Мастер путей. #1

Глава 44. Мы за ценой не постоим.

Московская губерния

Имение Бериславских

Худощавую комплекцию Златы ещё можно было списать на конституцию.

Алина в своей естественной красе без одежды тоже не блещет стратегическим запасом мяса: чай, не склад Росрезерва.

Но, хотя бы, Бериславская-старшая не суповой набор.

Тут же... до узницы концентрационного лагеря ещё есть запас, но он пугающе ничтожен: Злата недоедает ощутимо, и при том давно.

Отсутствие какого бы то ни было развития молочных желёз, выражавшееся в полном отсутствии груди как таковой, также объяснимо истощением, тянущимся с раннего возраста, или нарушением в развитии, затронувшим пубертатный период.

Наслоение сильного истощения, проступающих из-под кожи рёбер и тазобедренных костей, что могло уже свидетельствовать о ранних признаках анорексии – это ещё терпимо.

А вот что впалый живот Златы был обмотан неумело наложенной повязкой с застарелым кроваво-бурым пятном, грязно-кирпичный цвет которого стал переходить в пугающую черноту...

В районе сердца у меня похолодело.

– Это что такое, вас спрашиваю? – переспросил я, указывая на повязку.

Одна из служанок понуро повернулась ко мне.

– Юная госпожа поранилась... У неё случаются приступы... Начинает всё рушить... Ей упавший сервант... Ободрал...

– Я не спрашиваю, как появилась рана. Почему ею никто не занимается?

Служанки обречённо переглянулись между собой.

– Это невозможно, молодой господин, – выдохнула одна. – Юная госпожа никак не даётся перевязываться. Эту повязку еле наложили, скрутив её насильно. Истерия не проходила весь день...

Понятно.

С этих молоденьких взятки гладки.

Они не понимают, что такое санация раневой полости и эпизодический туалет раны.

Иначе бы задвинули истерики Златы подальше и таки-выполнили повторную перевязь, обновив повязку.

Надеюсь, дело не запущено настолько, что мои знания тут уже бесполезны...

– Кто-нибудь, – я включил командира. – Мне нужна комната для мытья. Тёплая или горячая вода в количестве. Мыло. Чистое полотенце и одежда для Златы.

– Молодой господин, помилуйте! – взмолилась девушка. – Юная госпожа не даётся! Вы думаете, нам в радость держать её в чёрном теле? Мы ни отмыть её не можем, ни расчесать! Про перевязь и говорить нечего! Она не дастся!

– Тебя как зовут? – тихо переспросил девушку.

Та от неожиданности захлопала глазками.

– Даша...

Я подошёл к ней вплотную, приобнял и развернул в сторону голой Златы, с лёгкостью избавившейся от старого сарафана, но не могущую сладить с новым.

– Вот что, Дашенька... Посмотри, пожалуйста, сюда...

Понимая, что с неё взять нечего и она тут мало что решает, орать на неё не стал. Лишь на правах более сведущего указал на ошибки, которые, надеюсь, не станут фатальными.

– Ты видела рану своим глазами?

– Н-н-нет..., – прошептала она. – Не я перевязывала...

– Красно-бурый цвет – это свернувшаяся запёкшаяся кровь. Под ней – открытая рана, откуда кровь и вытекла. Вокруг старая грязная повязка. Вместе это идеальная среда для развития болезнетворных дряней, которые через открытую рану могут попасть в тело. Не говоря уже о том, что – девять из десяти – под неухоженной повязкой уже начал появляться гной. Загноившаяся рана способна привести к заражению крови. Скажи мне, Дашенька. Ты хочешь мучительной смерти юной госпожи в страшных конвульсиях? Желаешь увидеть юную госпожу в гробу под белой фатой? А ведь она ещё даже замуж не вышла.

Побледневшая Даша протестующе замотала головкой.

– Тогда бегом бегите. Мне плевать, кому она даёт и что за это даётся. Рану необходимо обработать, а Злату – отмыть. И если последнее ещё может подождать, то для первого уже может быть поздно. Бегом!

Секунда – и служанки след простыл.

Я поймал вторую девушку, порвавшуюся метнуться вслед за первой.

– Тебя как звать? – спросил её.

– Света, молодой господин, – с готовностью представилась та.

– Светочка. Ножницы, расчёска. Будут нужны в комнате Златы, когда закончу обрабатывать рану. Исполнишь?

