмной звезды, ощетинившейся во все стороны десятисантиметровыми острыми лучами-иглами. Только слепой подумает, что это дорожная палка. В руках у старика самый натуральный боевой посох.

Сопровождала старца стоявшая позади него и чуть сбоку молодая девчушка, едва перевалившая за полтора метра. Про таких говорят «полторашка» и буквально носят на руках всю жизнь. По весу мало чем отличается от собачки. Относительно короткие тёмные волосы до плеч, узкий овал личика, тонкая ниточка губ… а глазки-то интересные. Правый – зелёный, левый – коричневый. Гетерохромия, значит, стало быть. Буквально пару раз в жизни такое видел, и лишь один – в живую.

Одета в чёрный лёгкий тканый однобортный китель с пустыми погонами и эполетами. Тонко слаженные бёдра покрывала короткая, в рамках разумного, иссиня-чёрная юбка в складку до середины бедра. Аккуратный на поясе ремень, столь же аккуратные туфельки довершали картину вишенкой на тортике.

– Гой еси, добрый молодец! – тихим, уставшим, но ещё крепким голосом проронил старец. – По очам твоим зрю, наших кровей. Да токмо разумеешь ли ты меня, али иного ты говору-наречия?

Так. Уже хорошо. Убивать, по крайней мере, сразу, меня не стали. И то хлеб. Да ещё и поприветствовали походя. Только, я не понял, это меня так накрыло после переутомления, и я лежу сейчас в квартире без сознания? Хотя, запахи чую неродные: в доме так не пахнет.

Составлявшая компанию деду молодая девушка прикрыла глазки ручкой и вздохнула.

– Берислав Всеволодович, дедушка, сколько раз говорила? Ну, не понимает сейчас никто этого! Мы его сейчас с панталыка собьём, будь он хоть трижды наших!

Великолепно. Старорусская речь вперемешку с более или менее привычной мне. Однако. Знатный приход меня, видимо, накрыл…

– И тебе не хворать, старче, – отозвался я. – И тебе, красавица, тоже наше «здрасьте». У меня с наречиями всё добре. Могу хоть стихиры воспевать, хоть на ридной мове размовлять. Токмо, ежели глагол твой, старче, зело ветхий, могу и не понять. А так, вроде бы, понятливый дюже. Не дурак.

И пригубил кофе с кружки.

Что в такой ситуации положено делать? Безудержно удивляться матом, как малое дитя, изумляться непонятному и пребывать в перманентном поражении неописуемым смятением, пытаясь разобраться в происходящем. По крайней мере, так нас учит пытающаяся казаться наукой психология, гласящая, что растерянность – одна из форм реакций на непонятное, незнакомое, неизвестное. А толку-то?

Ну, хорошо. Начну я сейчас этим самым матом удивляться. Ну, начну бегать кругами, махая руками с вопросом «Какого хера?!». А делу это поможет? Тем паче, что шибко бегать и не желательно. Вон, у деда натуральный боевой посох в руках. Как огреет по маковке – и поминай, как звали. Таким и завалить недолго.

Да и удивляться, если честно, я уже разучился. Столько тысяч пятьсот миллионов раз случалось со мной всякое невозможное, невероятное и непостижимое, что чувство, кажется, если не атрофировалось, то, как минимум, ушло в глубокую спячку. Я не привык тратить на него силы и время. Это непродуктивно. Если что-то непонятно – с этим надо разобраться. Если не получается – поручить тому, кто сможет. А играть из себя слушательницу Института благородных девиц и по всякому незначительному поводу падать без чувств от изумления… ну, такое себе, если честно.

Потому в конкретной данной ситуации мне показалось наиболее правильным решением допить кофе и посмотреть в вытаращенные на меня от удивления разноцветные глазки молодой спутницы старца. Тот-то, по ходу, уже в силу возраста перестал удивляться, а вот молоденькая буквально застыла в позе жены Лота. Разве что, в антипод ей, челюсть уронила. Видимо, чтоб авторских прав не нарушать.

Несколько секунд тишины таким образом у нас образовалось. И это окно я использовал для рекогносцировки, пытаясь понять, что и почему изменилось. Кофе действовать ещё не начал, потому мой мозг всячески троил, тупил и находил объяснения происходящему через пень-колоду.

