Москва - столица

ТЕАТР НА ТВЕРСКОМ

Они упрямо выходили пройтись по городу. Он — как можно дальше от ушедшего в чужие руки театра. Она — непременно на Тверской бульвар, чтобы снова и снова своими глазами, не отрываясь, смотреть на дом, который когда-то сами выбирали для своего Камерного и приобрели, в котором и начинали и прожили всю актерскую жизнь. Александр Таиров и Алиса Коонен. Режиссер стремился хоть на мгновение забыться, во что-то поверить, к чему-то еще рвануться. Актриса знала — все невозвратимо. Потому что театр — это не просто они двое. Это все, что вокруг, и, прежде всего — люди, уже неспособные отозваться на то, что еще вчера им казалось смыслом жизни. Их театр умирал вместе с верой в человека, в самого себя, в свои возможности — и в справедливость.

«Как можно выйти на сцену после такого!» — Коонен была ошеломлена состоявшимся в их театре — именно в Камерном! — общемосковском судилище, иначе — собранием художественной интеллигенции по поводу постановления о музыке в феврале 1948 г. Вспоминала о нем в последние дни своей жизни с содроганием и отвращением. Доклад делал «какой-то серый человек без лица» и говорил, говорил, говорил. Подробности? Какое они могли иметь значение, когда анафеме предавались Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Арам Хачатурян, профессора Мясковский и Шебалин — цвет современной музыки.

Откуда Алисе Георгиевне было знать, что разыгрывался последний акт начатой сразу после войны драмы нашей культуры. Подбор осужденных имен определялся тем, что все вместе они составляли Оргкомитет Союза советских композиторов. Но то инакомыслие, которое существовало в их творчестве, не могло быть допущено во вновь образуемый союз. Крамолу предстояло искоренить, и для этой цели уже готовились кадры.

Маленькая и, кажется, оставшаяся незамеченной большинством музыковедов подробность. В №№ 1—2 журнала «Советская музыка» за 1948 г. напечатана фотография Тихона Хренникова с подписью «генеральный секретарь Союза советских композиторов». Но ведь Союза-то еще не существовало! Он возник в апреле, и только тогда формально лишился своей роли Оргкомитет. Формально — в действительности же сразу после постановления бразды правления были переданы Хренникову. И это на 54 года вперед. Соответственно несколькими месяцами раньше будущий музыкальный вождь был принят в ряды ВКП(б).

Наверное, существует конкретный ответ, почему выбор пал именно на него. Но уже та статья, с которой Хренников выступил в журнале в связи с постановлением, свидетельствовала о безукоризненной, стерильной правильности его позиции в искусстве: вместе с русскими музыковедами вычеркивались из «настоящей музыки» Оливье Мессиан, Хиндемит, Кшенек, Берг, Менотти, Жоливе, Бриттен, Шенберг, Стравинский. Объектом разноса стал, кстати, и Сергей Дягилев со своими сезонами русского балета. Новым мерилом ценности творчества композитора было выдвинуто условие, сформулированное композитором Захаровым: будут ли слушать колхозники после трудового дня 8-ю или 9-ю симфонии Шостаковича? Если нет, значит, они «антинародны». Впрочем, это нисколько не помешает бессменному руководителю впоследствии не только усиленно добиваться приезда Стравинского в Советский Союз, оказывать ему самое широкое гостеприимство, но и усиленно — на всеобщую память! — фотографироваться с «идейным врагом».

Сопротивляться, возражать — все было одинаково бессмысленно и бесполезно. Особенно Сергею Прокофьеву, жена которого Лина Ивановна отбывала заключение в лагерях. Двадцать лет тюремной жизни в полном отрыве от семьи. Лишь в инвалидном лагере под Воркутой, на станции Абязь, она узнала о смерти Сталина, но так и оставалась в неведении, что в тот же день не стало и ее мужа.

Собственно, музыка была последней в ряду подвергнутых стерилизации искусств. После постановления 1946 г. открытие в 1947 г. Академии художеств явилось решающим действием Сталина на поприще изокультуры. Самим пактом своего появления и содержанием устава Академия завершала триумф догматического соцреализма. И трудно сказать об этом откровеннее, чем новый вице-президент Борис Иогансон в праздничном октябрьском номере «Огонька»: «Когда просматриваешь картины наших художников, написанные к тридцатилетию Октября, невольно вспоминаешь первые годы революции. Тогда реалистическое искусство, в начале еще слабое, но уверенное в конечной победе, пробивало дорогу к советскому зрителю. Это были первые шаги АХРР. Движение это, подхваченное лучшими, передовыми советскими художниками, широко разрослось под лозунгом социалистического реализма. Рост и успехи всех видов изобразительного искусства несомненны. Мне кажется, что выставка «30 лет советской власти» подвела итоги, из которых можно сделать выводы, что наша советская живопись в идейном и качественном отношении является самой высокой в мире. Маразм и разложение куртуазного искусства настолько глубоки, что сравнивать с ним наше искусство кощунственно».