– Всё в её комнате, – подтвердила девушка. – Я подготовлю!

Хлопнул служанку по плечу, и та бросилась бежать за подружкой, оставив меня наедине со Златой, пытающейся влезть в платье.

Получилось задом наперёд, потому пришлось переодевать.

– Я справилась, я справилась! – радостно запрыгала Бериславская-младшая, сверкая обезумевшим от неуёмного счастья взором. – Я же говорила, что могу! Говорила, что здоровая! Я сама всё могу! Всё-всё-всё могу!

«Теперь бы продержаться до тех пор, пока помывку не изготовят», – подумалось мне.

Благо, что тянуть время просто. Достаточно зацепить внимание за какую-то новую тему и периодически менять её на другую. Долго концентрироваться на одной и той же девчонка всё равно не в состоянии.

***

Часом позже

Дать команду организовать помывку большого ума иметь не надо.

Но, как говорится, языком трепать – не мешки волочить.

Даша со Светой ещё справились с подготовкой мероприятия.

Даже организовали сменную одежду для Бериславской-младшей.

А вот остальное... скажем так, пришлось приложить мозги и изрядно потрудиться, но результат того стоил.

– ...а ещё платьица хороши! – с безрассудным взглядом, отсутствующим в нашем измерении и пребывающем где-то в царстве сумасшествия, Злата продолжал зачехлять, пока мы под ручку, стараясь не тянуть сверх сил, вели её до купальной комнаты. – Я хочу тебе их все-все-все показать! А после мы посмотрим папенькины ружья! Ты с ружьём, ты как папенька! Они тебе тоже понравятся...!

«Вряд ли Бериславский обрадуется, что какой-то левый чел шерстит его арсеналы», – подумал я, но возражать девушке не стал.

Она ещё подаёт признаки обратной связи, не совсем отсутствует мозгами, но поступающую информацию, в том числе и от собеседника, воспринимает не так, как ожидается от человека её возраста.

Почто попусту воздухом сотрясать?

Ей посчастливилось найти того, кому удалось подсесть на уши, и он не гонит её, позволяя выговориться: пусть говорит абсолютно всё, что угодно.

Осторожно завели девчонку в купальню и прикрыли за собой дверь.

Даша со Светой споро избавили свою госпожу от одежды.

Я, отставив в угол пулемёт, сняв «плитник», выхватил из аптечки антитравмирующие ножницы и обошёл Злату со спины, чтоб она не видела меня, приближающегося к ней с колюще-режущим предметом.

Такое и полностью здоровый человек переносит с некоторым стрессом, а что уж говорить про молодую сумасшедшую, у которой, по ходу, и нервная система расшатана?

Злата почувствовала, как я берусь за бинты, охватывающие её истощённую недоеданием талию и начала вертеться, чтобы обернуться на меня.

Пришлось начать отплясывают с ней парные па, чтоб разрезать довольно, плотные, между прочим, туры.

У нас, блин, многоразовый эластичный бинт делают из менее плотного материала, чем тут одноразовый…

Так.

Уже заметка на будущее.

Заменить в моей аптечке бинты на местные.

Я уже задолбался, что разваливающийся по краям бинт пытается запутаться сам в себе при применении.

Каждый раз приходится тратить дополнительное время, чтоб обработать края повязки и закончить перевязку.

Вот советские бинты были всем бинтами бинты.

А нынешние, современные... Тьфу! Пакость...

– А ты видел лошадок?! – внезапно завелась Злата пуще прежнего, будто в костёр подлили бензин, радикально сменив тему, казалось, псевдо-случайным образом. – У папеньки есть коняшки! Они так забавно бегают! И маленький лошадёнок у них есть! Он падает забавно! И они нас катают! И тебя покатают! Они добрые, честно-честно...!

Пока я резал бинты, пританцовывая вслед за Бериславской-младшей, помогавшие мне девушки избавились от чистых ухоженных сарафанов, по ходу, всё же, являющихся их форменной одеждой, и вместо них натянули на голое тело по длинной белой сорочке по типу ночной рубашки.

Вряд ли такая принята, чтоб помыться: контакт с водой в купальне неудобен, когда на тебе длинная одежда.

Судя по насквозь красным мордашкам, девчонки стесняются меня.

