Москва - столица

МУЗЫКАНТЫ СЛУЧАЛИСЬ РАЗНЫЕ

Посольство готовилось в путь многолюдное и торжественное. В который раз московский государь отправлял послов в Персию с заманчивыми предложениями и богатейшими подарками. Предложения выслушивались, подарки принимались — шах и сам не оставался в долгу, — но договора, к которому стремились москвичи, по-прежнему не было. Теперь окольничий Ф.Я. Милославский вез шаху Аббасу II, среди других подношений «для соблазну», и вовсе необыкновенную вещь — орган. И не какой-нибудь маленький, портативный, а настоящий, большой, с редкой тщательностью и искусством сделанный инструмент. Описание имущества посольства позволяет судить хотя бы о его виде:

«...Органы большие в дереве черном немецком с резью (резьбой), о трех голосах, четвертый голос заводной, самоигральной; а в них 18 ящиков, а на ящиках и на органах 38 травок позолоченных. У двух затворов 4 петли позолочены. 2 замка медные позолоченные. Наперед и органов больших и середних и меньших 27 труб оловянных; около труб 2 решетки резные вызолочены; по сторонам органа 2 крыла резные вызолочены; под органами 2 девки стоячие деревянные резные вызолочены... Поверх органов часы боевые (с боем), с лица доска золочена (циферблат), указ (стрелки) посеребрен. Поверху часов яблоко медное, половина позолочена...»

Идея подарка принадлежала самому Алексею Михайловичу. Но главное осложнение заключалось не в условиях отправки, хотя везти инструмент можно было только в разобранном виде и на особой барже — путь посольства на столицу Персии Исфагань лежал по Москве-реке, Оке, Волге и Каспию. Все упиралось в мастера, который должен был его сопровождать, чтобы на месте собрать и «действие показать». По случаю особенной ответственности дела московскому царю приходилось поступиться лучшим из своих мастеров, к тому же отличным музыкантом, Симоном Гутовским. Правда, Алексей Михайлович беспокоится, не будет ли из-за его отъезда задержка в «строении» других инструментов — как-никак путь в одну только сторону занимал целый год.

Документы не оставляли ни малейших сомнений: орган «построен» был именно в Москве, в мастерской, которая располагалась в Кремле, на склоне обращенного к реке холма. Она имела много мастеров и была завалена заказами. «Строились» здесь и органы, и клавесины для царского обихода — каждому из царских детей клавесины, например, делались по возрасту: от самых маленьких, полуигрушечных, до обычных инструментов. Делались они и для заказчиков со стороны. Нередко служили особо ценными царскими подарками.

Алексей Михайлович. Гравюра Н. Лармессена. До 1676 г.

Царевна Софья заказала для своего любимца Василия Голицына сложнейшее по конструкции бюро-«кабинет», в одном крыле которого помещался маленький клавесин, в другом — такой же орган. Но здесь шла речь уже не о занятиях музыкой, о моде.

Успех посольства Ф.Я. Милославского, который вез московский орган, превзошел все ожидания. Осенью 1664 г., через два с лишним года после выезда из Москвы, оно возвращается с полной победой: шах Аббас разрешил русским купцам беспошлинно торговать на всех подчиненных ему землях. Какую роль сыграл в этом решении орган? Вероятно, немалую, если шах просил ему немедленно прислать второй такой же инструмент. Больше того, Аббас готов был заплатить за него любую цену. Алексей Михайлович тут же распорядился начать «строить» новый орган, на этот раз на 500 труб и 12 голосов — регистров. Шах не удовлетворился и этим. Спустя несколько лет персидские послы разыскивали в Москве для покупки частным порядком еще один орган.

Был ли московский орган первым в азиатских странах? Вполне возможно. И во всяком случае он принес московской мастерской огромную славу на Востоке. В ожидании посольства московского царя, бухарский хан, в нарушение принятого дипломатического этикета, заранее заказывает себе подарок: ему нужен орган и органист. В 1675 г. русские послы увозят в Среднюю Азию и инструмент, и «игреца». На этот раз выбор пал на «Кормового двора подключника» Федора Текутьева.

Федор Текутьев не был городовым — зарабатывающим себе на жизнь исполнительством музыкантом. Против его имени никогда не встречалось пометки об этой профессии. А ведь игра на органе требовала не только специального обучения, но и постоянных упражнений. И если сегодня органами располагают только крупнейшие концертные залы страны (да и так ли их много всего?), то на что же мог рассчитывать рядовой чиновник 300 лет назад?

И вот в промежутке между посольствами в Персию и Бухару, в 1671 г., московская городская хроника отмечает на первый взгляд ничем не приметный случай. Сторожа у одной из рогаток, которыми в ночное время перегораживался от «лихих людей» город, остановили несколько подвод, на которых ехали из Немецкой слободы музыканты со своими инструментами — органом и клавесином. Музыканты назвались холопами Воротынских и Долгоруких, которые, с разрешения своих господ, играют по разным домам «в арганы, и в цимбалы, и в скрипки и тем кормятся». Объяснение было принято без возражений и подводы пропущены.

Составлявшиеся в тот же период описи имущества боярских домов — иногда в связи со смертью владельца и вопросами наследования, иногда из-за конфискации «мения» (имущества) по царскому указу — свидетельствуют, что орган был обычной частью обстановки столовых палат, по примеру Грановитой палаты Кремля, где происходили все торжественные государевы «столы». Современная хроника так и отмечала: «А у стола были в Грановитой от государева места по правую сторону: боярин Иван Алексеевич Воротынский, боярин Иван Андреевич Хованский, окольничей князь Иван Дмитриевич Пожарский (сын народного героя)... а достальные ж сокольники в особом же столе сидели, где арганы стоят».