Во взгляде старца промелькнуло что-то, очень отдалённо похожее на одобрение. Что конкретно он одобрял и насколько – выясним чуть позже. Пока что, прихлебнув напитка с кружки, я символически поднял её повыше, как бы провозглашая тост.

– Во здравие твое, старче, – нарочито на старорусский манер, без «ё», произнёс, глядя старику в глаза. – И долгое тебе лето.

– Аминь, – коротко и ёмко согласился тот.

Напиток напитком, но, что-то мне подсказывает, что не просто так, ой, не просто так тут завертелась карусель. И эта самая карусель стремительно набирает угловую скорость вращения, опасно близкую к значениям, на которых возникают критические перегрузки.

Старик чуть повернулся в сторону и с видимым усилием простёр руку в направлении, где обнаружился не много и не мало, а натуральный стол, символически накрытый без чёткого указания количества персон.

– Отпотчуешься ли с нами, добрый молодец? Преломишь ли хлебы, да чарку пригубишь? Нынче Бог послал.

Так-то, чарка у меня своя. Правда, уже на половину пустая. А вот стол – это в тему! В дороге-то я перекусил тем, что готовки не требовало. А вот нормально до этого ел только вчера утром.

– Ну, – пожал плечами. – В таком разе – хлеб да соль хозяевам, чай да сахар. Ежели краюшку хлеба подадите – так благое дело сделаете. Голодного накормите.

– Блаженны алчущие и жаждущие, – наставительно рёк старец. – Ибо они насытятся.

«Забыл добавить одну вещь», – подумалось мне. – «В оригинале было «блаженны алчущие и жаждущие правды».

На слабоумного или человека с деменцией дед не похож. Забыть довольно стойкое изречение, корнями проистекающее из заповедей блаженства, мог едва ли. Но с этим мы разберёмся позже.

К столу были поданы три стула с мягкой обивкой. Не совсем то, на что я рассчитывал после утомительной поездки длинной пару тысяч километров, но и то хлеб. Хоть, не на ногах стоять.

По одну сторону стола разместился дед. Как я понимаю по манере его поведения, он тут главный. Со званием и занимаемой должностью разберёмся походя, но девчонка у него явно как помощница. Она не заняла своего места до тех пор, покуда не расселись мы со стариком. Только, когда перед нами образовалось по чашке с налитым прямо из стоявшего на столе самовара чаем, девушка приземлилась с нами за компанию.

Кстати, интересный момент. Самовар здоровый, литров на пять. Высокий такой, статный, с литым основанием. Вот только чистейший, как наполированная пряжка ремня у солдата-срочника. Да ещё и без копоти, к тому же. Между прочим, даже запаха от горящей древесины нет, а чай обжигающе горяч. Электричеством тут и не пахнет. Как же самовар, прошу прощения за каламбур, сам варит? Не на святом же духе, право слово?

– Дозволь же имя твое разузнать, добрый молодец, – произнёс старец. – На одном наречии, чай, глаголем, да за одним столом хлеб едим. Не сыроядец ты, вестимо. Так как же родителями наречён?

М-да. Щекотливая ситуация. Так-то, по сути своей, дед истину глаголет. В дёсны не лобзаемся, но за одним столом сидим. Правила приличия настоятельно рекомендуют хоть представиться, что ли. Головной убор свой снял: брезентовая панама лежит на коленях. Хоть так продемонстрировал свою осведомлённость о правилах хорошего тона. Номинальную, правда, стоит сказать. Но вбитый калёным железом параграф, в простонародье прозванный «Ихтамнет», гласит, что свою гражданскую информацию ты не должен разглашать никому, никогда и ни при каких условиях. Только оперативный позывной, и то – не всякому. При попадании в плен даже этого не допускалось сообщать. В армии – да, дело другое. Фамилия, звание, номер войсковой части – это всё, что военнопленный может сообщить. На основании этого, как правило, формируют обменный фонд между воюющими сторонами. Но мы – дело другое. Потому привычка, помноженная на паранойю, ещё нескоро позволит мне представляться настоящим именем в среде незнакомцев.