Но вернёмся к Злате.

Если раньше мне не понравилось состояние повязки, пугающе чернеющую там, где не надо, то после снятия её я не заматерился вслух самым грязным отборным матом только потому, что был готов к увиденному, и готовился к худшему.

Ободранная рана не страшна сама по себе.

Она неглубокая.

Да, плюха прилетела знатная: на весь бок огромная гематома.

О сроках наверняка судить не берусь, не зная регенеративных способностей местных, но в земных условиях дал бы повреждению несколько недель.

На краях обрывков кожного покрова начали проступать характерные признаки некроза.

Теперь омертвевшую кожу необходимо удалить, пока процессы гниения и разложения не перешли в терминальную стадию.

А она уже не за горами.

В центре огромной гематомы зияла ободранная кожа, свисающая по краям раны чернеющими струпьями.

По ходу дела, тот, кто обрабатывал рану, наложил первичную повязку в стрессе и спешке.

Повязка отпала легко и мокро.

Не было и намёка на заживление далеко не новой раны.

И, что самое дерьмовое, вместе с кровавой кашицей на повязке и в ране остался характерный желеобразный сгусток начинающегося нагноения.

Теперь уже поздно искать виноватого и пробивать ему в сопатку.

Рана загрязнена и это уже не отменить.

Остаётся промыть её от гноя, обрезать омертвевшую кожу по краям и обработать антисептиками.

Может, в этом мире медицина и достигла приемлемого уровня.

Возможно, тут зашивают разодранные животы и пришивают отрезанные головы.

Или научились вживлять магические имплантаты.

У нас, вон, тоже и КТ, и МРТ, и ЁКЛМП, и прочие йопт твою мать.

Но это не означает, что не найдётся какой-нибудь пробирочный студиозус, который примотает подорожник изолентой к спиду рака со словами «И так сойдёт!».

Рана не обработана даже чисто для галочки.

Так замотана, «на живую».

Что там говорили девочки? «Не даётся»? Пусть скажут это тому, кто оказывал помощь трёхсотым, от боли извивающимся ужами на сковородке и орущими на весь пункт сортировки раненых.

По сравнению с ополченцем, которому снайпер прострелил икроножную мышцу, Бериславская-младшая прям младенец на пеленании.

Злата продолжала увлечённо о чём-то щебетать, не обращая внимания на то, что с ней делают и собираются делать.

Я же, убрав ножницы прочь и отбросив бесполезные теперь грязные бинты, взялся за ковшик, подтянул подготовленные мне вёдра с водой, зачерпнул и принялся поливать на вёрткую Злату, норовившую начать нарезать круги по купальне.

Девочки до поры, до времени ждали моего сигнала.

Держать Злату насильно сейчас бессмысленно. Лучше уж мы с ней потанцуем...

А только аналогия с танцем на ум и приходит.

Юркая мелкая не могла устоять на месте хотя бы минуту и постоянно куда-то двигалась.

Мне приходилось зачерпывать ковшом новую порцию воды, догонять вертлявую Бериславскую-младшую, обливать её и так по кругу.

С волосами отдельный швах: вот с ними я попросил помочь Дашу со Светой, пока сам занимался раной.

Не обращая внимания на продолжавшийся словесный поток Златы, жестом показал девочкам фронт работы, а сам потянулся в аптечку за антисептиком.

Обработка раны пытающегося вырваться потерпевшего – отдельный экзамен для любого медработника, взрослого или детского.

Мы справились только потому, что я занял внимание Златы на себя, пока девчонки вымывали причёску своей госпожи.

Правда, это сопровождалось пританцовыванием от переминания с ноги на ногу, и попытками побегать по купальне.

Но, как выяснилось, если мягко и ненавязчиво следовать за беспокойной Бериславской-младшей, молча делать свою работу и не пытаться ей противодействовать, то даже такая нетривиальная задача, как помывка тела и перевязка с обработкой ран, способна завершиться за каких-то полчаса.

Уже перевязанная, отмытая и приодетая в чистое Бериславская-младшая с явными признаками усталости и эмоциональной перегрузки была отконвоирована в свою комнату, где забралась в кресло с ногами и тупо вырубилась.

Безо всяких там лекарств, снотворных и прочих тяжёлых методов воздействия.

Злата отключилась буквально сразу же.

Отлично.

