Москва - столица

ПОСЛЕДНЯЯ КВАРТИРА

Ты меня спрашиваешь о Гоголе... Примирение произошло еще на письмах. Все ему обрадовались, и отношения остались по-прежнему дружеские; но только все казалось, это не тот Гоголь.

В.С. Аксакова - М.Г. Карташевской. 1848

На этот раз Гоголь возвращался в Россию навсегда. Годы, проведенные в Италии, не принесли разочарования, но стало труднее работать. По его собственным словам, он хотел «упиться русской речью», оказаться в среде своих героев, мечтал о скорейшем завершении второй части «Мертвых душ», был полон новых замыслов. И поселиться решил в Москве. Москва и Рим представлялись ему единственными городами, в которых в Европе стоило жить. Осенью 1848 наступила очередь Москвы.

Но первая встреча с древней столицей принесла разочарование. Теплый погожий сентябрь задержал всех друзей в поместьях. Предоставленный ему в Дегтярном переулке дом Шевыревых угнетал пустотой. Гоголь не терпел одиночества, даже писать предпочитал в итальянских тавернах, среди шума и мелькания веселой бесцеремонной толпы. И теперь решил бежать в Петербург, пусть всего на несколько недель, лишь бы подавить ощущение дурного предзнаменования.

Казалось, это удалось. По возвращении в Москву в октябре перед ним гостеприимно распахнулись двери десятков домов друзей и знакомых. Пришло даже примирение с М.П. Погодиным, чей дом у Новодевичьего монастыря Гоголь так любил и где в предоставленном ему кабинете хозяина так чудесно жилось и работалось прежде. Тот же кабинет в мезонине с огромными окнами в вековой липовый парк, со шкафами, полными ценнейших рукописей, документов, книг, коллекций древностей, был предоставлен ему и теперь. Все возвращалось на круги своя, но...

Примирение с М.П. Погодиным не вернуло былой тесной дружбы. Хозяин и гость через считанные дни начинают тяготиться друг другом. Чтобы прервать заколдованный круг неудавшихся отношений, Погодин придумывает срочный (среди зимы!) ремонт дома. Гоголь использует тот же предлог, чтобы найти другую квартиру. Денег на собственную у него нет. Из нескольких гостеприимных предложений он выбирает приглашение четы графов Толстых, с которыми поддерживал отношения и за границей. Подобно ему самому, они только что вернулись в Москву и поселились в доме на Никитском бульваре. На первом этаже главного дома так называемой Талызинской усадьбы для Гоголя находятся две отдельные комнаты со входом из главных сеней. Писатель волен поселиться в них вместе со своей прислугой, подниматься к столу хозяев на второй этаж или требовать кушанье в свои покои. Принимать собственных гостей и даже, в крайнем случае, пользоваться гостиной первого этажа, где и состоится знаменитое авторское чтение «Ревизора» для труппы Малого театра, на котором присутствовал И.С. Тургенев.

От хозяев трудно было требовать большего. Но Гоголь панически боится холода, не выносит сырости, исступленно рвется к солнцу. В его же комнатах стоит волглая полутьма от низких, у самой земли окон, от протекавшего под самым домом в открытых берегах ручья Черторыя, от грязи, вылетавшей из-под колес разворачивавшихся у подъезда карет. Тянуло холодом от входной двери...

Встречи с друзьями — но он никогда так остро не ощущал своего положения нахлебника. Прислуга давала это понять, и Гоголь готов расстаться с последними деньгами, платить бесконечные чаевые, чтобы не видеть насмешливых взглядов. Главное же — хозяева были глубоко безразличны к его писательскому таланту. Гоголя объединяли с Толстыми только религиозные настроения, хотя и очень разные по своему существу. Все сводилось к тому, что писатель приходил слушать церковную музыку, которую исполняла на рояле графиня Анна Егоровна, и сам в погожие дни читал хозяйке церковные сочинения на выходившем в сад балконе.

Толстые замечали его и не замечали, так что даже день своего рождения Гоголь предпочитает провести у Аксаковых, в полном смысле слова напросившись к ним на обед. Ощущение собственного угла не появилось. В 43 года он подведет для себя итог: ни дома, ни средств к существованию, ни семьи, о которой втайне так мечтал, надеясь на союз с графиней Анози Виельгорской. Знаменитому писателю было не только отказано в ее руке — Виельгорские вообще отказали Гоголю от дома. На многолетней сердечной дружбе с дорогим ему семейством поставлен крест. А что, если надо было прислушаться к первому дурному предзнаменованию, все переиначить, по-другому устроить? Нет-нет эта мысль возвращалась, и не хватало духу додумать ее до конца.

«Борюсь с судьбой» — эти слова как нельзя точнее определяют его состояние на переломе 1851—1852 гг. В середине декабря Гоголь весело уверяет Г.П. Данилевского, что весной, самое позднее летом приедет к нему с законченными «Мертвыми душами». День за днем он хлопочет о делах, занимается изданиями. 31 января правит гранки. 3 февраля договаривается с Аксаковыми о вечере с малороссийскими песнями и только 4-го пожалуется Шевыреву на необычную слабость. Никто не придаст значения его словам (все то же проклятое одиночество!), а он 10-го уже с большим трудом заставит себя подняться на второй этаж к столу. От его опасений досадливо отмахнется А.П. Толстой, которого Гоголь попросит «на всякий случай» взять к себе его рукописи. В страшную ночь с 11 на 12 февраля они сгорят в камине. Ровно через десять дней писателя не станет. Через считанные минуты после кончины граф найдет время пересмотреть вещи покойного. Ношеное белье, старые сапоги, шинель и книги легко уместятся в двух тощих чемоданах. Ни денег, ни рукописей нет.