Другому новому академику-секретарю П. Сысоеву был поручен доклад в Камерном театре. Академии художеств предоставлялось наставить на путь истинный композиторов, а заодно навести порядок и в изобразительном искусстве. В процессе охоты на ведьм.

Как трудно было осознать: все происходило одновременно, потому что питалось из одного источника и преследовало единую цель — жесткий курс в культуре и не менее жесткий в партийной жизни. «Советская модель», руководящая роль ВКП(б) утверждались как единообразие политических и экономических структур в странах народной демократии. Сегодня перестало быть тайной, что во многих случаях с прямой помощью отрядов Берии уходят из жизни руководители многих компартий: Албании — К. Дзоде; Болгарии — Т. Костов, И. Стефанов; Венгрии — Л. Райк, С. Сеним, А. Саалн, Л. Бранков; Румынии — А. Паукер, В. Лука; Чехословакии — Р. Сланский, В. Климентис. Только для Польши была уготована иная судьба: В. Гомулка, М. Спыхальский и 3. Клишко оказались в тюрьме. Советской. В Куйбышеве. По свидетельству 3. Клишки. Югославская компартия сумела избежать общей участи. Ее сопротивление послужило почвой для громкого советско-югославслого конфликта, который провоцировался и поддерживался теми же политиками, что и в культуре — Ждановым, Сусловым, Берией.

...Они до конца не верили. Закрыть Камерный театр? Но почему? Среди летевших обломков других искусств, как в центре камнепада, Таиров писал: «Алиса, любимая! И все-таки вопреки всему — в добрый час! В наш 35-й сезон — нашей жизни и работы! Обнимаю! Верю! Верь и ты! Твой А.Т.».

На этот раз это был совместный приказ министра высшего образования С. Кафтанова и ставшего председателем Комитета по делам искусств Александра-Поликарпа Лебедева: «Партия и советский народ осудили антипатриотическую деятельность театральных критиков-космополитов, которые насаждали в искусстве буржуазную идеологию, всячески порочили советское искусство». Два одновременных, хотя и разнохарактерных события мая 1949 г. Отвергается докторская диссертация Бахтина за «формалистический характер» анализа творчества... Рабле. 29 мая в «Советской культуре» появляется редакционная статья «Плоды эстетства и формализма»: «Еще имеют место отдельные проявления формализма и эстетства, низкопоклонства перед реакционной культурой Запада. Примером может служить тот творческий тупик, в котором оказался московский Камерный театр в результате эстетических, формалистических, космополитических взглядов его художественного руководителя А.Я. Таирова». Оргвывод не заставил себя ждать — 25 июня та же газета сообщила о снятии режиссера. Свой последний в жизни спектакль, знаменитую «Адриенну Лекуврер» — Алиса Коонен играла под надзором специальных уполномоченных, заполонивших кулисы и зал. Закрывал театр будущий академик-секретарь Отделения литературы и языка Академии наук СССР, лауреат Ленинской премии М. Храпченко, в течение 1939—1948 гг. возглавлявший комитет по делам искусств, В. Пименов и А.П. Лебедев.

Но даже такой могучий отряд не смог сорвать прощания зрителей с великой актрисой современности: Коонен и Таирова зал вызывал 29 раз. Новым руководителем театра был назначен никогда не занимавшийся режиссурой лауреат Сталинской премии В.В. Ванин.

А ведь такое прощание было еще и актом гражданского мужества зрителей. Всякое обсуждение постановлений в области культуры, тем более несогласие с ними, приравнивалось к политической диверсии. Примеров кругом было множество. Особенно среди студентов. Сталинский стипендиат Ленинградского университета А. Наджанов из Душанбе получил 10 лет по статье 58/10 часть 1 за то, что «в 1948 году... с антисоветских позиций обсуждал постановление ЦК ВКП(б) в области музыки», да еще пытался защитить «космополита» искусствоведа Пунина (супруга Анны Ахматовой).

Александр Таиров скончался через год от рака мозга. Уходили один за другим Сергей Эйзенштейн, Д.П. Штеренберг, Лев Бруни... Кто считал тогда эти потери, если даже спустя тридцать с лишним лет историки культуры постараются стереть все события 40-хгг. В выпущенной в 1982 г. «Музыкальной энциклопедии» 48 г. будет представлен в жизни «формалистов» временем безоблачного счастья: для Шостаковича — получение звания народного артиста РСФСР, для Прокофьева — «сближение с дирижером Самосудом», для Мясковского — первое исполнение 26-й симфонии, для Хачатуряна — первое исполнение оды «Памяти Ленина». И ни слова о постановлении!

Впрочем, музыковеды не составляли исключения. Вышедшая двумя годами раньше энциклопедия «Москва» не вспомнит ни о XX, ни о XXII съездах партии. Л.Н. Толстой был прав в своем определении двух видов лжи, бытующих в исторической науке, — лжи словом и лжи умолчанием. Если первую можно опровергнуть, то вторая страшна тем, что о несказанном можно так никогда и не узнать.

Дмитрий Шостакович

Сергей Прокофьев

Арам Хачатурян