И с колтунами в волосах разберёмся, и с донельзя отросшими ногтями, и вообще приведём девчонку в надлежащий вид, раз выдалась такая возможность.

А Даша и Света мне в этом помогут.

Колыбельную ей, что ли, спеть? Ну, чтоб крепче спалось.

***

– Значит, наёмник..., – тяжело выдохнул Святогор Тихомирович. – Не самый плохой выбор. Но и не самый лучший. С таким спутником по жизни шансы овдоветь раньше времени невероятно огромные.

– Мы на пороге войны, – возразила Алина. – Если до этого дойдёт, о вдовцах и вдовах будут плакать в последнюю очередь. И вы бы видели, как он действует. Уверена: если бы стояла задача не разведки, а штурма, овдовели бы женщины наёмников синдиката. Причём, ещё до начала штурма.

– Надо обратиться к нему, – устало проронила мать.

– Что? – не поняла старшая дочь.

– Обратиться за помощью..., – слабым голосом произнесла женщина. – К наёмнику. Раз он... из другого мира. Если нет в нашей Империи средства излечить Злату, то, возможно, оно есть на его родине. Он взял тебя. Ты дорога ему и близка. А если правда хотя бы половина от того, что ты рассказала про светлейшую княжну Морозову, он обязательно откликнется на наши мольбы. Сестра... Мать... Отец... Мы все вместе его попросим... Даже, если он не знает способа сам... Он сможет поискать его в своём мире... Сейчас жизнь и будущее Златы важнее всего, что может запросить в качестве платы твой «Мастер».

В кабинете Святогора Бериславского утихли страсти.

Родители вывалили на старшую дочь ушат ужасающей правды о состоянии здоровья младшей.

Дщерь же не осталась в стороне стоять молча, и в свою очередь ошарашила родителей историями обретения нового союзника, его похождений и своих скитаний между мирами, пусть и не без помощи наёмника-мироходца.

– А Властислав решил прибрать к рукам всё сладкое, – беззлобно усмехнулся слегка повеселевший Святогор. – Он своих девочек бережёт не хуже нашего, и кого попало к ним на пушечный выстрел не подпускает. Тут же в первый же день знакомства и старшую на выданье представил, и младшей наставника запросил. Пусть я не одобряю ремесла «Мастера», но как мужчина он мне по духу.

– Мне понравилась его позиция о цене жизней, – вымученно улыбнулась уставшая Яна. – Возможно, у нас и впрямь есть надежда на спасение...

В дверь кабинета осторожно постучали. Настолько, что было больше похоже на какое-то поскрёбывание, а не на стук.

– Дозволено! – подал голос Святогор.

Дверь с характерным металлическим скрипом качнулась на петлях, уже несколько лет не видевшие своевременной смазки. На пороге кабинета стояла одна из помощниц семьи, погодка Златы, молодая девушка Марина, облачённая всё в такой же белый сарафан, как и прочие её подруги по ремеслу.

Сердца всех троих пропустили сразу несколько ударов, когда Бериславские увидели, как по щекам девушки бегут слёзы, да так, что мокро было даже на груди сарафана.

– В-ваше в-в-выс-сокоп... П-п... Превос... Превосходительство...! – пытаясь совладать с эмоциями, выдавила она, нервно ломая себе пальцы рук. – Гос... Госпожа Злата... В своей... Опочивальне...

При упоминании имени сестры Алина резко побледнела, став лицом белее своей блузки.

Внутри девушки что-то оборвалось, а вдоль спины пробежался могильный холод.

Марина едва успела освободить проход.

Алина с стремглав выбежала из кабинета и ринулась к комнате младшей сестры.

Уже подозревая худшее, с тяжёлым вздохом поднялся с кресла отец и помог встать на ноги матери девушек.

Никто не хотел думать ни о чём мрачном, но все мысли были лишь о плохом.

Единственный способ развеять тьму в душе – узреть нечто благодатное, чего в стенах этого дома не видели вот уже почти десять лет.

На что-то действительно хорошее не надеялся уже никто.

Но...

Надо было найти в себе силы дойти до конца и достойно встретить удар судьбы, каким бы тяжёлым и смертельным он ни был.

Ни Святогор, ни Яна даже не попытались справиться у Марины, что же такого произошло со Златой, что она явилась к ним заплаканной.