Н. Андреев. Памятник Н. В. Гоголю

И все же не он стремился уйти из жизни — жизнь неумолимо отторгала его. Жестоко и бесповоротно. Графиня Толстая бросила больного и весь дом на произвол судьбы — она панически боялась любых болезней. Граф вызывал медицинских знаменитостей, чтобы можно было оповещать Москву о своем прекраснодушии. Консилиумы следовали один за другим, назначения опровергали друг друга, и ни одно не проводилось в жизнь. Простой лекарь, наблюдавший за медицинской каруселью без права голоса и вмешательства, с ужасом констатировал, что больного на его глазах убивали.

Незадолго до кончины приехавшая навестить Гоголя теща М.П. Погодина едва нашла больного среди прохваченных сквозняками комнат первого этажа, никем не замеченная просидела у постели всю ночь и также никем не замеченная ушла. Гоголя подальше от людских глаз перенесли из его половины в самую дальнюю и неудобную комнату у черного крыльца. Потемневший от пота халат никто не удосужился ему заменить. Впрочем, у него другого и не было. Но самое странное началось потом.

Раз денег у покойного не осталось, кто-то должен позаботиться о погребении. Граф ставит свои условия, с которыми не соглашаются друзья, забывшие о Гоголе во время последней болезни. С условиями друзей, в свою очередь, не соглашается Москва, вернее — Московский университет: прах великого писателя теперь принадлежит его народу. И вещь, невероятная для людей, исповедующих православие: ни граф, ни друзья не примут участия в похоронах. Это студенты и профессора на плечах отнесут гроб в Татьянинскую церковь университета, а когда придет срок — и на кладбище Данилова монастыря. Ни родных, ни близких у могилы не будет. Кроме дамы в черном. Это Евдокия Петровна Ростопчина приедет в полночь в университетскую церковь и до утра простоит, облокотясь на гроб, время от времени откидывая густую вуаль и прикладываясь к захолодевшему лбу.

Толстые поторопятся стереть все следы пребывания писателя в их доме. Комнаты гоголевской половины превратятся в три клетушки для прислуги и четвертую — швейцарскую. Более основательных перемен им не удастся произвести в связи с переездом в Петербург: после многих лет отставки граф неожиданно получит назначение обер-прокурором Синода. После смерти графа в 1873 г. дом будет продан графиней Анной Егоровной вдове брата бабушки М.Ю. Лермонтова — М.А. Столыпиной, от которой он перейдет к двоюродной тетке поэта— Н.А. Шереметевой. И первое, что сделают новые владельцы, — окончательно сотрут память о Гоголе. В его комнатах будут поставлены капитальные перегородки, уничтожены старые печи и роковой камин.

С 1909 г. кабинет писателя будет превращен в швейцарскую пристроенного к старому особняку доходного дома (№9—11). Очередные хозяева — камергер двора А.М. Катков и его жена — разместят в старой усадьбе принадлежавший им магазин «Русские вина», молочную лавку и частную лечебницу внутренних и детских болезней. И, кстати, превращение кабинета в швейцарскую происходило в год открытия на Арбатской площади памятника писателю работы Н.А. Андреева, одного из трех в Москве, сооруженных на народные деньги. Народ оплатил памятники Минину и Пожарскому, Пушкину и Гоголю. Но это относилось к народной памяти.

Октябрь 1917 превратил старый особняк в коммунальное жилье. Имя Гоголя официально не забывалось. Только вместо создания музея дело ограничивалось упоминанием о том, что в бывшем кабинете писателя живет семья рабочего, которой знакомо имя Гоголя, не больше. Так отмечается на страницах «Огонька» в 1939 г. очередной гоголевский юбилей. Впрочем, не только так.

Столетие со дня смерти ознаменовывается началом наступления на писателя. Еще в 1932 г. прах Гоголя был перенесен из Данилова монастыря в Новодевичий: оставлять гоголевскую могилу в организованной здесь колонии для малолетних преступников представлялось не слишком удобным. Но в протоколе государственной комиссии, осуществлявшей перезахоронение, по свидетельству заместителя ее председателя профессора А.А. Федорова-Давыдова, пришлось указать, что состоял прах из нескольких костей, бархатной погребальной туфли и обрывков истлевшей ткани сюртука. Черепа в могиле не оказалось.

Вместе с остатками праха был перенесен и надгробный памятник - огромный валун с водруженным на нем каменным крестом. Оставившие Гоголя во время погребения Аксаковы, по-видимому, ощутили свою вину и доставили в Москву валун, отысканный в южных степях. В 1952 г. решением советского правительства аксаковское надгробие было заменено плохим портретным бюстом. Одновременно решилась судьба андреевского памятника - на его месте, на старом постаменте и в окружении андреевских фонарей появился монумент работы Н.В. Томского со знаменательной надписью: Гоголю «от Советского правительства».

А творение Н.А. Андреева, так понравившееся Льву Толстому, — понадобилось наступление хрущевской «оттепели», чтобы ему отыскалось место: в тесном закоулке талызинского сада, против окон гоголевских комнат. Так, чтобы никто не мог его толком рассмотреть, побыть рядом. Ссыльный памятник — кто знает, соберется ли Москва с силами и совестью, чтобы открыть музей писателя, и, конечно же, вернуть на его законное место памятник. Кто знает...