Стоял орган на особом возвышении — рундуке. У отдельных любителей музыки такой же рундук с органом ставился и в спальной палате, где нередко встречались и другие любимые москвичами инструменты, как «охтавки» (клавикорды) и «басистая домра». Средняя стоимость органа колебалась от 100 до 200 рублей. Около 100 рублей стоил и двор с надворными постройками зажиточного московского ремесленника — цена, вполне доступная для бояр и служилого дворянства.

И тем не менее дорогими и сложными инструментами располагала не только эта часть москвичей. Органы составляли собственность многих городовых музыкантов, не связанных ни с царским двором, ни с боярскими домами, находивших слушателей-заказчиков среди гораздо менее состоятельных горожан.

Органист — профессия, обычная для московских переписей. Были среди них иностранцы, но гораздо больше русских, вроде проживавшего на Ильинской улице Китай-города Юрия, который значился также как «цынбальник» — клавесинист. О дворе Юрия говорилось, что «у него живет теща ево Анна фонарница, у нее лавочных сидельцов Афонка да Куземка татарин, да Осипка Спиридонов». При «военном случае» все они обязывались явиться на защиту Москвы с пищалями: все рядовые москвичи были обязательными ополченцами.

Но вот использовался орган совсем непривычно для наших дней. Случалось, что звучал он и один, но гораздо чаще несколько органов составляли своеобразный оркестр. На одной только свадьбе шута Шанского в первые годы XVIII в. играл 21 органист, из них 14 русских и 7 иностранцев, и все со своими органами. Так же часто орган совмещался с другими музыкальными инструментами. С ним вместе выступали литаврщики и «трубники», но вот с «трубниками» открывалась совсем особая страница московской жизни.

В том, что, судя по переписи, гусельник Богдашка и рожечник Ивашка с Драчовой (Трубной) улицы так и не отстроили после Смутного времени своих дворов, не было ничего удивительного: мало ли как складывались у людей после таких передряг судьбы. Но вот почему не восстанавливали своих домов и другие московские гусляры и рожечники? К середине века остается их в городе совсем немного. Может, решили уехать из Москвы, может, не сумели заработать нужных денег и из хозяев дворов превратились в «соседей», «подсоседников», а то и вовсе «захребетников», как назывались те, кто пользовался домом на чужой земле, частью снятого внаем дома или жил в одном помещении с хозяйской семьей. К тому же бессемейных — бобылей было в то время в русских городах множество, иногда больше половины мужского населения.

Но как бы там ни было, верно одно — спрос на такого рода музыку в Москве явно падал. Зато все больше становится среди городовых музыкантов «трубников», которые играли не на каких-нибудь примитивных инструментах, но... на гобое и валторне.

Сегодня и гобой, и валторна связываются для нас с симфоническим оркестром. В XVII в. таких оркестров еще не существовало. Создавались большие или меньшие по составу ансамбли инструментов. В их составе усовершенствованная валторна была применена итальянским композитором Дж. Б. Люлли только в 1664 г. Примерно в то же время совершенствуется и гобой. Иначе говоря, Московия полностью разделяла с Западной Европой увлечение всеми музыкальными новинками.

Независимые, достаточно зажиточные — у каждого свой двор, некоторые на военной службе — так называемые «трубники рейтарского строю» имелись в каждом полку задолго до появления музыкантов Преображенского и Семеновского полков при Петре I. Чаще всего «трубники» «кормились с горожан». Были среди них признанные виртуозы — «трубные мастера». Были специалисты-педагоги, у которых жили ученики. Для духовиков была создана и первая государственная музыкальная школа — «государев съезжий двор трубного учения», памятью о которой осталось название переулка у Садовой-Кудринской площади — Трубниковский.

Переписи сохранили еще одну, казалось бы, несущественную подробность, которая, тем не менее, ярче любых примеров говорила, каким уважением пользовались среди остальных музыкантов именно «трубники». Гусельников и рожечников называли всегда уничижительными именами, без отчеств и тем более фамилий. Органисты заслуживали полного имени, но и только. Зато «трубников» величали обязательно по имени и отчеству, а нередко и фамилии. Такую честь в XVII в. надо было заслужить.

«Трубников» охотно приглашали из-за рубежа — способ познакомиться с новой музыкой, с совершенствовавшимися инструментами, с модной манерой исполнения. Ради этого не скупились на плату, чтобы задержать хоть ненадолго и тех музыкантов, которые приезжали в составе самых пышных посольств. «184 (1675) году ноября в 2 день указал великий государь иноземцев музыкантов Януса Братена да Максимилиана Маркуса, которые остались на Москве после цесарских посланников, — записывается в делах Посольского приказа, — ведать в Посольском приказе и дать им своего великого государя жалованья в приказе: стяг говядины, две туши баранины, пол-осьмины круп овсяных да им же давать поденного корму и питья ноября с 1 числа нынешнего с 184 году, покамести они на Москве побудут, по калачу да по хлебу двуденежному, по шти чарок вина, по 4 крушки меду, по 4 крушки пива человеку на день и денег пять алтын в день». Шестьдесят рублей в год — такому жалованью могли только позавидовать самые известные царские жалованные иконописцы, не исключая и прославленного Симона Ушакова.

А вот рожечники продолжали исчезать. В 1730 г. их уже нет ни в Москве, ни в окрестных селах. Несмотря на строжайший, грозивший всеми карами приказ Анны Иоанновны, их удастся разыскать для потешной свадьбы всего только четырех, да и то «в летах». Гусельники к этому времени останутся только в числе придворных музыкантов. Городские переписи забудут об этой профессии.