Отец семейства уже был готов смириться с необходимостью отпустить младшую дочь с миром.

Мать же, стараясь держаться из последних сил, гнала прочь все гнетущие её мысли о Злате, пытаясь тешить себя лишь светлыми.

Можно представить себе состояние обоих, когда чета Бериславских дошла до комнаты Златы на втором этаже имения, где увидела возле открытой двери замершую столбом Алину, в неподдельном шоке закрывающую рот обеими руками, и безудержно истекающую слезами.

С сердцем, готовым отбить свои последние удары, отец подошёл к старшей дочери, нашёл в себе силы повернуться в комнату младшей... и замер вместе с ней, будучи не в состоянии поверить своим глазам.

Злата, умытая, одетая в чистейший белый сарафан, забравшись в кресло с босыми ногами, расслаблено лежала и блаженно улыбалась, спала беззаботным сном!

Вместе с ней отдыхала в её объятиях мягкая игрушка, в своё время пошитая и подаренная старшей сестрой.

Блаженная дочь, в приступах беснования не подпускавшая к себе никого и не способная дать себя омыть, сидит как заново рождённая!

За её спиной стоял незнакомый мужчина в насквозь мокрой одежде, крой которой никогда раньше не видели в этих краях.

Выше чуть ли не на две головы, он с неописуемой нежностью, никак не вязавшейся с его внешним видом и взглядом прожжённого порохом и пламенем ратника... причёсывал спящую девушку!

Ещё и напевал при этом тихим, пусть и не очень мелодичным, голосом какое-то подобие колыбельной песни!

– …и, если спросят нас с тобою наши дети, задав простой вопрос наивным голоском, «Скажи, отец, ты кто на этом свете?». Ответ я дам им наградным листком...

Ни отец, ни мать, ни сестра не могли поверить в происходящее.

Солнце ещё даже не думали садиться, и энергия била из Златы ключом.

В это время она буйна как никогда, и даже просто сесть за обеденный стол не в состоянии.

Тут же девушка отошла ко сну даже не дойдя до постели!

– …мы – те, кто, будучи слепыми от рождения, приказам внемля, зрит за горизонт. И для ударов нашей артиллерии в эфир координаты шлёт поток...

Девушка, не дающаяся даже расчесать себя, потому что не в состоянии усидеть на месте смирно, спит, вымытая как перед первой брачной ночью.

Волосы, через которые невозможно пробиться расчёской из-за грязи, сейчас светлы, чисты и ухожены.

Родители как никто другой в доме знают, что на голове младшей дочери уже давно были колтуны, избавиться от которых у неё не хватало усидчивости и терпения.

Но сейчас расчёска в руках убаюкивающего её мужчины протекает меж ручьистых волос Златы, не встречая ни единого запутанного или скомканного волоса!

– …Мы – те, кто, получив своё призвание, детей своих оберегает сон. Для нас нет разницы: родной, чужой, приёмный... Для нас любая жизнь ценней имён...

Ноги младшей дочери, сбитые до мозолей постоянной беготней, какую бы тонко выделанную обувь ей ни подбирали, бережно и с профессиональным знанием дела перебинтованы довольно кислыми на вид, но новыми, чистыми бинтами!

В углу, стараясь не мешать, стояли и тихо плакали Даша и Света, девушки-помощницы, закреплённые за Златой.

Обе в сорочках, также мокрыми от воды.

Очевидно, купание Златы – дело рук этой троицы.

– …мы – те, кто в трудную минуту не убоялись, встав на рубежи. Спина к спине, плечом друг к другу стояли насмерть, брали блиндажи...

Мужчина умолк, опустил руку с расчёской и склонился к Злате, вслушиваясь в её дыхание.

– Отлично..., – прошептал он. – Спит девонька. Без задних ножек спит...

Перекинув расчёску в пальцах будто боевой мизерикорд, воин прибрал её в карман своих брюк.

Обошёл кресло, бережно подхватил легковесное тельце Златы и аккуратно, стараясь не разбудить, перенёс на кровать, которую тут же бросились поправлять Света и Даша, на ходу утирая слёзы счастья.

– Пока останетесь с ней, – тихим голосом отдал команду воин. – Неизвестно, сколько проспит. Если с ней что-то случится или начнёт буйствовать – немедля зовите меня, где бы я ни был и чем бы ни занимался.