– «Мастер» я, отец, – скрепя сердце, отозвался в ответ. – На него откликаюсь… и вы зовите, если что.

Старец нахмурился. Не требовалось быть бакалавром по психологии и мимике, чтоб понять: ему решительно не понравился мой отказ называться. Вот прям решительно и категорически.

Извини, добрый человек. Таковы обстоятельства.

– Мастер, значит, – неодобрительно повторил он. – На имя не похоже. Стало быть, личину свою ты от люда человеческого скрываешь. Не басурманин ли ты, часом?

– Ага, два раза, – буркнул я. – Окаянный. Извини, отец. Но есть ряд сведений, которые первому встречному не разглашают. Я же не прошу вас свои имена назвать.

– А ты попроси, – совсем слегка, едва уловимо, но повысил голос собеседник, будто с вызовом. – Мы – Бериславские. Древнейший на Руси род, чьи колена тянутся из веков задолго до Рождества Христова. Я же – Берислав, при рождении наречённый. Сия же дева – Алина Бериславская.

– А я «Мастер», – повторил я. – Род, может, и не самый древний, но и мы не лаптем щи хлебаем.

– Всё язвишь, пострел, – помрачнел дед. – Бог тебе судья, сообедец. Мы не выпытывать тебя позвали.

О-па! Зацепочка!

«Мы не выпытывать тебя позвали». Так это что получается? Я их стараниями тут оказался? То есть, я не лежу дома, вырубившийся от усталости и не смотрю сон? Я не разнесён на атомы взрывом фугаса у себя в квартире, из-за чего десятиэтажный дом сложился, как карточный домик? Это они меня, что ли, «позвали»? Та-ак…! Это надо разобраться!

Я поднял взгляд на Берислава.

– «Позвали», говоришь? – переспросил, залпом допив кофе и откинулся на спинку кресла. – Стало быть, зачем-то нужен буду. Просто так не зовут. И как, прошу прощения, «позвали»? Никаких «зовов» не слышал.

Старец сделал указание жестом своей помощнице. Видимо, предстоящий разговор затянется, что вымотает и без того явно уставшего деда.

Алина, пытаясь прятать удивление за робкой улыбкой, посмотрела на меня.

– Даже не знаю, как это тебе сказать…, – как-то слегка растерянно проронила она. – Нам… нужна твоя помощь.

«Я, блин, что, вам «муж на час»?!», – подумалось мне.

– Берислав Всеволодович, мой дедушка, – продолжила девушка. – Он Мастер Путей. Исследовал и изучал знания о давно утерянной магии Пути. Кажется, что ему удалось перевернуть каждый камень в стране и прочитать все книги. На сегодняшний день он знает о Путях всё, что только можно было запомнить. Но… он умирает.

Я скосился на старика. Вот умирающим он выглядит в самую последнюю очередь. Про таких говорят: «На нём пахать можно». Умирающий дед не будет таскать с собой боевой посох. Причём, видно, что таскает он его не для бутафории. Даже перемещается с ним, как с продолжением своего опорного-двигательного аппарата. Максимум, что можно с ним сделать, это дать ему аскорбинку. Две половинки.

«Одна от головы, другая от живота. Смотри, не перепутай», – подумал я.

– Над нами нависла угроза, – вздохнула Алина. – Скоро наступает срок исполнения древнего пророчества, и почти все предвестники уже сбылись. Нам очень срочно нужен тот, кто поможет его исполнить. На кону… всё.

На этом моменте я был вынужден поднять ладонь.

– Так, красавица. Тухтаптур. Осади коней. Ещё раз. Вот этот досточтимый убелённый сединой старец умирает? Да ты посмотри на него! Он своей палкой-дубалкой сейчас любого пророка нагнёт и на эту самую палку насадит! Да я отсюда вижу, что он живее всех живых! И потом. Про магию потом разберёмся. Давно для решения подобных задач выбирают случайных людей? Или вам моё начальство копию личного дела передало втихаря? Ежели так, то так и скажите. Своим мы завсегда подсобим.

Взгляд старца потяжелел. Вместе с ним слегка поникла и Алина.