И, не дожидаясь ответа от девушек, тихо в спину благословляющих его, вышел из комнаты, где и встретился глазами с троицей, пребывающей в ступоре.

От шока, вызванного увиденным, никто из них не смог даже с места стронуться, пока ратник не развеял их ступор.

Мирно спящая помешанная дочь – воистину самое благодатное, что видели очи беспокойных родителей за последние годы.

Видимо, воин понимал происходящее очень хорошо, потому что предусмотрительно закрыл за собой дверь, чтоб не разбудить спящую.

После этого посмотрел на Алину и сказал:

– Несколько часов форы у нас есть. Если повезёт – то хватит времени до утра. Но надо действовать. Положение... неблагоприятное.

– Ты что с ней сделал...? – осипшим от слёз голосом спросила старшая сестра. – Её буйство никто не мог остановить! Что такое ты ей причинил, что она... Почему она внезапно утихла?!

– Я всего лишь усмирил её порывы, – спокойно отозвался мужчина. – Отмыл тело, избавил волосы от колтунов и должным образом обработал все повреждения.

– И всё?! – прохрипела Бериславская. – И это всё?! Всё, что ты сделал, для того, чтобы успокоить?! Она в припадке буйств крушила дом и не давала всем спать по ночам, а ты всего лишь искупал?!

– Тише, Лин. Ты рискуешь разбудить сестру. Пошли отсюда. Нам надо поговорить. Всем нам, – добавил он, окинув взором чету Бериславских.

***

Алина и рта не дала раскрыть, бросившись на меня с порога. Едва только за нами пятерыми (я, напарница, чета её родителей и присоединившийся к нам по неведомой мне указке управдом Иннокентий) закрылась дверь, на меня обрушился шквал от старшей сестры едва ли меньший, чем часом ранее не меня вывалили младшая.

– Даже знать не хочу, кто ты такой на самом деле! – захлёбываясь начавшими обильно выступать слезами, выдавила малышка, накинувшись мне на грудь.

Не могу понять, откуда в мелкой столько дури. Сила пробудила? От её девичьих кулачков сжатая нейлоновая ткань «плитника» хрустит, трещит, пердит и светится.

– Ты не говорил, что ещё и душевные болезни врачевать умеешь! Ты назвался наёмником?! Значит, будешь наёмником! Мне плевать на твоё прошлое! Ты за час сделал то, что никому не было под силу десять лет! Я вижу, ты знаешь, с чем имеешь дело! Первый, кто на ходу разобрался в этом! Назови свою цену! Золото?! Сколько ты хочешь?! Двадцать тысяч? Пятьдесят?! Сто?! Мало золота?! Землю получишь! Земли мало?! Я сама тебе отдамся! Недоволен мною?! Сестра тоже твоей станет, только спаси её от безумия!...

Разноглазка без устали ревела у меня на груди.

А мне только и оставалось, что приглаживать её головку по растрёпанной причёске, забирая всю нервотрёпку, что исходила от соратницы.

Под конец своего чрезмерно эмоционального монолога у малышки подкосились ноги, и она чуть не рухнула передо мной на колени.

– Умоляю тебя! Прошу, сжалься! Я всё тебе отдам, только спаси её, заклинаю...!

«Вот ещё только коленопреклонённых молений мне не возносили», – подумал я, удерживая довольно лёгкую напарницу в объятиях, чтоб не дать ей скатиться в лобызание сапог.

Хотя, нет.

Вру.

Было дело.

Когда кончали мародёров.

Как «мирняк» грабить и с беззащитными детьми вытворять грязь – так они первые.

А как отвечать за содеянное по законам военного времени – сразу на колени, челобитную бьют и о пощаде молят.

Вот только, где была эта самая пощада, когда о ней молил замученный «мирняк»?

Так что хватало мне возможностей побыть этаким божком на полставки.

И восхваления выслушивал, и мольбы, и проклятья, и судия аз есть, и судеб вершитель…

Уже по одной только этой мизансцене можно понять, насколько дошли до ручки Бериславские.

Алина присутствовала со мной при разговоре с Морозовыми.

Слышала мои аргументы про оплату спасённой жизни.

Должна помнить, что я отказался принимать материальную награду за жизнь Ветраны, сославшись на аналогию с выкупом за вещь.

А, значит, должна понимать, что разницы между Ветраной и Златой нет.

Пытается продать мне сестру?

Если разноглазка забыла события нескольких суток давности, то она реально на стрессе.

Куда подевалась уравновешенная служащая при эполетах?

Где действительный тайный советник первого класса Бериславская?

У неё реальная истерика на фоне кризиса с сестрой.

Сестринский комплекс?

Неважно.

Поведение Алины отчётливо показывает, что девушка в непередаваемом отчаянии.

Уж не знаю, кто, как и чем пытался помочь Злате до меня, но, видимо, увидев на контрасте реально замаячившую на горизонте помощь, правнучка Великого Архимага Путей вцепилась в неё хлеще адской гончей и теперь уже не отцепится.

– Я всего лишь простой наёмник, - тихо произнёс я, поглаживая девушку по волосам.

Появилась возможность вставить слово лишь когда разноглазка начала задыхаться от затяжной тирады с рыданием.

– Тот, кто с душевными поражениями сталкивается столь же часто, что и с телесными. Я не умею врачевать их. Но умею поддерживать тех, кто в этом нуждается. Умею обходиться с теми, кому тяжело общаться с прочими. И ты права. Мне действительно не в первой сталкиваться с таким. Золото? Земля? На это жизнь сестры не купишь. Она бесценна, как и любая другая. В том числе твоя. И ты слишком рано просишь выставить тебе счёт. Я не сделал ровным счётом ничего для этого.

– Ты успокоил блаженную! – сквозь слёзы проревела Алина. – До тебя никто не мог её утихомирить! А ты сделал это за час!

– Всего лишь час. Душевно больных лечат годами и десятилетиями. А я провёл с ней лишь час.

Краем глаза заметил выразительный взгляд отца Алины, которым он смотрел на меня. Поймав своим взором мой, мужчина указал глазами на стол позади меня, где покоился графин с водой.За что удостоился от меня благодарного кивка.

Я взял стеклотару с водой и насильно заставил разноглазку напиться. Та будет на нервах ещё какое-то время, потому приходится его потратить прежде, чем вообще получается двухсторонний разговор.

– Я не врач. Не учёный муж по бестелесным хворям. Не в моих силах полностью исцелить душевно больного.

Взгляд Алины начал неприемлемо стекленеть, будто девушка теряла всякую волю к жизни и последний якорь в этом мире.

– Но могу гарантировать, что в моих силах стабилизировать состояние из подобного тому, что видим мы все. Это не случится сию минуту. На стабилизацию уйдут недели и месяцы. И только через несколько лет вообще получится сказать, насколько полноценной жизнью сможет жить Злата. Но это, бл9ть, возможно. И не в текущих условиях торговаться о цене. Ситуация усугубляется, и будет только хуже. Сегодня ещё можно всё исправить, но действовать необходимо сейчас, немедленно. Я взялся за это дело не ради денег, земель или чьих-то благодарностей. Мне прекрасно известно, что такое близкий человек, страдающий душой и разумом. Поэтому сделаю всё от себя зависящее, чтобы избавить вас от этой чаши. У нас нет времени на торги за жизнь Златы. Мы ещё вчера были обязаны выступить единым фронтом. И за ценой победы не постоим. Чего бы нам это ни стоило.

Присутствующий при разговоре дворецкий-мажордом поклонился.

– Да будет дозволено мне высказать своё суждение, – дежурной фразой начал он.

– Конечно, Иннокентий, – Святогор (в том, что это и был отец девочек Бериславских, я уже не сомневался). – Ты в своём праве.

– Мы все и наши потомки будут вечно чтить вашу благодетель, – размеренным голосом, преисполненным уже не только дружелюбия, но и неподдельного уважения, произнёс он. – Молим вас о милосердии не покидать нас в столь тяжкий час. Вы дали луч надежды домочадцам этих стен. В вас верят, как ни в что больше, ибо больше не во что верить. Смилостивитесь, не предавайте этой надежды. Многие этого не переживут.

– Для меня это очевидно, как божий день, – буркнул я. – Я уже взялся за это дело. Потому что уверен в своих силах в рамках означенного. Но мне нужна вся история болезни. Вплоть с того момента, как девочка научилась ходить и говорить. От того, насколько точно мне передадут предысторию, я смогу правильнее подобрать лечение… или обратиться к тому, кто сможет вместо меня.